ПАЛОМНИКИ С ПОДАРКАМИ И СКУПОСТЬ АЛЬЯША

ПАЛОМНИКИ С ПОДАРКАМИ И СКУПОСТЬ АЛЬЯША

1

Все бо?льшие и бо?льшие толпы месили дорожную пыль по пути в Грибовщину. Людские ручьи сливались в реки и текли, текли в Грибово, как сокращенно стали называть теперь сельцо.

Кроме надежд и скудных злотых[7] в Грибовщину везли в повозках подарки для божьего человека.

И еще везли больных и калек. А время от времени по хатам пролетал слух:

— В Грибове начали чудеса твориться, как некогда в Журовичах у иконы божьей матери на груше[8]. Немой из-под Новогрудка заговорил!

— Молодайка из Бельска была бездетной, Илья над ней помолился, она и понесла!

— А еще мужчине отбило память на войне. Прикоснулся у Альяша лбом к иконе — сразу все вспомнил!

Захватив для виду мисочку крупы, переполненная до краев новостями, которые рвались наружу, к нам прибежала Кириллиха. Убедившись, что отца нет, заговорила:

— Один человек там не верил в чудо. Обманщик, мол, ваш этот Альяш! И сразу ослеп. Пошел в Журовичи, божья матерь на груше ему и заявляет: «Уверуй, человече, в Илью, если хочешь белый свет видеть!» И что вы думаете? Тот поверил и стал опять зрячим. Привезли его в Грибово, глаза сразу стали чистыми-пречистыми, как росинки!

— А мою племянницу вожжами вылечил! — похвалилась Сахариха.

Кириллиха не уступала:

— Так твою Лизу бил! А к калеке из Дернякова Илья всего лишь прикоснулся, тот отбросил костыли и пошел на своих двоих! Только шрам остался в бордовую ниточку, чтоб люди знали, какое чудо сотворил господь, — человек теперь всем дает поглядеть его да пощупать!.. А на той неделе мужик из-под Картуз-Березы привез жену, в нее что-то влезло. «Куда ты меня тянешь? Я туда и головы не могу повернуть!» — говорил в ней голос, а сама плачет! Альяш прочитал над бабой «Верую…». Муж вчера вез ее через Страшево домой. «Как воды целебной испила, — и легко мне, и хорошо. Есть сразу захотелось!»

— Это она теперь так говорит! — сказала Сахариха.

— Ну! «Видишь, а ты все упиралась, как маленькая, все не хотела ехать в Грибово!»

— А это ей муж отвечает!

— «Ей-богу, Серафим, ничего не помню!»

— Опять она!

— Покормила я их, сели оба на воз и поехали! — Кириллиха обвела всех торжествующим взглядом.

Старший сын у Кириллихи был тяжелобольным. Чтобы лечить его, не хватило бы всего хозяйства. Какая мать не воспользовалась бы случаем испытать счастья?!

Видя, что мама все еще сомневается, Кириллиха для эффекта хлопнула себя по бедрам.

— Поглядела бы ты, Манька, что там творится! Костылей всяких у церкви, что у твоего Ничипора дров! Даже тележек на велосипедных колесах брошена уйма! Синих очков, что слепцы набросали, целая горка!.. И вот диво: туда идешь — ноги свинцом наливаются, а оттуда как на крыльях летишь, истинный бог! Какой-то Рыжий Семен из-под Вилейки босиком по снегу шел в Грибовщину — и ничего, не отмерзли ноги! Данилюк из Рыбал возил старую мать, больную жену, тещу, трех дочерей. Всю ночь просидели они на корточках на снегу, всю ночь промолились — и хоть бы кто кашлянул потом!..

Кириллиха ни разу не была в Грибовщине, мама хотела напомнить ей это, но подумала о ее припадочном Василе и промолчала.

2

Пришло время, когда Альяш начал получать по нескольку тысяч злотых в день. Вечерами он запихивал выручку в конскую торбу, вез ее в Кринки, пересчитывал, а потом закапывал в горшках в хвойнике. Застав однажды пастушков, играющих его монетками в орла и решку, он стал прятать выручку в сарае. Но и это место оказалось ненадежным.

Два сельских сторожа однажды укрылись от дождя в сарае. Один из них откинул сноп, а под ним банкноты! Пока другой размышлял, брать или не брать, первый напихал в карманы семь тысяч злотых (хороший дом поставил в Соколке впоследствии!), а святой на следующий день даже и не заметил пропажи.

Жуликоватый племянник Альяша наворовал тысяч десять, поехал в столицу и прокутил их с компанией.

Церковным сторожем Альяш нанял Феликса Станкевича, сына хозяина, у которого некогда пас гусей Полторак. Хитрый Фелюсь однажды до смерти перепугал пророка чертом и заграбастал все, что за праздничный день насобирали от богомольцев.

Кринковские торгаши оптом скупали у Альяша приношения и подарки, телегами вывозили из села. Многие добивались должности учетчика при церкви. Студенты Гродненской учительской семинарии, Белостокской торговой школы зачастили в Грибовщину «на заработки», и это был самый выгодный для них источник наживы. Плата за учебу была очень высокой, и один мой знакомый благодаря Альяшу успешно окончил даже среднюю профессиональную школу — нечто вроде торгового техникума.

Денежные пожертвования богомольцы складывали в кучки перед иконами. Студент на коленях подползал к иконе, истово бил поклоны и при этом старался захватить губами как можно больше монет. Набив рот, парень выбирался наружу, скоренько перекладывал мокрые монеты в карманы и снова втискивался в толпу, норовил сделать второй, третий и четвертый заходы.

Но эти студенты были мелкой рыбешкой.

Со всех концов Польши хлынули в Грибовщину нищие и бродяги, воры и жулики, большие и малые комбинаторы.

— Икону обновить не требуется, матка? — приставали к хозяйкам такие типы, держа в одной руке бутыль с какой-то жидкостью, а в другой кисть. — Как жар будет гореть, и совсем дешево — за одно угощение!

— Обойдется! У нас своих чудес хватает, — выпроваживали мужики очередного лихоимца.

Может, только обновителям и не везло в Грибовщине. Остальным проходимцам было чем поживиться.

Как-то в Гуранах к Кастецкому Мирону зашел молодой и вертлявый полупанок из Белостока.

— Я Вацек, — представился он. — Мне нужна подвода до вечера. Дам пять злотых!

С полевыми работами Мирон как раз управился, конь стоял без дела, пять злотых на дороге не валяются.

— Можем договориться…

— Бочка какая-нибудь у тебя имеется? — бойко осведомился Вацек.

— Разве только кадка из-под огурцов, — полез пятерней в затылок Мирон. — Воняет, правда, еще и рассол не выливал, чтоб не рассохлась…

— Лишь бы не текла. Тащи! — энергично скомандовал гость.

Взвалили кадку на телегу и поехали. По пути Вацек начал расспрашивать Мирона про Полтораков клад, где он зарыт и не согласится ли Мирон за вознаграждение показать это место. Мирон уверял, что ничего об этом не знает, но Вацек не поверил.

Так они добрались до места.

В колодце у Острова набрали полную кадку воды. Полупанок вылил в нее бутылку сиропа, размешал веткой, горстью зачерпнул ядовито-малиновую жидкость, попробовал на язык и с отвращением выплеснул остатки назад.

— Гадость какая, фе!.. Ну ничего, будут лакать и такую! Поезжай к своей церкви!

Возле церковки повозку сразу обступила толпа.

— Пять грошей стакан! — объявил Вацек. — А ну, не сбиваться, как овцы! В очередь, в очередь!..

После трех заездов к Острову у Вацека сиропа не осталось, но люди все равно платили за воду и без сиропа.

В стороне от бойкой торговли колодезной водой развернул деятельность бродячий фотограф, друг Вацека. Он брал задаток, выписывал квитанцию со штампом несуществующей фирмы и щелкал затвором фотоаппарата, обещая снимки через неделю. К полудню «фотограф» внезапно сложил треногу, подошел к Вацеку и что-то ему шепнул. У того тоже отпала охота к торговле водой. Вытащив из кармана горсть монет, он объявил:

— Получай, хозяин, свою долю и мотай домой!

— Что так много! — опешил Мирон. — Мы ж договаривались…

— Ты заслужил. Хватай, когда дают!

Мирон отсчитал ровно пять злотых, остальное вернул Вацеку. Тот, пристально посмотрев на подвозчика, пожал плечами.

— Идиот!

Полупанки направились к церкви. Бесцеремонно растолкали старушек, добрались до главной иконы и на глазах молящихся спокойно стали набивать карманы бумажными купонами.

— Чего вытаращили бельма, дуры? Здесь все крадут! — еще больше поразил Вацек женщин богохульными словами. — Даже ваш этот Христос, — показал он на распятье, — брал бы, если бы ему руки к кресту гвоздями не приколотили!

Пока бабки обрели способность голосить, жулики уже были на улице. Поднялся переполох. Мужики вытащили из телег шворни, схватили дрючки и ринулись за ворами, но те скрылись в густом сосняке — только их и видели.

Случай этот был рядовым, и назавтра о нем уже никто не вспоминал.

3

Однако и после краж в распоряжении пророка оставались крупные суммы. С такими средствами Климович мог бы сделать много полезного для людей — построить школу, больницу, помочь бедным. Но от всего этого он был очень далек.

Если кто-либо из односельчан просил его одолжить денег на корову, потому что дети без молока сидят, или на коня, который сломал ногу, Альяш просителям отказывал.

— Сам думаю, где бы раздобыть. Строить надо столько всего! И колокола надо купить! Мои помощники колотят в било каждый день, как в имениях!

Его зятя отвезли в белостокскую больницу «удалять слепую кишку». Утром к Альяшу прибежала взволнованная дочь Ольга.

— Здравствуйте, тату! Ну как вы тут живете? — Она огляделась в бедной хатенке. — Хоть бы раз к нам заглянули!.. Ой, как у вас тут грязно! Даже не подметено…

Только теперь она заметила двух жен-мироносиц, притаившихся за отцовской кроватью. Там стоял сундук, и было видно, что обе только что копались в нем.

— Не могут ваши квартирантки хату вам подмести, руки у них отсохнут? — обиделась дочь.

У Альяша как раз жили наша Химка с племянницей Сахарихи.

— А если ваш тато не хотят, чтобы мы подметали и прибирали? — виновато оправдывалась Химка. — Сколько раз мы брались за веник, а они отбирают!

Ольга не захотела вступать с женщинами в спор.

— Ладно, как-нибудь нарочно приду навести порядок. А теперь я к вам по делу!

Она заговорила тише:

— Тату, дайте денег! Доктора требуют двести злотых! Говорят, если не заплачу вперед, к Олесю и не подойдут даже! А где мне взять такой капитал! Это же две коровы!..

В глазах у отца ни сочувствия, ни любопытства, хотя он дочь не видел давно. Из-под кустистых бровей глаза глядели с враждебной настороженностью.

— Никому не даю! — ответил он.

Дочь и не надеялась на скорое согласие, не обиделась. Решительно подсела к нему на лавку и продолжала свое:

— Был бы он хворый, а то такой здоровяк! Ничем не болел, как тот корч сосновый, вы же хорошо его знаете! Но и его взяло!.. Зимой не во что было одеться — и вот… У вас все равно крадут кому не лень. Не пожалейте на такое дело, тату! Докторам что! Помните Балейку из Городка? Не заплатил он, жена так и померла в приемном покое…

Старик сурово молчал.

— Умрет Олесь, сироты останутся, что мне с ними де-елать? У-гу-гу-гу-у!.. — попыталась она разжалобить отца слезами. — Вы же за мной ничего не дали в приданое, и от дяди Максима нам ничего не досталось! Пожалейте хоть сейчас-то… Что для вас двести злотых? У вас же тысячи…

— Не могу, Ольга! Церковные они, а не мои! Грех на мне будет! — Альяш тяжело вздохнул и минуту помолчал, будто всматривался в себя. — Даст бог, не помрет твой человек, не плачь, один господь владыка нашего живота и смерти. Волос не упадет с головы нашей без его воли!

Некоторое время Ольга, остолбенев, молча смотрела на отца, потом застывшие в уголках ее глаз слезинки засверкали холодными огоньками, и молодицу прорвало:

— А-а, вы все такой же!.. Так слушайте же теперь меня, тату! Я вам скажу, я вам всю правду выскажу! Сторож ваш, Феликс Станкевич, вор! Он обокрал вас! Никакого черта в церкви тогда не было! Он черного петуха в окно вам бросил! Вы из церкви побежали, а Фелюсь собрал деньги в мешок и передал шурину в Шудялово. А тот сразу купил молотилку, а остальные положил в банк. Смеется над вами, дурнем! Напьется в кринковском ресторане и хвалится, какую прибыль имеет от церкви! Ха-ха!.. Завели себе забаву такую, гуляете, как маленький, а что творится вокруг вас, не видите!.. Тату, вы слепой!..

Самолюбивый старик опешил — ее слова слышали богомолки.

— Ты как со мной говоришь?! Учить отца вздумала?! Для этого приперлась сюда?

Но присутствие богомолок только окрылило Ольгу. Она резко встала, отошла от лавки, крича:

— Слушайте, тату, слушайте, я еще не все сказала! Из-за своей блажи вы и маму свели в могилу! Вы ей даже ведра воды никогда не принесли! Мужики еще и теперь смеются, как вы когда-то всю хату со злости водой залили! А вы забыли, как кринковский фельдшер, гребень из маминой головы выдирал?.. Так вспомните! Они из-за этой раны вскоре и померли! И дядины пять тысяч вы на ветер пустили из-за церкви! Из-за нее и брат Толик из дому ушел! И я из-за нее веру в бога потеряла! Если бы он был на небе хоть какой, он не позволил бы вам вытворять все это, давно бы молнию наслал на вашу паршивую церковь!..

— Господи Иисусе! — с преувеличенным испугом закрестилась жена-мироносица из Мелешков. — Матерь божья, прости ее, грешную!

— Еще и богохульствуешь?! — рявкнул старик.

— Называйте как хотите, а я высказала все, что думала, я не могла иначе!

— Как с родным отцом говоришь, спрашиваю? Кощунствуешь?!

Дочь вышла из себя:

— Какой вы мне отец? Вы меня хоть одну зиму пустили в школу, как другие? Хоть раз свозили куда-нибудь, когда маленькой была? Хоть одну сказку рассказали? Да вы ни разу не приласкали, не пожалели меня, по голове даже не погладили, как другие…

— Попрекать меня вздумала?! Да я тебя! Ты руки и ноги целовать мне должна, до земли кланяться за то, что на свет тебя пустил! Давно крапивы не пробовала, шалава!

— Вот-вот, всегда так! Доброго словца от вас не услыхала за всю жизнь! Сладкого кусочка от вас не попробовала! Бублика ни разу не купили!..

— Вишь, про бублики заговорила! Вон о чем вспомнила, а о душе забыла, жрать бы ей только! — Разъяренный Альяш поднялся с лавки и пошел к дочери. — Отца хулить приволоклась? Родного отца? Разве посмел бы я на своего…

Вызывающе глядя на отца, дочь не тронулась с места. Альяш, поперхнувшись словом, огляделся, ища чего-нибудь взять в руки, но ничего подходящего на глаза не попадало.

— У-у-у, развратили вас всех города, распустили! Бога все забыли, сатане продались! Мало, мало я тебя порол, только теперь вижу!.. Вон из моей хаты, богохульница, марш отсюда, выродок!

— Да, вижу, вас не переделаешь, поздно! Горбатого могила исправит! — устало и неожиданно спокойно сказала Ольга. Голос ее сделался твердым: — Можете не гнать, сама уйду!

Она направилась к выходу.

— Поговорила с таточкой родным, побеседовала, ничего не скажешь! Уж та-ак файно побеседовала!..

— Еще и денег церковных дай, видали такую! — шипел старик, вне себя от злости.

— Да хватит вам, не нужно! Обойдусь, если вы настолько слепые! У кринковского Хайкеля попрошу!

— Иди, иди, богохульница, валяй к своим христопродавцам! Тебе это только и осталось, креста на тебе нет! Выродок антихристов! Больницы захотелось? Не надо было ему с косой к житу ходить летом! Доведут, доведут вас города со своими чертовыми выдумками, увидите еще — все в пекле будете! Еще и политикует в моем доме тут!..

Дочь остановилась у порога и пригрозила:

— И пойду! К чужим людям в Белосток подамся, служанкой наймусь! В Валилы — доски таскать на лесопилке! На самую грязную работу пойду, а Олеся все разно выручу! Пока жива, не допущу, чтобы мои дети сиротами остались, не будет этого!.. Но запомните, тату: внукам закажу, чтобы не признавали вас, за версту обходили! И даже тогда, как помирать станете…

Она сверкнула злыми глазами на богомолок.

— Оставайтесь тут со своими полудурками, играйте себе в святых и ангелов, ставьте свечки! Тьфу на вас за Олеся, за Толика, за маму несчастную! И будьте вы прокляты на веки вечные!

Она изо всей силы хлопнула дверью.

Химка, рассказывавшая впоследствии в нашем доме об этой сцене, осторожно посоветовала святому:

— Может, бог не обиделся бы, Альяшок, не покарал бы за такое?.. Все-таки дитя родное, своя кровь!.. Дал бы ты ей эти деньги! Где Ольге найти их сейчас?!

Пророк вызверился на нее:

— А вот эту дулю видела?! Я что, кринковский торгаш, по-твоему, процентщик? Ишь чего захотела! Дай взаймы одному — набежит голодранцев, казначеем у них на селе станешь вмиг! Один вернет, за другим походишь, третий скажет: «Не брал и знать тебя не хочу!..» Тут такое начнется, знаю я их!.. Грошика от меня не дождутся церковных денег!

— Правда твоя, Илья! — льстиво поддакнула Сахарихина племянница. — Расти-расти детей, а от таких потом ни помощи, ни уважения, только обида и срам! Лучше уж без них!

— Сама видишь, как они теперь своих отцов почитают — яйцо курицу учит!..

4

Грибовщинцы запомнили единственный случай, когда Альяш отступил от своего правила.

Старик ехал в лесничество Почепок, а Микола Чернецкий пахал у самой дороги. Как водится, Альяш бросил: «Помогай бог!», Микола ответил: «Слава богу!» — и хотел уже начинать другую борозду, но увидел, как что-то упало с Альяшова возка. Микола окликнул Альяша, вышел на дорогу и поднял конскую торбу.

— Ух ты-ы, какая тяжелая! — подивился Чернецкий, взвешивая торбу в руке. — Вы, дядька Альяш, буланчика своего, поди, чистым овсом кормите да еще и фунт соли подсыпаете, то-то он гладкий такой!

Старик слез с облучка, засуетился:

— Ты погляди!.. Как же это она, холера, вывалилась?! Под собой все время держал!.. А-а, в одну торбу маслят наклал оси смазывать и сел на них, а про эту забыл!..

Он развязал узел, и Чернецкий обомлел, увидев в торбе столько денег.

— В Вильно собрался, — разъяснил старик. — Надо в церковь на окна заказать эти… (хотел сказать: «витражи», да забыл слово). Двести верст туда. Долго придется тащиться — пять или десять дней…

Кажется, совсем просто поделить двести на пятьдесят верст, которые в сутки может сделать подвода, но ему эта арифметика была не по силам. Все еще пораженный содержимым мешка, Чернецкий заметил:

— А вы туда велосипедом, дядя, махнули б! За два дня наши хлопцы добираются.

— Нехай уже гицли[9] на нем ездят! — Альяш уже завязал узел да вдруг снова размотал веревки. — Бери себе три горсти за то, что сказал! — шепнул старик, будто их кто мог подслушать на поле.

Чернецкий растерялся:

— Что вы, дядя Альяш! Не нужны мне ваши деньги, что мне с ними делать?!

— Бери, бери, — тоже растерянно, пряча глаза, уговаривал Альяш, расчувствовавшись. — Хату покроешь гонтом. Иди черепицей… В Стоках, под Свислочью, теперь добрую делают, никакой ветер не страшен ей, дырочки специальные для проволоки проткнуты.

Случилось это уже после того, как Альяш вознесся на вершину славы и подобрел настолько, что характер его стал меняться.

Богатство его растрачивалось безалаберно. Закупались огромные распятья с позолоченными цепочками. У купцов Альяш набирал центнеры свечей, серебряные паникадила, всевозможную церковную утварь, всегда дорогостоящую. Накупал сотни молитвенников с аршинными буквами, чтобы их могли читать старики.

Была даже послана делегация в Почаев — купить в окладе из чистого золота икону Журовичской божьей матери на груше, а в чистом жемчуге икону Неопалимой Купины — против пожаров.

Монах пообещал за два пуза золотых царских монет доставить из Ерусалима один из гвоздей, которым был распят Христос, и старик начал собирать монеты для приобретения этой реликвии.