В поисках истины

We use cookies. Read the Privacy and Cookie Policy

В поисках истины

Главная причина, по которой нам следует обратиться к изучению исторической личности Иисуса, состоит в том, что мы были сотворены для Бога и во славу Божью, чтобы поклоняться ему, неся в себе его образ. Это самое сокровенное желание нашего сердца, источник нашего истинного призвания. Вслед за Иоанном (Ин. 1, 18) христиане всегда утверждали, что никто не видел Бога, но что Иисус явил его людям. Мы откроем для себя живого и истинного Бога, только если осмелимся взглянуть на самого Иисуса. Вот почему современные споры о его личности имеют особое значение. Ведь, в конечном итоге, они ведутся о личности самого Бога.

Кроме того, к серьезному изучению исторических вопросов меня побуждает верность Писанию. Эти слова могут показаться иронией обеим сторонам старинного конфликта между либералами и консерваторами. За последние два столетия многие ученые, отказавшись от изучения Писания, создали образ Иисуса, не имеющий ничего общего с новозаветным. Однако в опровержение подобного подхода недостаточно еще раз заявить, что вера в библейские истины избавляет от необходимости вновь и вновь ставить вопросы, касающиеся личности Иисуса. О Библии можно сказать то же, что и о Боге: тот факт, что традиционное учение толкует каждый библейский отрывок, не освобождает нас от необходимости продолжать его изучение в свете имеющихся сведений о его историческом и литературном контексте с целью убедиться, что традиционное толкование оправданно. По–моему, свидетельством приверженности Писанию не может быть позиция, провозглашающая; мы верим Библии, так что нам больше нечему учиться». Напротив, следует сказать: «Мы верим Библии и потому стремимся открыть в ней для себя все, что нам мешают разглядеть наши традиции, в том числе «протестантские» и «евангелические», которые хоть и претендуют на звание библейских, зачастую таковыми не являются». Подобный процесс переосмысления, скорее всего, заставит нас задуматься о том, не следует ли трактовать «образно» то, что мы привыкли воспринимать «буквально» или наоборот. А если да, то что именно.

Перейдем теперь к третьей причине, состоящей в непременном стремлении каждого христианина к истине. Христиане не должны бояться истины. Конечно, то же самое заявляли и многие редукционисты, бесцеремонно низводя евангельское учение до нескольких пресных и избитых истин и оставляя в стороне порой резкие и бескомпромиссные слова Иисуса. Но я стремлюсь совсем не к этому. Моя цель — еще глубже постичь квинтэссенцию изучения, чтобы заново переосмыслить суть Евангелия, основанного на понимании личности Иисуса Христа, его смертью на кресте, воскресения и воплощения в рамках первоначального исторического контекста. День за днем на богослужении совершенно искренне повторяю слова великих символов христианской веры. Однако я замечаю, что после двадцати лет исторических изысканий вкладываю в них гораздо более глубокий смысл, недели в самом начале. Я не могу заставить своих читателей повторить мой путь, однако хочу пригласить всех взглянуть на Иисуса и Евангелия, на себя и, прежде всего, на Бога в новом, возможно даже пугающем свете.

Четвертая причина, получившая меня к изучению личности Христа, — христианское призвание к миссионерскому служению. Скорее всего, служение читателей этих строк проходит в мире, где личность Иисуса не перестает обсуждаться на протяжении многих лет. В Америке, например, попытки открыть исторического Иисуса неоднократно освещались в журнале «Тайм», на телевидении и в других средствах массовой информации, Люди, с которыми каждый день встречаются обычные христиане, которым они призваны благовествовать, много раз слышали или читали о том, что образ Иисуса, представленный в четырех Евангелиях, исторически недостоверен, а следовательно, христианство основано на заблуждении. Но от подобной точки зрения никак нельзя отмахнуться на том лишь основании, что она расходится с многовековым учением Церкви, и что поэтому нет нужды задаваться историческими вопросами. Такой ответ не удовлетворит серьезно думающего человека, с которым вы разговорились в поезде или который случайно забрел в воскресенье в церковь в поисках ответов на самые главные вопросы. Если своими корнями христианство не уходит в реальные события, произошедшие в Палестине в первом веке нашей эры, то нам с таким же успехом можно стать буддистами, марксистами и кем угодно еще. Если Иисус на самом деле никогда не существовал или если он отличен от Иисуса, описанного в Евангелиях, которому поклоняется Церковь, значит мы с вами живем в мире иллюзии. Скептикам же можно и должно давать достойный ответ, но не просто путем утверждения Церковных традиций — протестантских, католических, евангелических и других, Нам придется переосмыслить эти традиции, открывая для себя в них то, о чем раньше доке и не подозревали.

Одним из препятствий к лучшему пониманию собственных традиций является наше историческое и культурное окружение. Будучи историком, я специализируюсь на первом веке нашей эры, так что эпоха Реформации и XVIII век выходят за рамки моей компетенции. Однако то немногое, что мне известно о последних б00 лет европейской и американской истории, позволяет охарактеризовать вызов, брошенный деятелями эпохи Просвещения историческому христианству, как достойный внимания вопрос, сформулированный, тем не менее, неправильно. Разделение на либералов и консерваторов в современном христианском мире возникло потому, что одни, осознавая насущность исторического вопроса, считали формулировку, предложенную просветителями, единственно возможной. Другие же, видя обманчивость этой формулировки, отвергли сам вопрос об историчности как ненужный. Позвольте мне, прежде всего, разобраться в необходимости вопроса, поставленного просветителями. А затем уже мы посмотрим, почему его формулировка обманчива.

Чтобы лучше увидеть закономерность исторического вопроса Просветителей, следует отступить еще на шаг назад, к событиям протестантской Реформации XVI века. Протест реформаторов против средневековой Церкви был в значительной степени направлен в защиту исторического и эсхатологического понимания христианства, противопоставленного вневременной системе. Восприятие буквального исторического смысла библейских текстов, на необходимости которого настаивали реформаторы, требовало исторического подхода. Вопрос о том, какое значение вкладывали в свои слова Иисус или Павел, в противоположность гораздо более поздней трактовке тех же слов Церковью приобрел особую важность, «Вернитесь к истокам, призывали реформаторы, — и вы убедитесь, что сложное строение Римско–католической церкви основано на заблуждении». Все это вполне соответствовало и эсхатологическому подходу реформаторов. Крестная смерть Христа, по их убеждением, была неповторимым подвигом, который их противники–католики пытались вновь и вновь воспроизвести в служении мессы. Однако есть причины считать, что, несмотря на эту основополагающую идею, реформаторы сами остановились на полпути, когда речь зашла о личности Иисуса. Евангелия по–прежнему воспринимались в качестве хранилища истинного учения и нравственных принципов, а их историчность заключалась лишь в том, что описанные в них события совершались в момент, когда бесконечная истина Божья воплотилась в пространстве и времени, а вечный акт искупления, наконец, обрел конкретные хронологические рамки. Я отдаю себе отчет в том, что это очень упрощенная картина, однако, по моему мнению, дальнейшее развитие событий вполне оправдывает такой вывод. Богословы, пришедшие на смену великим реформаторам, превратили их идеи в очередной набор непреходящих истин, послуживших строительным материалом для новой системы догматов, нравственных законов и церковного устройства, призванного по–прежнему защищать интересы традиции и подавлять всякое свободомыслие.

Идеи просветителей, помимо всего прочего, стали выражением протеста против системы, которая в прошлом сама носила революционный характер и потому была не в состоянии признать необходимость дальнейших преобразований. (To, в какой степени Просвещение может считаться светским вариантом Реформации, представляет собой увлекательную тему скорее для докторской диссертации какого–нибудь храбреца, нежели для такой книги, как эта. И все же нам не следует совсем упускать из вида эту возможность, если мы хотим понять собственные истоки и призвание.) Так, просветители в лице Германа Самуила Реймаруса (1694 — 1768) поставили под сомнение бессмысленный, на их взгляд, псевдо–христианский догмат о вечном сыне Божьем и установлении им деспотической системы под названием христианство». Реймарус бросил ей вызов во имя исторической справедливости — оружия, которым в свое время воспользовались реформаторы в борьбе против католицизма. «Вернитесь к истокам, — призывал он, — и вы убедитесь, что христианство основано на заблуждении. В конце концов, Иисус был лишь одним из длинной череды потерпевших поражение иудейских революционеров. Христианство, как мы его знаем, было создано первыми учениками».

Я уверен, что вопрос Реймаруса вполне закономерен. Он был необходим, чтобы выбить дух догматизма из европейского христианства и поставить перед ним новую задачу: глубже познать истинную личность и подвиг Иисуса. Без этого вопроса невозможно было противопоставить пресной догме реальную действительность и, заново постигая истину, бросить вызов потоку лживых утверждений о характере Иисуса, а значит, и Бога. Тот факт, что Реймарус дал исторически несостоятельный ответ на свой же вопрос, еще не отменяет правомерности самого вопроса; в Кем был Иисус, и в чем заключался его подвиг?»

Поиски ответа на этот вопрос приобрели особое значение в ХХ веке, что очень ясно осознал Эрнст Кеземанн. Посмотрите, что происходит, — призывал он в своей знаменитой лекции 1953 года, — когда Церковь прекращает поиски Иисуса». Так было в годы между двумя мировыми войнами, когда образовавшийся вакуум породил представления, не имевшие ничего общего с реальной личностью Иисуса и оправдывавшие идеологию нацизма. Я бы даже решился предположить, что всякий раз, когда Церковь забывает о своем призвании стремится к более глубокому пониманию личности Иисуса, возникает немедленная опасность идолопоклонства и лжеучения. Отказ от поисков только потому, что вас не удовлетворяют уже имеющиеся заключения историков, едва ли решит проблему.

Однако постановка вопроса о личности Иисуса, выбранная просветителями, была совершенно неправильна, и это продолжает оказывать значительное влияние на современные исследования. Как известно, просветители настаивали на полном разделении истории и веры, фактов и нравственных ценностей, религии и политики, естественного и сверхъестественного. Результаты этого не замедлили сказаться на ходе истории двух последних столетий: до сих пор для миллионов людей во всем мире любое из вышеупомянутых понятий автоматически несет в себе отрицание другого. Итак, мы пришли к тому, что не в состоянии даже представить себе мир, где эти понятия связаны друг с другом в единое и неделимое целое. Кроме того, долгие споры между «либералами» и «консерваторами» по–прежнему ведутся в ложном ключе (история или вера, религия али политика и так далее), тогда как попытки вести настоящую борьбу за обновленное мировоззрение даже не предпринимаются. Однако существует и более серьезная проблема, чем по сути расщепленное мировоззрение просветителей, а именно создание ими эсхатологии, альтернативной христианской. Здесь требуется некоторые пояснения.

Дело в том, что христианство началось с присущей исключительно иудеям убежденности в том, что средоточием всей мировой истории в какой–то определенный момент времени должно было стать вполне определенное место на карте. Иудеи не сомневались, что это и точкой является их собственная страна и ее столица, и что неизвестный им пока момент времени наступит очень скоро. Живой Бог раз и навсегда поразит зло, и повсюду воцарятся мир и справедливость. Ранние христиане верили, что все это уже свершилось в Иисусе из Назарета и через него. Как мы увидим позже, они верили в это по тои причине, что, во–первых, в это верил сам Христос, и, во–вторых, потому что после распятия Бог доказал его правоту. В этом и заключалась суть ранней христианской эсхатологии: не в ожидании буквального конца вселенной, заключенной в пространственно–временные рамки, а в ощущении, что мировая история подошла или, вернее, уже достигла своей кульминации.

Как мы уже успели убедиться, реформаторы имели об этом достаточно четкое представление. Несомненно, пленение и изгнание Израиля в Вавилон в качестве метафоры преобладало в трактовке Церковной истории Мартином Лютером, который считал, что Церковь, подобно Израилю, на протяжении многих веков уже томилась в «вавилонском пленении. Однако средоточие всего внимания Лютера на личностью Иисуса не дало его учению превратиться в новую эсхатологию, лишенную своих ранних корней. Хотя он и считал, что именно в его время Господь творил нечто новое, все это неизменно сохраняло для него второстепенное значение, потому что воистину новый день наступил раз и навсегда в момент явления Иисуса. «Великое озарение» самого Лютера не затмило Свет Миру.

Этот следующий шаг, тем не менее, взяла на себя эпоха Просвещения. Прошлое находилось в плену непроглядной тьмы, но теперь, наконец, воссиял свет свободы. Мировая история достигла своей кульминации, и момент истинного обновления наступил не в Иерусалиме, а в Западной Европе и Америке, не в I, но в XVIII веке. (Да простят нам насмешливую улыбку в адрес последователей философии Просвещения, которые до сего дня не скрывают своего презрения к кажущейся им нелепой идее о том, что мировая история могла достичь кульминации в Иерусалиме две тысячи лет назад. В то же время сами они придерживаются едва ли не еще более нелепых взглядов.) Итак, до тех пор, пока вполне закономерный вопрос просветителей об историческом Иисусе обсуждался с помощью их собственной терминологии, всякие христологические изыскания неизбежно превращались во вражду между приверженцами натурализма и сторонниками сверхъестественного. При этом Иисус обретал черты либо ничем не примечательного крестьянина, жившего в первом веке нашей эры, либо представал в образе неправдоподобного сверхчеловека. Кроме того, и либералы, и консерваторы уже с трудом представляли себе возможность возвращения в мир ранней иудейской эсхатологии — единственный мир, в котором можно найти истинно исторического Иисуса. И туг уже он стал практически обречен на роль проповедника вечных истин, будь то либеральных или консервативных. Мысль о том, что именно появление Иисуса в истории стало ее поворотным пунктом, многим находящимся по обе стороны конфликта казалась в полном смысле слова невообразимой, Даже Альберт Швейцер, не побоявшийся вернуться к эсхатологическому аспекту познания Христа, глубоко заблуждался насчет него.

Однако Швейцер все же дал христианским мыслителям пищу для размышления почти на целое последующие столетие: мир, где Иисус жил и проповедовал о Царстве, был полон иудейских чаяний о том историческом моменте, когда Бог наконец совершит свое главное деяние. Именно это, по моему мнению, дало новый толчок к изучения) личности Иисуса, сделало его совершенно необходимым. Итак, в ответ на вопрос Реймаруса Швейцер заявил, что личность Иисуса неотделима от надежд и упований, которыми жили иудеи в первом веке нашей эры. Правильное восприятие этого ответа дает нам возможность убедиться в том, что, углубившись в изучение Иисуса, мы сможем гораздо лучше — лучше даже, чем это смогли реформаторы — понять, что означало для его современников особое и неповторимое деяние Бога, находящее отклик в сердце каждого верующего, становясь частью его собственной жизни.

Я убежден, что среди множества задач, которые Церковь призвана решать в наши дни, одной из наиболее важных остается поиск ответа на вопрос просветителей: «Кем был Иисус, и в чем заключался его подвиг?» Более того, я уверен, что при ответе на этот вопрос все же можно избежать простого манипулирования понятиями, которыми оперировали просветители. Современное поколение христиан тоже способно к зрелости в своих размышлениях, в молитвах и во всех прочих составляющих духовной жизни. Эта зрелость достигается многими средствами, в частности, через поиск новых, творческих решений вопроса об историческом Иисусе.

Все вышесказанное побуждает меня углубиться в изучение общественного, исторического, культурного и политического контекста евангельского повествования об Иисусе. Ортодоксальным христианам не следует воспринимать это как угрозу, Действительно, современная традиция консервативного христианства, унаследованная как мной, так и многими из моих читателей, родилась в условиях модернистского и секулярного редукционизма. В таком окружении особое значение приобретало утверждение богодухновенности Писания, божественной природы Иисуса и тому подобного. Именно этим регулярно занимались верующие христиане на протяжении последних двух столетий. Однако наши более древние предшественники осознавали и существование других заблуждений, ведущих в обратном направлении: такого образа мыслей и поведения, которые представляли Иисуса в виде некоего мифического полубога, лишенного всего человеческого, Это героическое божество, решительно шагавшее по жизни, не предавалось мучительным размышлениям о призвании. Оно не ощущало себя частью этого мира и видело свою цель в том, чтобы помочь людям избежать царящего в нем зла и обрести вечный приют в иных приделах, Подобное мировоззрение стало благодатной почвой для появления гностицизма. Эта сложная система философских и религиозных убеждений провозглашает существование тайного знания (гнозиса), достижение которого должно помочь людям вернуть утраченное представление о самих себе и таким образом уйти от мира сего и обрести блаженство в совершенно иных сферах бытия.

Гностицизм в той или иной форме переживает в наши дни новое поведение. Иногда это проявляется явно: например, в философии движения «Нью эйдж» и подобных ему духовных учениях. Однако не менее широкое распространение получил несколько иной вариант гностицизма, проповедуемый представителями так называемой традиционной ортодоксии. Многие из них уверовали в Иисуса, который лишь казался человечным. Они читают Библию, которая только кожется написанной людьми, и ищут спасения, в котором сотворенный Богом порядок вещей теряет всякий смысл, а само спасение рассматривается в свете чистого дуализма. Горе нам, если наше стремление выиграть вчерашнюю битву со сторонниками редукционизма в христианстве помешает нам вступить в битву завтрашнего дня, которая может оказаться совершенно иной.