ПАНИСЛАМИЗМ И МОДЕРНИЗАЦИЯ ИСЛАМА

ПАНИСЛАМИЗМ И МОДЕРНИЗАЦИЯ ИСЛАМА

Панисламистское движение провозглашало, что мусульманам всех наций и стран следует объединиться в одно всемирное исламское государство под главенством халифа, в лице которого должны слиться светская и духовная власть над всеми подданными такого государства ³⁷. Эта на вид простая идея пропагандировалась, однако, в обстановке сложного переплетения классовых и национальных политических интересов, запутанных взаимоотношений многочисленных государств, как мусульманских, так и христианских. В итоге осуществление выдвинутой идеи оказалось практически невозможным, а ее суть приобрела противоречивое значение.

Идея создания мирового мусульманского государства под верховенством халифа выдвигалась уже в первые десятилетия существования ислама, и именно она являлась идеологическим знаменем завоевательных войн арабов. Реальный ход истории заглушил ее, так что вновь она стала звучать, притом в иной форме, лишь в новое время.

Идеологом новейшего панисламизма считается Джемаль-ад-дин аль-Афгани, развернувший свою деятельность в конце XIX в. Его соратником и последователем в Египте был муфтий Шейх Мухаммед Абдо. В других мусульманских странах панисламистская идеология также получила распространение. Особенно активно ее поддерживал турецкий султан Абдул-Хамид II, который носил титул халифа и рассчитывал на то, что именно ему доведется стать во главе будущего всемирного исламского государства. Он приютил у себя Джемаль-ад-дина аль-Афгани и предоставил в распоряжение панисламистов средства для ведения их пропаганды ³⁸.

В том варианте, который устраивал султана Абдул-Хамида II, панисламизм совпадал с пантюркизмом ³⁹: он предполагал соединение всех мусульман мира в рамках «Блистательной Порты», что означало бы присоединение к ней Ирана, Афганистана, населенных мусульманами областей Индии, всей Средней Азии, Индонезии, ряда стран Африки. Как ни странно, но этот вариант панисламизма пользовался поддержкой британского правительства, так что даже не без основания именовался его противниками «английским панисламизмом». Дело в том, что Турция в этот период была вассалом Англии, поэтому возвеличение Турции и подчинение ей большого количества новых земель и стран фактически означало бы усиление мощи Британской империи и ее международного веса.

Разные социальные и национальные группировки искали в панисламизме воплощение своих интересов. Тем, кто боролся против завоевания Востока европейскими колонизаторами, панисламизм давал лозунги, которые могли в какой-то мере способствовать объединению восточных народов для сопротивления иноземному порабощению. Но идеологическая форма этих лозунгов — ислам против христианства — искажала реальные классовые и национальные отношения, нанося вред освободительному движению.

Во второй половине XIX в., а особенно в начале XX в. в буржуазных странах развернулось мощное рабочее движение под знаменем социализма, которое было естественным союзником национально-освободительного движения в колониальных и зависимых странах. Но для панисламизма оно являлось в такой же или почти в такой же мере «христианским», как и любые другие формы общественной жизни Западной Европы. А с другой стороны, социальное расслоение и классовая борьба среди мусульманских народов делали панисламистскую идеологию противоречивой.

Феодалы видели в панисламизме знамя борьбы против развивающихся буржуазных отношений и против буржуазии, как иноземной, так и нарождавшейся отечественной. Те представители буржуазии Востока, интересам которых противоречило наступление европейских колониальных захватчиков, усматривали в панисламизме идеологическое и политическое средство борьбы против этого наступления. Для народных же масс панисламизм не мог стать идеологией борьбы против эксплуататоров: «собственные» феодалы, купцы и ростовщики оказывались братьями в исламе, а призывы к антиимпериалистической борьбе, фигурировавшие в панисламизме, были туманны и противоречивы.

Внутренняя противоречивость панисламизма нашла свое выражение и в его отношении к тому процессу модернизации вероисповедной стороны ислама, который развернулся в конце XIX в.

Модернизация была неизбежна, ее требовал ход исторического развития. Феодальные формы ислама (в это понятие включаются не только определенные догматические верования, но и взгляды на общество и общественные отношения, а также на систему религиозного права, воплощенную в шариате) должны были подвергнуться серьезным изменениям применительно к условиям развития буржуазных отношений в странах Востока. Имелась в виду такая реформа ислама, которая предопределила бы воссоединение его ответвлений и сект на модернизированной догматической основе, «просвещенной» и не противоречащей современной цивилизации. В таком «пробуждении ислама» реформаторы усматривали средства ликвидации вековой технико-экономической и культурной отсталости народов Востока.

Зачинателями модернизационного движения в Египте были Джемаль-ад-дин аль-Афгани и Шейх Мухаммед Абдо. Для характеристики взглядов первого из них можно привести его беседу с представителем египетской газеты «Аль-Муаяд». Журналист задал вопрос: «Есть ли средство спасти мусульман от современного бессилия, отсутствия сознательности и упадка?» Основоположник панисламизма ответил на этот вопрос длинной речью, в которой сформулировал содержание своей концепции. Единственным средством преодоления отсталости мусульманского Востока Джемаль признал «реформу мусульманства». Но он боялся того, что его программа может быть воспринята как стремление к новшествам и к обновлению: это грозило потерей репутации правоверного мусульманина. Реформатор тут же заявил, что он имеет в виду не добавление к религии чего-нибудь не возвещенного пророком и не уничтожение или изменение каким бы то ни было образом основ ислама, а устранение того, что позднее люди прибавили к возвещенной пророком религии, возврат религии к тому первичному содержанию, в котором она зародилась в первый век мусульманства ⁴⁰.

Конечно, ни такая, ни какая-либо другая реформа мусульманства не могла внести решительных изменений в социально-экономическое развитие, такие изменения происходят лишь в ходе борьбы народных масс против империализма и против реакционных классов своих стран. А перенесение центра тяжести всей борьбы за общественные преобразования из области политики и экономики в область религиозной реформы давало возможность ориентировать народные массы в направлении покорности колонизаторам и отечественным эксплуататорам. Шейх Абдо утверждал, что политическая, а тем более военная борьба против английских колонизаторов может только принести вред, надо, мол, наоборот, пользоваться их помощью и поддержкой в деле возрождения ислама.

Став с помощью англичан главным муфтием Египта, Абдо получил широкие возможности влияния на всю религиозно-идеологическую и политическую жизнь страны. Свои взгляды он мог уже выражать не только в книгах и статьях, но и в фетвах, являвшихся официальными документами.

Одной из фетв Абдо разъяснил, что ислам не запрещает банковские операции. Потребовалась известная софистическая изворотливость для доказательства того, что кораническое запрещение взимания процентов (ростовщичество!) не относится к деятельности банков, хотя она целиком основана на процентном принципе.

Специальная фетва разрешала мусульманам носить шляпу и европейский костюм ⁴¹. Такие разрешения входили в мероприятия, целью которых являлось облегчение деловых и прочих контактов египетской буржуазии с европейскими капиталистами. Модернизация ислама должна была найти свое отражение и в быту — иначе компрадорская буржуазия не могла развернуть свою деятельность.

Помимо фетв Абдо, регулярно публиковавшихся в журнале реформаторов «Манар», их взгляды излагались в статьях и книгах самого Абдо, Джемаль-ад-дина, Рашида Рида и др. Особое значение имели работы Абдо «Трактат о единобожии» и комментарии к Корану, на основании которых можно составить общее представление об идеях ближневосточного исламского реформизма.

Реформаторы призывали к ориентации на современную цивилизацию и связанную с ней науку. Абдо писал: «Изучение истории передовых наций показывает, что одним из основных факторов их прогресса и цивилизации явилось развитие наук». Ортодоксальное духовенство, чурающееся науки, обнаруживает тем самым свою отсталость, ибо «затыкать уши и отворачиваться от науки можно было в эпоху варварства, а в настоящее время это недопустимо» ⁴². Наука (имеется в виду естествознание) исследует природу, а к последней надо относиться с максимальным почтением, поскольку она является творением Аллаха. Бог дал людям две священные книги: Коран и природу; их необходимо активно изучать. Противоречий между ними быть не может хотя бы потому, что обе они исходят от одного автора. А если противоречия и обнаруживаются, то надо найти такое решение вопроса, в котором они примиряются.

Средством примирения опять-таки является «истинное» толкование Корана. В соответствии с принципами европейской Реформации, на которую модернизаторы ислама постоянно ссылались, толкование Священного писания является правом каждого верующего, а духовенство и проповедники не навязывают им своего толкования и дают лишь образцы его приемов. Приемы же эти оказывались «образцовыми» по своей произвольности и казуистичности. Исследователь мусульманской реформации М. В. Малюковский характеризует их: «Типичным примером в их (реформаторов. — И. К.) толковании Корана была софистика, использование много-значимости арабских слов, противоречий и неясностей в текстах» ⁴³. Если же какой-либо коранический текст дает не тот смысл, который нужен интерпретатору, рекомендовалось обращаться к другим текстам, чтобы по принципу аналогии истолковать данное место так, как требуется. Это давало возможность не считаться с одними высказываниями Корана и выдвигать в качестве «ясных» другие тексты. Широко применялось аллегорическое толкование, поэтому каждое утверждение Корана можно было толковать в любом угодном смысле, подводя его под то или иное понятие современной науки. Так, Абдо рассматривал фигурирующих в Коране и в Сунне джиннов как микроорганизмы, которых-де признает и наука. Более того, среди микробов и среди джиннов имеются полезные и вредные для человека, добрые и злые.

Сомнительным с религиозной точки зрения выглядит учение реформаторов о чудесах. Видимо, они отрицали возможность чудес как нарушения законов природы. Эти законы в их изображении представляют собой выражение не только воли Аллаха, но и сущности Всемогущего, поэтому никаким нарушениям они не подлежат. Что же касается преданий и сообщений о чудесах, то в них надо каким-то образом видеть аллегорическое указание на логичность всего существующего, а в особенности на логическую неуязвимость ислама.

Учение о предопределении, являющееся одним из столпов исламского вероучения, фактически было отброшено реформаторами. Они извлекли из Корана те аяты, в которых ответственность за дела людей возлагается на них самих, и основали на этих текстах учение о свободе воли человека. Что же касается тех мест Корана, где говорится о предопределении, то реформаторы свели их смысл к признанию эпизодического вмешательства Аллаха в дела людей⁴⁴. Этим подчеркивалось то значение, которое имеет в жизни общества личная активность человека-деятеля, в частности предпринимателя и купца.

Небезынтересно отметить новое решение в фетвах Абдо вопроса об отношении ислама к изобразительным искусствам и к фотографии. Вопреки традиционно отрицательному решению данного вопроса ортодоксальным исламом, правда постоянно нарушавшемуся всеми мусульманами, Абдо объявил, что ничего греховного в этой области человеческой деятельности нет. А затруднение, вытекавшее из запрещения Мухаммеда изображать живые существа, было ликвидировано следующим объяснением: пророк запретил это во избежание идолопоклонства и многобожия, которое в те времена было сильно развито, теперь же оно не представляет опасности, поэтому запрещение можно считать недействительным ⁴⁵.

Фактически отменяя ислам в его кораническом виде, реформаторы не переставали ссылаться на авторитет Корана и призывали верующих следовать «чистому» исламу в его первозданном виде. Авторитет Корана как непогрешимо божественной книги они отстаивали с величайшим усердием и в то же время подвергли его учение полному пересмотру.

Реформаторская деятельность Абдо и его соратников встретила яростное сопротивление со стороны ортодоксального духовенства. При этом действовали, конечно, не одни лишь богословско-догматические соображения. Решающую роль играли интересы феодалов и духовенства, остро затрагивавшиеся новыми идеями и веяниями. В довольно обнаженном виде противопоставлялись здесь интересы буржуазии и феодалов; что касается широких народных масс, то до них борьба реформаторов и ортодоксов почти не доходила.

В развернувшейся идеологической и политической борьбе английские колонизаторы были целиком на стороне модернистов. Турецкий же султан и его окружение занимали враждебную реформаторам позицию, так как ортодоксальный ислам давал ему большие возможности для панисламистских и пантюркистских интриг⁴⁶.

Другим центром реформаторского движения в исламе наряду с Египтом стала в XIX в. Индия ⁴⁷. Конкретно речь идет о деятельности группы, возглавлявшейся Сайид Ахмад-ханом. В середине XIX в. этот разносторонний деятель — политик, публицист, философ, историк, богослов — опубликовал произведения, в которых обосновал необходимость модернизации ислама и наметил ее основные линии.

По ряду конкретно-научных вопросов Сайид Ахмад-хан занимал реакционные позиции. Так, одна из его работ была посвящена обоснованию истинности Птолемеевой космологической системы геоцентризма. При этом он все же настаивал на необходимости считаться с данными науки, согласовывать с ними учение ислама. Религия, считал Ахмад-хан, может препятствовать развитию цивилизации только в том случае, если это ложная религия, ислам же как таковой («чистый ислам») «не может препятствовать прогрессу человечества, потому что осуществление предписаний этой религии, просветительство и развитие цивилизации тесно связаны между собой» ⁴⁸. А само учение «чистого ислама» оказывалось настолько гибким, что под него можно было подводить любой взгляд, который представлялся толкователю подходящим для данной обстановки.

В полной силе оставался у Сайид Ахмад-хана догмат о единственном боге, который сотворил природу, человека и общество. Но понятие бога выглядит у него настолько абстрактно, что приближается к пантеистической и деистической трактовке его. Природа в догматической системе Сайид Ахмад-хана есть не что иное, как инобытие бога, а ее законы непреложны и являются выражением его сущности. В тени остается, таким образом, учение о личном боге, о чудесах, о сверхъестественном творении мира. Ставились под сомнение такие основы мусульманской догматики, как учение о конце света, о загробном воздаянии, о предопределении.

Своей важной задачей Ахмад-хан считал «освобождение мусульман от душившей всякую живую мысль косности улемов (исламские идеологи и богословы. — И. К.) и установление свободы мнений»⁴⁹. Свобода мнений, контролируемая мечом, — типичный образчик того лицемерия, которым характеризуется религиозная идеология на всем протяжении ее истории. Не следует забывать, однако, что в данном случае такая позиция вытекала из объективного положения молодой индийской буржуазии и из сложности стоявших перед ней задач борьбы как против английских колонизаторов и отечественных феодалов, так и против пробуждавшихся к действию народных масс.

Из других мусульманско-реформационных течений в Индии рассматриваемого периода следует отметить течение, связанное с именем Мирзы Гулам Ахмада Кадиани и получившее распространение в Пенджабе. Оно возникло под влиянием Сайид Ахмад-хана. Здесь развитие движения привело к организации секты, получившей наименование ахмадие (от имени ее основателя) или кадиани (от названия местечка Кадиана, откуда происходил Гулам Ахмад). Секта возникла в 1889 г., а через два года ее основатель был провозглашен новым пророком, пришедшим на смену прежним. В основу такого высокого ранга Гулам Ахмада был положен богословский догмат, согласно которому каждое столетие Аллах посылает людям нового пророка, — для XII в. хиджры таковым якобы является именно Гулам Ахмад ⁵⁰.

Учение о пророках, систематически приходящих на смену друг другу, было направлено против панисламизма, поскольку из него вытекала беспочвенность претензий турецкого султана, а также всех, кто считает себя потомками Мухаммеда, на господство над исламским миром во все времена. Ахмадие пыталась открыть путь к сближению ислама с другими религиями, вернее, к их подчинению исламу в его ахмадийской форме. Этому соответствовало учение о том, что Иисус Христос после своего воскресения не вознесся на небо, а остался на земле и жил, а потом умер в Индии, находясь в контакте с ее жителями. Такое утверждение способствовало проповеди дружественных отношений между христианами и мусульманами и даже слияния религий, конечно, под главенством Гулам Ахмада, который оказывался чем-то вроде нового Христа. Кроме того, он присвоил себе и статус воплощения бога Вишну, что должно было обеспечить ему возможность присоединять к своей пастве и индуистов.

Новое учение решительно отвергало антианглийский джихад и требовало от своих приверженцев полного повиновения властям. Гулам Ахмад писал: «В соответствии с моей верой ислам состоит из двух частей — послушания богу и послушания правительству» ⁵¹. Больше того, он возлагал надежды на дальнейшее расширение английских владений за счет новых колониальных захватов. Это якобы откроет перспективы распространения ислама среди неисламских народов и обращения мусульман старого толка в «истинный», т. е. ахмадийский, ислам.

Что касается вероисповедной стороны ахмадийства, то здесь господствовал культ нового пророка. Главным догматом считалась вера в абсолютное пророческое достоинство Гулам Ахмада, самым страшным грехом — непризнание этого догмата. Авторитет Корана признавался, но лишь в той интерпретации коранических текстов, которую давал Гулам Ахмад.

В начале XX в. видным представителем исламского модернизма в Индии был поэт, философ и общественный деятель Мухаммад Икбал ⁵². В своей трактовке ислама он опирался на труды Сайид Ахмад-хана, с которым в вероисповедных вопросах выражал полное согласие. Расходился он с ним лишь в той политической ориентировке, которая вытекает из приверженности к мусульманской религии. Мухаммад Икбал был настроен более воинственно в отношении иноземного господства над Индией и даже допускал правомерность, при наличии некоторых условий, джихада, направленного против колонизаторов. Он проповедовал и идеал совершенного исламского общества, основанного на предписаниях ислама, отвергая, правда, господство духовенства в жизни этого государства.