СЕЛЬСКИЕ ЭРУДИТЫ

СЕЛЬСКИЕ ЭРУДИТЫ

Под горящими свечами у алтаря сгрудились заросшие по самые уши фанатики из Волыни, в лозовых лаптях, с холщовыми сумками через плечо. Слева от них на столах лежали караваи хлеба, пироги, конфеты, яблоки и груши. Стояли оплетенные камышом брюхатые бутыли украинского вина. Над этими приношениями белели бумажки с именами для поминания за упокой. Справа стояли точно такие же столы с бумажками для поминания за здравие.

Тут же на лавках чинно восседали апостолы, «третьи священники» и сам Альяш. Хор тянул псалом. Грустная мелодия крепла, по самые своды заполняла густую темень храма. Чувствовалась благоговейная настороженность, которая была всегда, если в церкви присутствовал сам пророк. Общему настроению не поддавалась только Химка.

Она следила за подсвечниками. В центре позолоченного диска перед ней пылал огненным языком толстый, как тележная ручка, восковой столб с винтообразным золотым ободком, а в плоской чаше мерцали столбики поменьше, аккуратно вставленные в медные гильзы. Химка никогда не забывала, что каждая свеча — чья-то человеческая душа, за которую где-то молятся родные, и свечи у нее всегда стояли ровно и сгорали до конца.

Как загипнотизированная, она ни на минуту не отводила глаз от беспокойных языков пламени, а богомольцы неуклюжими пальцами передавали ей все новые тонкие восковые палочки.

Как всегда в такое время, Химке было хорошо и спокойно. Хоть и знала она от самого Давидюка, что до неба, может, с тысячу, а может, и более верст, молитвы всевышнему шептала с надеждой, точно бог был рядом. Это, однако, не мешало ей привычно замечать все, что творится вокруг.

Хор окончил свою программу. Было слышно, как под куполом храма в могильной темноте никак не могли угомониться перед сном воробьи, а двадцать пять певцов и певчих зашмыгали ногами по каменной лестнице вниз. По заведенному обычаю пророк платил им после каждого выступления, и Химка хорошо знала, как все это теперь будет выглядеть.

Регент хора, дядька Коваленко, с синим носом, изгнанный отовсюду за пагубное пристрастие к зеленому змию, протиснется через толпу и смиренно остановится перед пророком.

— Ох, как нотно, Илья, сегодня пели мои хлопцы! — похвалит он подчиненных. — Так даже у кринковского Савича в соборе не поют!

— Если захотите, можете петь и нотно! А полотно на хорах мне не потоптали? — брюзгливо спросит Альяш, неохотно развязывая истрепанный мешочек с деньгами.

Попробуй не наступи на него, когда полотном завалены все хоры и из-за сувоев повернуться негде! Восемнадцать возов отправили монахам в консисторию, возок — президенту, сколько-то возов продали, — да ведь когда это было!.. А подарки все прибывают и прибывают.

Да и одним «топтанием» там, конечно, не обошлось. Кто взял «файную» скатерку, кто вышитый рушник под пиджак сунул. Против этого Химка ничего не имела, все равно добро пропадет даром, Пиня давно не берет: «Не штандартное, нет на него таксы», — говорит. Скоро и девать будет некуда.

— Как можно, отец Илья?! — Нос регента станет фиолетовым от возмущения, а все его внимание теперь будет обращено на мешочек с деньгами, чтобы хозяин побольше зачерпнул из него. — Разве я позволю добро топтать? Ты ведь меня знаешь!..

— «Знаешь, знаешь»! — передразнивает пророк. — Развернули мне прошлый раз все рушники, как свиньи рылом! Золото, что ли, искали, гицли?!

— Неужели? — искренне удивляется регент. — Я скажу им, скажу-у, отец Илья! Я такой — у меня схлопотать недолго! А за такое нотное пение ты уж, Альяш, им дай…

— На! — Пророк высыпает серебряные монеты в поспешно подставленные пригоршни дьякона.

— Спасибо! — уже бодрее кидает Коваленко и бежит на улицу, где его нетерпеливо ждут мужчины-хористы.

Химка словно видит, с какой детской жаждой и восторгом — как Яшка с Маней конфеты — считают сейчас взрослые мужики монеты при зажженной спичке, чтобы сейчас же идти к Банадычихе и пропить их. Химка даже радуется за них. Что поделаешь, если другому мужику отрава эта слаще меда! Ей кажется, что среди хористов ее муж Олесь, царствие ему небесное, который тоже любил пропустить чарку-другую. И у Химки становится приятно, тепло на душе, она радуется за этих людей, точно эту радость приносит им сама.

Но вот мимо нее прошел Давидюк читать проповедь. Присутствующие зашевелились, сгрудились еще теснее, — такие проповеди стали выливаться в свободные дискуссии, и вечерние молебны в церкви превратились в подобие собраний какого-нибудь кружка самообразования.

— Теперь, братья и сестры, поговорим о третьем дне работы нашего вседержителя-творца, — неторопливо листая большую, окованную замысловатыми железными узорами и медными застежками Библию, подарок поставских богомольцев, важно и громко объявил Давидюк.

Он нашел нужную закладку и раскрыл требуемую страницу. Поднял голову, обвел зал глазами под линзами очков, сверкающих, как прозрачные льдинки, и встретился с недоверчивыми взглядами волынян.

— Мы пророка Илью пришли слушать! — закричали дружно украинцы, а глаза их недобро блеснули.

— Опять они за свое! — возмутилась Руселиха. — Прямо стадо с выгона ввалилось сюда, ей-богу! Наказание нам с ними! Илья, скажи ты им…

Альяш повернулся к волынцам:

— Впустили вас — стойте и молчите! Я не посмотрю, что вы издалека, выгоню!

Зал притих.

— На третий день, братья и сестры, — заговорил Давидюк, — бог сотворил вместилища для воды и в некоторых местах открыл лик земной. Как и зачем сделал это господь? Он сообразил, что для воды нужны большие и глубокие ложбины, потому что иначе вода разольется. Сделать их из досок? Нет, братья и сестры, столько досок не напасешься!

— Да и сгниют они! — подсказали с лавок.

— Верно! И у господа выхода иного не было, как вылепить из земли чаши, дно выстлать глиной, чтобы воды не ушли в землю, а по краям для верности поставить горные агромадины. И сделал он земные чаши и поднял горы. Получились вместилища, и господь бог наполнил их. И нарече бог ту сушу землею и собрание вод нарече морем!..

Пока Давидюк, отложив Библию, снимал очки и протирал их рукавом рубашки, один дядька, освоившись, сказал:

— А высокие есть горы! Когда жили в беженстве, нагляделись на них! Посмотришь в хорошую погоду — торчат выше облаков, и кажется — совсем близко-близко! А пойдешь — хоть сто дней шагай, они только маячить перед тобой будут! И крутые, холера!

Химке хотелось поделиться тем, что она слышала от Кириллихи:

«А страшевские беженцы, которые поднимались на кавказские вершины, удивлялись, что на них ничего нет. Ни хат, ни скотины, ни кустов. На каждой горе, на самой макушке стоят только иконки Журовичской божьей матери на груше или Заблудовского младенца да лампады горят!..»

Но не пристало ей, бабе, встревать в беседу мужчин. Да и забота у нее своя. В частоколе светящихся, как расплавленное золото, свечек одна стала наклоняться, и посредине образовался изгиб.

«Прости мне, раззяве, господи!»

Она торопливо вытащила покосившуюся свечку, в месте изгиба пережгла ее на пламени другой пополам и вставила обе половинки вновь. Наверно, кто-то хотел помянуть две души, возможно, не хватило денег, он купил одну, но всевышний узнал это и распорядился по-своему — разве его обманешь?

«Дышите! Расцветайте!..» — подумала она благоговейно, радуясь собственной распорядительности. Слабые, колеблющиеся огоньки крепли, и Химка следила влажными от умиления глазами за тем, как они набирали силы.

— Таким образом, когда же показалась суша? — Давидюк закреплял знания у слушателей.

— Уже на третий день! — вместе со всеми прошептала Химка.

— Правильно! — одобрил пропагандист. — Еще ни в воздухе, ни в воде не было живых существ, а суша в этот же день начала являть чудеса. Из грубой, серой и зернистой землицы, из обыкновенного скучного песка, гравия вылезло чудо — растения! Из ила, болот и глины через камни стали пробиваться на свет божий, нежные пошли цветки, травы и злаки…

— Александр, ты не спеши! — остановил проповедника Ломник. — А правда, что воды на земле больше, чем суши?

В зале послышались негодующие голоса, но Давидюк виновато подтвердил:

— Это правда, братья и сестры!

Обрадовавшись, что представляется возможность ввернуть словцо, заговорил старый Майсак:

— Когда мы с Лександром ездили в Канаду пилить лес, то до той Америки две недели кораблями плыли. Помнишь, Олесь? Вода и вода, даже надоело нам… И соленая-соленая, в рот не взять! Ее даже на корабельную кухню не берут, ей-богу! Для еды возят с собой пресную в стальных ящиках… Мутная, железом отдает, да что поделаешь, морская еще хуже!

— А в войну с японцами нас под Мукден перли морем недель пять, а то и шесть! — послышался дребезжащий голос из темноты. — Уже и верить перестали, что когда-нибудь к берегу пристанем. Только лежали в трюмах и молились, о войне и думать забыли!

— Вот-вот! — подхватил Давидюк. — А почему на земле так много воды? Тут, братья мои, и проявляется безмерная мудрость творца! Моря и океаны служат жильем для безмерного числа водяных чудищ — разных китов, раков, русалок и рыб. А еще — для орошения и поливки земли. Вы же знаете, как любят растения воду, как сосут ее своими корнями! Ведь и стволу надо, и веткам, и листьям! Тюкни весной топором по лозовому или березовому стволу — так и польется!

— О-о, вода силу имеет! — подхватил Майсак.

— А соль? — вломился в разговор какой-то плянтовец. — Попробуй поешь несоленое — и ты не работник! Посыпь ее немножко в поле, и сразу все зазеленеет! С ней муха на мясо не сядет, червяк не заведется! А поставь кружку с водой на стол, насыпь в нее горсть соли со снегом, помешай — кружка к столу примерзнет!

— И соль, конечно, силу имеет, но сколько ее? — рассудил Давидюк. — Люди соль берут щепоткой, как лекарство, истинно вам говорю! А без воды растения жить не могут. Вы посмотрите, что нас окружает! Трава, кусты и кустики, деревья большие и поменьше…

Волыняне с трудом сдерживали себя: если уж этого лысого интересно слушать, то как бы говорил сам пророк, ради которого они и притащились в Грибовщину?! Почему этот наглец не уступает место Альяшу? Что тут делается, в этом их Грибове?!

Но до украинцев никому не было дела.

— Весной воды на капусту не напасешься, — поддержали Давидюка местные богомольцы. — А уж сколько потребует Студянский лес, поле, выгон — уму непостижимо!..

— Пусть апостол Александр говорит, не перебивайте!..

— Ничего, ничего, я сказать еще успею! — примирительно заявил Альяшев проповедник, глядя поверх очков в зал. — Мне нужно, братья и сестры, чтобы вы все хорошо поняли, не поддавались разным суевериям!

Бывалый человек, исколесивший полмира и только закостеневший в догмах религии, давал все больше простора своей фантазии:

— Представьте себе, братья и сестры, что было бы, не окажись морей и океанов! Откуда мы взяли бы такое безмерное количество воды?.. Благодаря этим водохранилищам земля наша со всей растительностью не знает в воде недостатка. С океанов, морей, рек, озер каждый божий день поднимаются испарения, которые плывут облаками над землей, проливаются дождями, выпадают росами, приносят влагу каждому дереву и каждой травинке, которые не могут сами ходить к колодцу…

— А коровам, а коням, а свиньям разве мало ее нужно? — заметил Майсак.

— Я уже не говорю о том, сколько воды требуют разные одушевленные и неодушевленные создания — от человека до маленькой козявки. Все живое хочет пить и есть, а каждая пища растворена в воде и на ней готовится. После этого, братья и сестры, никто не имеет права сказать, что воды много. Ее на земле столько, сколько нужно для жизни каждому существу: творец предусмотрительно создал все мерой, цифрой и весом, истинно вам говорю!

Давидюк знал, что умеет говорить с мужиками, но как угодить старику? Отирая покатый, вспотевший от напряжения и жары лоб, он боковым зрением следил за реакцией Альяша. Забыв о свечах, Химка жадно ловила каждое слово оратора и подсказчиков, чтобы пересказать их потом страшевским бабам и неотразимыми аргументами посрамить брата. Взглянув на нее, Давидюк с удовлетворением отметил, что овладел вниманием слушателей.

Едва Давидюк умолк, как Христина потребовала:

— Ляксандр, ты еще про солнце расскажи! Говорят, оно больше земли! Разве может такое быть? Как же оно на небе удержалось бы?

Давидюк с ответом не спешил: пусть другие выскажутся.

— Большое. А как ты думала? — вдруг отозвался сам пророк. — Вон свечи горят. Отнеси их в конец села, и свет в темноте рассеется!

— Верно, Илья Лаврентьевич! — живо подхватил Давидюк.

— Пророк Илья! — поправили апостола возмущенные до глубины души его фамильярностью волыняне, и глаза их вновь засверкали.

Все с удивлением обернулись.

— Ладно вам! Сказал — помолчите! — недобро покосился на них Альяш. — Отнеси, говорю, свечку на другой конец села, и огонь будет с зернышко! А если к Плянтам, и вовсе не увидишь отсюда! А солнце — ого! Поезжай хоть в Кринки, хоть в Городок, хоть в самый Кронштадт — всюду оно светит одинаково и всюду кажется таким же маленьким. Недаром люди называют его божьим оком.

— Правильно говорит отец Илья! — обрадовался Давидюк. — Поезжай даже в Америку — оно и там греет, а поднимешь голову — такой же маленький кружок и слепит глаза!..

Зал оживился, люди начали дополнять проповедника, все дальше отходя от основной темы.

— А погляди, как летом припекает!

— Только усни на солнце после троицы — сразу сгоришь!

— Даже конь, на что уж выносливый, и то в кусты норовит забраться!..

Скованность исчезла, хотя здесь было и много пришлых, — все разговорились, как у соседа на завалинке.

— Богом продумано! — уверял Ломник.

Заговорили о конях. Почему у кобыл негустое молоко? Потому что жеребята появляются на свет сильными и крепкими, выживают и так! А возьми свинью! Поросята родятся у нее хилые и слабые, голые, как мышата, а молоко у матки густое и жирное, — и глядишь, те же поросята за несколько дней становятся на ноги!

— Оно, конечно, все продумано файно, ничего не скажешь. Вода, соль, растения, солнце, звезды с месяцем, чтобы ночью светло было, — все полезно, — размышлял Майсак, разглаживая бороду. — Но скажи ты мне, Ляксандр, зачем эта зараза молния? Как ты думаешь?.. Летом, чуть только загремит, так и смотри, не дымит ли хлев или скирда… Вот если бы еще этой холеры не было…

— В прошлом году в Плянтах, — подхватили в толпе, — кажется, и туч не было, стрельнуло Косте Лавицкому в гумно! Десять возов сена сгорело, весь хлеб необмолоченный и бричка, такая шикарная, что все село на свадьбы одалживало. Лавицкий взял повозку и тестя, обжег оглобли и ездил целую зиму по деревням, собирал по снопочку.

— И поедешь, куда же деваться?!

— Вот и я говорю! Почему его пожгло, кто знает? — допытывался Майсак. — Костя в церковь легулярно ходил и смирный такой — ребенка не обидит!..

Давидюк обвел глазами присутствующих: есть, мол желающие высказаться? Нет, ждали, что скажет он.

— За хутором Лавицких болото, а в болотной воде много железа — когда-то из него руду добывали. В железе магнит, он притягивает молнию.

Мужики недоверчиво молчали. Объяснение явно их не удовлетворило.

— Ляксандр, пусть бы молния и била в вербы над рекой, а то ведь стрельнуло в строение на суше! — возразил пожилой плянтовец.

— Верно! — подтвердили хором богомольцы.

— Дело говорит Ляксандр, — вмешался снова пророк. — Молнии — тот же самый магнит. Плянты стоят на север от болота, и стрелка магнитная туда же тянется. Поэтому и ударило туда, а как же!

В церкви установилась полная уважения к мудрости пророка тишина. Было отчетливо слышно, как в темной глубине зала, где царил густой сонный мрак, кто-то всхрапнул, но тут же проснулся и испуганно забормотал:

— Кто?.. А?.. Где?..

Никто на это не обратил внимания. Украинцы все так же зачарованно смотрели на своего бога. Остальные качали головами, будто говорили друг другу: «Вот холера! Недаром Альяш был в денщиках четыре года! Держал в руках разные компасы, стрелки магнитные! Все знает, старый черт!..»

— Это верно, братья и сестры! — скромно подытожил Давидюк выступление своего шефа.

Но Альяш почувствовал, что чего-то в его толковании недостаточно, что беседа заканчивается чересчур вяло, обыденно.

И Альяш закричал:

— Гроза — знак гнева божьего! В Грибовщине каждую субботу повадились танцульки устраивать — соберутся девки да трясут задами! Парни шляются по улицам с папиросами в зубах, бимбики бьют! Моду завели — не святые книги читать, а все про любовь и распутство! Разве это к добру приведет? Кого обмануть хочешь, бога?! Не родился еще такой, кто его обманет! Вон как перед бурей зубы болят или голова, как в боку колет! А перед дождем как кости ломит!

Волна гнева понесла старика и прибила к собственным бедам и болям, оборвав нить рассуждений.

— Зимой всем телом чувствуешь, мороз будет или оттепель. Ночью знаешь, ясный будет день или пасмурный. А если мокрый снег начнет лепить, места себе не найдешь!..

— Святые слова говорит отец Илья! — поспешил ему на выручку Давидюк. — Природа едина, в ней все связано, братья и сестры, поблагодарим господа за мудрость его безграничную!

Проповедник перекрестился, глядя на икону.

— Отец Илья хотел сказать, что через природу мы тесно соединены с всевышним, через нее господь карает нас и милует! Ну и что же, если твой хлев сгорел, хоть и грешил не ты, а твой сосед? Богу некогда разбираться в земной суете, ибо он не комендант кринковской полиции Клеманский, чтобы все время ходить с резиной, нас караулить и чуть что — сразу лупить по головам! Мы, люди, зернышки одной маковки, песчинки, ничтожные частички одного тела человеческого, аминь!

— Аминь! — прочувствованно прогудел хор мужиков.

— А теперь, братья и сестры, давайте, пропоем господу богу осанну, прочитаем трижды перед сном «Отче наш» и «Верую». Для чего это нам нужно? Чтобы долгой и искренней молитвой, этим полетом души от юдоли земной к недоступному престолу господню, разогреть наши холодные, зачерствевшие в ежедневной суете сердца. Иначе остывшие в будничных заботах наши души не смогут проникнуться любовью и горячей верой в господа бога, не найдут его во сне!

Проповедник упал на колени и зашептал молитву. Все последовали его примеру.

— Аминь! — первым, как всегда, поднялся Альяш. — Идите домой, буду закрывать церковь!

— Аминь! — с какой-то грустной покорностью сказали мужики хором, и от движения толпы огоньки свечей испуганно заметались.

— Амант! — последней прошептала Химка.

Перекрестившись, она осторожно начала гасить свечи, и церковь постепенно погружалась во тьму и наполнялась легким чадом.