Иисус и разбойники

От Иисуса не осталось никакого порицания проповедей «четвертой секты». Умолчание это красноречиво само по себе. В тот момент, когда по Палестине проповедовали воинствующие пророки, обещавшие своим ученикам разделить воды Иордана и обрушить стены Иерусалима, по той же самой территории ходил Мессия, который не опроверг их ни единым словом. Вместо этого Иисус обличал тех же, кого обличала «четвертая секта», то есть иродиан, саддукеев и фарисеев, и нередко использовал для этого те же самые выражения.

Но мало того! Этот Мессия, как и начальники кумранитов, претендовал на происхождение из рода Давидова, и по какой-то причине кумранские фанатики не обращали на этого самозванца ни малейшего внимания.

Наоборот, некий могущественный пророк, который обещал то же, что кумранский Енох, и которого Евангелия называют Иоанном Крестителем, и провозгласил этого Иисуса Мессией, и объявил, что воочию видел Святого Духа, спускающегося в (???) него (Мк. 1:10). Это была внушительная церемония: не хуже той, в ходе которой пророк Самуил помазал на царство царя Давида.

Таким образом, поведение римских властей было достаточно адекватно обстановке.

После некоторого промедления, вызванного как необходимостью концентрации сил, так и, возможно, яростным закулисным торгом, Понтий Пилат вышиб приверженцев Мессии из храма. В случившейся суматохе Мессия сумел скрыться и бежать из города, но вскоре был схвачен и передан Каиафе, который, в отличие от Пилата, войск не имел, но имел в своем распоряжении широкую сеть осведомителей и шпионов.

Пилат осудил Иисуса как «Иисуса Мессию, царя Израиля», и именно это обвинение было написано на прибитой к кресту доске.

По обе стороны от него были распяты его соучастники из числа тех самых галилеян, «которых кровь Пилат смешал с жертвами их». Лука неосторожно упоминает, что эти разбойники распяты «по тому же приговору» (???µ???) (Лк. 23:40). Да, собственно, и слово «разбойник» (??????), которым Марк называет распятых рядом с ним людей (Мк.15:27), — то же самое слово, которое Иосиф употребляет постоянно в отношении бунтовщиков из «четвертой секты».

Примечательно, что Евангелия сохранили нам многочисленные — и различные — сведения о поведении этих разбойников.

У Марка и Матфея распятые с Иисусом «поносили его» (Мк. 15:32; Мф. 27:44). Это странное предсмертное занятие для придорожных разбойников, распятых бок о бок с проповедником мира и любви, но вполне естественная реакция для бирйоним, готовившихся сидеть на золотых тронах и резать римлян рука об руку с ангелами — и вдруг получивших такой эпик-фейл.

У Луки, наоборот, реакция распятых рядом с Иисусом лестай дифференцирована. Один из них злословит Иисуса и говорит: «Если ты Мессия, спаси себя и нас» (Лк. 23:39). Другой сохраняет веру и просит: «Помяни меня, Господи, когда приидешь в Царствие Твое» (Лк. 23:42), на что получает заверение: «Ныне же будешь со мною в раю» (Лк. 23:43).

Если не принимать во внимание то, что Иисус говорит со сторонником, то весь этот эпизод выглядит несколько аморально. Получается, что человек может убивать, грабить и разбойничать, но при этом ему достаточно перед заслуженной казнью признать, что Иисус есть Христос — и он тут же попадет в рай.

Другое дело, если речь идет о мятежных фанатиках, распятых рядом со своим вождем. Один из этих мятежников поносит вождя и предъявляет ему справедливое требование: сию же секунду сойти с креста, разметать римские войска огнем из уст и установить на земле Свое Царство. Для другого фанатика его собственный опыт менее важен, чем его вера. Он готов веровать, что Иисус есть Мессия, несмотря даже на кровь, текущую из пробитых гвоздями лодыжек, и раскаленное палестинское солнце над установленным у городских ворот крестом. Именно последнее поведение, с точки зрения Луки, и характеризует настоящего праведника. Оно-то и приводит в рай.

Еще раз. В Евангелиях у нас имеются два рода свидетельств.

С одной стороны, Иисус описывается как могущественный лидер могущественного течения. Он выводит в пустыню пять тысяч человек, которые провозглашают его царем, он въезжает в Иерусалим под крики толпы, постилающей ему под ноги пальмовые ветви и кричащей «Осанна», он устраивает в Храме погром и после этого проповедует там у сокровищницы. Во время его пребывания в Иерусалиме раздается Бат Кол (Голос с Неба), прославляющий его (Ин. 12:28). Уже после его смерти его последователи в Иерусалиме составляют три тысячи человек и настолько могущественны, что когда вызвавшая недовольство их лидеров супружеская пара внезапно умирает, власти не осмеливаются вмешаться.

Это связное и внятное описание могущественной секты, которая имеет статус параллельного государства, прерывается только в одном месте: во всём, что касается ареста и казни Иисуса.

Тут оказывается, что Иисус был схвачен ночью, за городом, в окружении немногочисленных вооруженных сторонников. Что во время молниеносного суда не нашлось никого, кто бы мог дать свидетельство в его пользу; что апостол Петр, явившийся в ту ночь во двор первосвященника Каиафы, отрекся от Иисуса, что толпа кричала «распни его», что его ученики не присутствовали на казни, бежав из города, и что даже после его казни забирать тело Иисуса пришли женщины.

Очевидно, что два этих ряда свидетельств несовместимы между собой.

Со времени деиста Вольтера, которому было важно представить Иисуса проповедником мира, добра и любви в противовес основанной им церкви, библеистика по умолчанию признала недостоверным первый ряд свидетельств: о могуществе возглавляемого Иисусом движения. У нее получалось, что ни в какую пустыню Иисус толпы не выводил; царем его никто не провозглашал, в Иерусалим он въезжал никем не замеченный, а погром в Храме ограничился переворачиванием парочки прилавков.

Получалось, что Иисус проповедовал учение мира, прощения и любви — то есть именно то учение, в котором отчаянно нуждались оккупационные римские власти в ксенофобском, готовом вспыхнуть как порох, Иерусалиме. И при этом был незаслуженно оклеветан и распят, но потом его учение, как крошечный ручеек, как огонек свечи, заботливо сохраненный немногими оставшимися верными ему учениками, постепенно набирало силу, разливалось, пока не превратилось в огромную реку, питающую собой весь мир.

При этом все свидетельства евангелистов о могуществе движения, возглавляемого Иисусом, по умолчанию признавались поэтическим преувеличением или, проще говоря, враньем.

Однако нетрудно видеть, что оба ряда свидетельств — и о могуществе секты, и об одиночестве Иисуса в момент ареста, суда и казни — превосходно согласуются друг с другом, если предположить, что евангелисты пропустили всего лишь одну деталь, а именно — рассказ о поражении Мессии.

Если Иисус вступил, как царь, в Иерусалим и захватил Храм, а потом был разбит и бежал, то в утверждении о том, что в Иерусалим он вступал при криках «Осанна», и его последующем одиночестве при суде и казни нет никакого противоречия. Одиночество потерпевшего поражение мятежника — это самое обычное дело в мировой истории. В момент суда над Иисусом его сторонники или лежали убитые, или драпали со всех ног в Галилею.

Нетрудно заметить, что такая интерпретация событий ставит под сомнение самый главный, системообразующий миф современного христианства. Главное положение христианства заключается в том, что Иисус был невинен и принес себя в жертву за наши грехи. Своей смертью он искупил первородный грех человечества.

Но воинственный характер проповедей Иисуса — и тем более попытка восстания, в чем бы она ни заключалась — не оставляет от этого мифа камня на камне. За последние два века было написано немало литературных произведений, исследующих сложные мотивы глубокого и комплексного персонажа по имени Понтий Пилат, который принял заведомо неправосудное решение, приговорив к смерти невинного человека.

Ну, в общем-то, мотивы были просты.

Пилат приговорил к смерти Иисуса примерно по тем же причинам, по которым США ликвидировали бен Ладена.