Римские источники

Может быть, мы можем выяснить что-нибудь об Иисусе и его учении из независимых источников — то есть от римских историков той поры? Однако римские источники той поры практически ничего не говорят об Иисусе.

Если подумать, то это очень странно.

Правление императора Тиберия — время, когда был распят Иисус — никак нельзя назвать бесписьменной древностью. Эпоха Юлиев и Флавиев описана лучшими римскими историками. Однако количество упоминаний этих историков о христианах мог бы пересчитать на пальцах рук даже однорукий адмирал Нельсон.

Светоний в своей биографии Клавдия упоминает, что тот изгнал из Рима иудеев, «волнуемых неким Хрестом (sic!)», Тацит пишет, что Нерон, спалив Рим, свалил содеянное на христиан, да Плиний Младший, столкнувшись с христианами во вверенной ему провинции Вифиния и Понт, ставит о них в известность Траяна. Кроме того, об Иисусе дважды упоминает Иосиф Флавий в «Иудейских древностях».

Это практически всё.

Начиная со времени Просвещения эта удивительная недостача языческих письменных источников о деятельности Иисуса породила разные занимательные теории. Одна из них гласила, что Иисус никогда не существовал и что миф о Христе является разновидностью известного античного мифа об умирающем и воскресающем астральном божестве.

Теория это, выдвинутая еще Вольнеем, не стоила бы здесь упоминания, если бы одним из ее горячих приверженцев не был профессор Берлинского университета Бруно Бауэр, за что его и выперли из этого университета в 1839 г. К сожалению, у профессора Бауэра был восторженный ученик, впитавший каждое его слово как абсолютную истину. Ученика этого звали Карл Маркс, и благодаря этому теория проф. Бауэра стала краеугольным камнем, альфой и омегой советского атеизма. Именно ее объясняет на Патриарших прудах Воланду как новое Евангелие почтеннейший Берлиоз.

Очевидная проблема этой теории заключалась, например, в том, что астральные черты (например, день рождения, совпадающий с днем зимнего солнцестояния) Христос приобрел только во время императора Константина, в начале IV в.н. э. Кажется странным, что астральное божество так поздно приобрело астральный характер и что об этом характере не знал никто из античных противников христианства.

Тот факт, что о человеке рассказывают фантастические басни, вовсе не значит, что он не существовал. Это всего лишь значит, что этот человек является предметом фантастических слухов или распускает их о себе сам.

«Наш соотечественник Уэль, — писал Вольтер о „солярной теории“, — придумал себе самую фантастическую генеалогию; некий ирландец написал, что он и Жансин имели при себе spiritus familiaris, который всегда снабжал их тузами, когда они играли в карты. Сотни удивительных историй рассказывались о них. Но это не значит, что эти двое вовсе не существовали, и это легко могут подтвердить те, кто проиграл им кучу денег. Какой только нелепицы не говорили о герцоге Бэкингеме? Тем не менее он существовал и жил во время королей Иакова I и Карла. Аполлоний из Тианы никого никогда не воскрешал, у Пифагора не было золотой ноги; но тем не менее Аполлоний и Пифагор были реальными персонажами»[255].

К сожалению, тот же самый Вольтер, так убедительно развенчавший астральную гипотезу происхождения Христа, выдвинул другую, не менее остроумную. Согласно Вольтеру, Иисус был слишком незначительной фигурой, чтобы смерть его была замечена кем-то, кроме самих христиан, а авторы Евангелий раздули происшествия, касающиеся Иисуса, до невероятных масштабов.

«Несомненно и точно то, что первые общины галилеян, впоследствии названных христианами, существовали в неизвестности и пресмыкались в грязи, — писал Вольтер в „Послании римлянам“. — Ни один римлянин до времени Траяна не знал о существовании Евангелий, ни один греческий или латинский автор никогда даже не цитировал слова Евангелий; Плутарх, Лукиан, Петроний и Апулей, которые говорят обо всём, совершенно ничего не знают о существовании Евангелий»[256].

«Ни один римский или греческий автор не говорит об Иисусе, — продолжал он в „Боге и Человеке“, — все евангелисты противоречат друг другу; ни Иосиф Флавий, ни Филон не снисходят до упоминания Иисуса. Мы не видим никаких документов об Иисусе у римлян, которые, говорят нам, его распяли»[257].

Без преувеличения можно сказать, что именно Вольтерова гипотеза и была рабочей для подавляющей части библеистики XIX и XX веков.

Согласно этой гипотезе, никакого торжественного восшествия Иисуса в Иерусалим на осле, при криках народа, постилающего на его пути пальмовые листья и одежды, не было, крики группы поддержки «Осанна! Благословен Царь Израилев!» было не расслышать в десяти шагах, а погром меняльных столов в Храме был не замеченный никем мелкий перформанс. Даже и тело-то Иисуса никуда не пропадало: оно было похоронено за совершенной незначительностью в общей могиле. Иисус был «малоизвестный еврей родом из простонародья, распятый за богохульство во время императора Тиберия, мы не знаем, в каком году»[258].

Именно в русле такой гипотезы написана «Жизнь Иисуса» Эрнеста Ренана, в наши дни ее самым выдающимся носителем является Барт Эрман. Но, пожалуй, лучшее свое выражение она нашла в литературе: в «Мастере и Маргарите» Михаила Булгакова и в прекрасной новелле Ги де Мопассана, в которой постаревший прокуратор Иудеи Понтий Пилат, нежась спустя тридцать лет после казни Иисуса на закатном солнце, произносит: «Иисус? Не помню».

Проблема, однако, заключается в том, что у нас исчезли упоминания не только о христианах — из наших античных источников таинственным образом исчезли упоминания тех событий, которые могли быть связаны с последователями Иисуса и о которых мы точно знаем, что они произошли.

К примеру, Светоний, как мы уже сказали, упоминает, что Клавдий изгнал из Рима «иудеев, волнуемых Хрестом»[259]. Это драгоценное свидетельство — мы можем ожидать узнать подробности у Иосифа Флавия, книги которого, в конце концов, специально посвящены вопросу нелегких взаимоотношений римлян и иудеев.

Однако нас ждет разочарование — в сохранившемся тексте Флавия нет вообще никаких упоминаний о том, что Клавдий изгонял иудеев из Рима — хоть из-за Хреста, хоть из-за пряника.

Тацит упоминает, что Нерон устроил массовые казни христиан, обвинив их в поджоге Рима. Опять же мы, казалось бы, должны ожидать подробностей у Флавия, тем более что он во время пожара был в Риме сам — он приехал заступаться туда за каких-то «бедных» иудейских священников.

«Бедные» по-арамейски — эбионим. Так называли себя святые и праведники в кумранском «Свитке войны», и так назывались потом иудействующие христиане. Диета священников точь-в-точь совпадала с веганской диетой некоторых иудейских милленаристов — они питались только плодами и фигами, то есть тем же, чем Адам питался в Раю. Казалось бы, при таких вводных Иосиф Флавий должен рассказать нам куда больше о пожаре Рима, чем Корнелий Тацит, но в сохранившемся тексте Иосифа про пожар в Риме опять-таки нет не слова.

Особенно не повезло Иудейской войне и предшествовавшим ей событиям. Тут исчезло решительно всё: исчезла книга Юста Тивериадского, исчезла книга придворного историка Ирода Николая из Дамаска; исчезла специальная книга, которую Филон Александрийский посвятил преследованиям евреев при Тиберии; исчезла книга Антония Юлиана De Judaeis; исчез даже кусок Тацита, посвященный взятию Иерусалима.

Соответствующий кусок из «Римской истории» Диона Кассия (книги 64–65) известен только в пересказе константинопольского монаха XI в., а то единственное, что сохранилось — книги Иосифа Флавия, — выглядит довольно странно.

Возьмем, к примеру, «Иудейские древности». В нынешнем их тексте содержится упоминание о Христе. Иосиф Флавий сообщает нам, что Иисус был Христос, что он был распят при Понтии Пилате и воскрес на третий день, как и возвестили о нем и его чудесах боговдохновенные пророки. Четкости теологических формулировок придворного историка Флавия, цитирующего близко к тексту никейский символ веры за двести пятьдесят лет до его написания, мог бы позавидовать любой отец церкви.

Проблема в том, что Ориген, который читал Иосифа Флавия раньше нас с вами, сообщает, что Иосиф не признавал в Иисусе Христа. Согласимся, что для того, чтобы высказать столь категорическое суждение, Оригену мало было просто не прочесть у Иосифа ничего об Иисусе. Ему мало было даже прочесть какой-то нейтральный текст.

Ему надо было прочесть у Иосифа текст, посвященный Иисусу, но оценивавший его деятельность совсем не лестно.

Иначе говоря, Ориген читал какой-то совсем другой Testimonium Flavianum.

То же самое касается и сведений об Иакове, брате Иисуса. Мы уже говорили о том, что Ориген, бл. Иероним и Евсевий Кесарийский с возмущением упоминают о том, что, по сообщению Иосифа Флавия, Иудейская война случилась из-за смерти Иакова, брата Иисуса, прозванного Праведником. Однако дошедшие до нас тексты Флавия подобного утверждения не содержат.

Мало этого.

Если внимательно посмотреть на наши — столь немногочисленные — языческие источники о Христе, то, право слово, выглядят они как-то странно.

Возьмем, к примеру, переписку Плиния Младшего и Траяна.

Около 110 г. Плиний Младший, назначенный императором Траяном легатом в провинцию Вифиния и Понт, столкнулся с неприятностью. Храмы в провинции были заброшены, службы богам почти не совершались. Как быстро выяснил Плиний, причиной такого положения дел было значительное количество имевшихся в провинции христиан.

Плиний арестовал христиан и потребовал, чтобы они отреклись от Христа. Некоторые отреклись, а иные — нет. Тех, кто отрекся, Плиний отпустил, а тех, кто не отрекся — казнил.

Однако на этом дело не кончилось. Оказалось, что христиан в провинции очень много. «Появились многочисленные виды их». Началась эпидемия доносов, и среди них был один анонимный, «составленный неизвестным и содержащий множество имен»[260].

Тут надо напомнить, что римская судебная процедура имела принципиально отличный от современного характер. Римское государство было минималистичным и значительную часть своих обязанностей отдавало на аутсорсинг частным лицам. В частности, в Риме не было института государственных обвинителей. Дело в суде возбуждалось по заявлению частного лица, который назывался специальным юридическим термином, delator (доносчик) и доказывал перед магистратом справедливость своих обвинений. Если обвинения оказывались клеветой, delator подлежал суровому наказанию.

Таким образом, анонимный донос, который поступил к Плинию, нарушал основное правило римского правосудия. Доносчики в Риме бывали негодяями, но они не бывали анонимами.

Тем не менее Плиний принял донос близко к сердцу. Он вызвал лиц, названных в нем, на допрос, но они заявили, что давно перестали быть христианами. Кроме того, они настаивали, что христианство — религия любви, мира и добра и что пока они были христианами, они ничего такого страшного не делали.

«Они утверждали, что вся их вина или заблуждение состояли в том, что они, обычно по определенным дням, собирались до рассвета, воспевали, чередуясь, Христа словно Бога (quasi Theos) и клятвенно обязывались не преступления совершать, а воздерживаться от воровства, грабежа, прелюбодеяния, нарушения слова, отказа выдать доверенное. После этого они обыкновенно расходились и приходили опять для принятия пищи, обычной и невинной»[261].

Плиний их уверениям не поверил и прогнал обвиняемых через тест. Он предложил им принести жертвы богам и императору и проклясть Христа, ибо «настоящих христиан нельзя принудить ни к одному из этих поступков». Обвиняемые охотно принесли жертвы.

После этого Плиний запросил у императора оценки своих действий. Он не знал, правильно ли он себя вел.

«Я никогда не присутствовал на следствиях по делу о христианах: поэтому я не знаю, чем и в какой степени их следует наказывать или как вести дознание», — писал Плиний[262].

Кроме того, его интересовал вопрос, следует ли давать ход анонимным доносам, а также следует ли казнить раскаявшихся христиан и детей.

«Надо ли, вынося приговор, делать разницу между возрастами, — спрашивал Плиний, — прощать ли раскаявшихся или же… следует наказывать самое имя, даже при отсутствии преступления»[263].

Траян в ответном рескрипте от вопроса о том, что делать с детьми, ушел, но в общем поведение Плиния одобрил. Он указал, что «установить здесь какое-нибудь общее определенное правило невозможно» и что христиан специально «выискивать незачем».

Если христианин утверждал, что он больше не христианин, и приносил жертвы «нашим богам» (не самому императору), то этого было достаточно, а безымянные доносы «о любом преступлении не должно приобщать во внимание. Это было бы дурным примером и не соответствует духу нашего времени»[264].

Первое, что бросается в глаза в этой переписке — это то, что оба собеседника прекрасно осведомлены о предмете. «Судов над христинами» пруд-пруди, просто так получилось, что Плиний Младший на них никогда не присутствовал. Оба собеседника также не подвергают сомнению то базовое обстоятельство, что христиане — люди до крайности нехорошие. Плиний только не знает, следует ли казнить людей за одно только, что они являются христианами («за само имя»), или за преступления, которые с ним связаны (flagitia cohaerentia nomini). И если первое — то стоит ли казнить малолетних детей и тех, кто двадцать лет назад перестал быть христианами?

Если вдуматься, это совершенно поразительный момент. Вопреки позднейшим христианским представлениям, Римская империя вовсе не имела обыкновения казнить своих подданных направо и налево без суда и следствия. Ровно наоборот, если что и отличало Рим, так это хорошо устроенный государственный механизм, который запрещал произвольное насилие не только над гражданами, но и над любыми свободными людьми.

И вот два высокопоставленных сановника — один сам Август, а другой его друг и наместник — обсуждают вопросы оптового геноцида неких христиан так же непринужденно, как две светские дамы — фасон нового летнего платья. При этом тест, предложенный Плинием христианам, один в один совпадает с тестом, который римляне предлагали пройти зилотам, сбежавшим после подавления Иудейского восстания в Египет. Иосиф Флавий, сообщая об этом тесте, особенно отмечает упорство детей.

«Всевозможного рода пытки и мучения, которым их подвергали только для того, чтоб они признали императора своим повелителем, не склонили ни одного из них на эту уступку; ни от кого нельзя было добиться этого признанья, а все сохранили свое ничем несокрушимое упорство, точно их тело не было чувствительно ни к огню, ни к другим пыткам, а душа чуть ли не находила усладу в страданиях. Наибольшее удивление зрителей возбуждали дети, ибо и из них никто не поддался на то, чтобы назвать императора своим властелином»[265].

Несмотря на то, что текст Плиния имеет вид переписки, речь меньше всего идет о частных письмах. Переписка в Античности — это просто литературный и государственный жанр, и тем более это касается писем императора.

Плиний Младший пишет Траяну государственный доклад, а Траян отвечает ему рескриптом (буквально «от-пиской»), имеющим статус закона: и вместо того, чтобы деликатно предоставить императору справку на предмет христиан, которые, может быть, ему не до конца известны, Плиний совершенно избегает полного изложения их верований, а вместо этого только уточняет, что этот, понтийский, сорт христиан, почитает Христа quasi Theos, «как будто он бог» — то есть о том, кто такой Христос, Плиний, как и его собеседник, прекрасно знает и, в отличие от сторонников астральных теорий, не сомневается в его существовании: он только посмеивается, что этого Христа кто-то почитает как бога.

Иначе говоря, в этих письмах речь идет о всем известном явлении, настолько известном, что император бы, пожалуй, оскорбился бы, если бы Плиний принялся разъяснять ему азы: не станет же Плиний писать, упомянув имя Юпитера, что это такой бог и что ему на Капитолии стоит храм.

Кроме того, если верить Плинию, этих «христиан» очень много. Даже в отдаленной и от Рима, и от Иудеи провинции на берегу Черного моря их столько, что имеются «различные виды их». Более того: из-за них прекратились богослужения в храмах! Из-за огромного числа приверженцев суеверия упал даже спрос на жертвенных животных![266] Только после усердных преследований заразы храмы ожили вновь.

Из письма Плиния никак не выведешь, что речь идет о малозначительном явлении, почти неизвестном властям.

То же самое Тацит. Он посвящает изрядный кусок «Анналов» ужасным подробностям расправы над «теми, кто своими преступлениями (flagitia) навлек на себя всеобщую ненависть и кого толпа называла христианами».

«Христа, от имени которого происходит это название, казнил при Тиберии прокуратор Понтий Пилат; подавленное на время, это смертоносное суеверие стало вновь прорываться наружу, и не только в Иудее, откуда пошла эта пагуба, но и в Риме, куда отовсюду стекается всё наиболее гнусное и постыдное и где оно находит приверженцев»[267].

Охарактеризовав таким образом христиан, Тацит переходит к подробностям расправы над ними.

«Сначала были схвачены те, кто открыто признавал себя принадлежащими к этой секте, а затем по их указаниям и великое множество прочих, изобличенных не столько в злодейском поджоге, сколько в ненависти к роду людскому. Их умерщвление сопровождалось издевательствами, ибо их облачали в шкуры диких зверей, дабы они были растерзаны насмерть собаками, распинали на крестах или, обреченных на смерть в огне, поджигали с наступлением темноты ради ночного освещения.

Для этого зрелища Нерон предоставил свои сады; тогда же он дал представление в цирке, во время которого сидел среди толпы в одежде возничего или правил упряжкой, участвуя в состязании колесниц. И хотя на христианах лежала вина и они заслуживали самой суровой кары, всё же эти жестокости пробуждали сострадание к ним, ибо казалось, что их истребляют не в видах общественной пользы, а вследствие кровожадности одного Нерона»[268].

И снова Тацит, вместо того, чтобы объяснить, в чем, собственно, заключаются верования христиан, просто говорит о них, как о шайке, ненавидимой целым миром, причем называет их суеверие зловредным, смертоносным (exitiabilis), а их поступки — преступлениями (flagitiа). Он также упоминает, что христиане были подавлены. Он говорит, что в Риме их было великое множество.

Публий Корнелий Тацит отнюдь не был кабинетным историком. Он начал свою карьеру при Веспасиане и Тите, входил в высокий интеллектуальный круг друзей Траяна, а к 112 году занимал еще более важный, чем Плиний, пост: он управлял провинцией Азия. «Анналы» были последней и незаконченной книгой Тацита, и он писал их уже после того, как стал наместником.

Даже если представить себе, что при Тиберии смерть незначительного персонажа по имени Иисус прошла незаметной для широкой публики, то о провинции Азия спустя 80 лет этого сказать невозможно: регион кишел христианами.

Опять мы встречаемся с тем же эффектом, с которым столкнулся герой рассказа Станислава Лема про сепульки. Все окружающие прекрасно знают, что такое сепулька, и только посторонний герой при попытке выяснить, что собой представляет эта загадочная и центральная часть местной культуры, натыкается на череду отсылок: сепулька см. сепулькарий.

Возьмем еще одно упоминание о христианах. Оно содержится в письме императора Адриана (117–138 гг. н. э.) проконсулу Азии Минуцию Фундану.

Короткий его текст проще всего привести целиком.

«Адриан Минуцию Фундану. Я получил письмо, написанное мне твоим предшественником, знаменитейшим Сереннием Гранианом. Мне кажется неправильным, если дело будет решено без суда, дабы не притеснить невинных и не дать доносчикам возможности сделать гнусность.

Итак, если подданные провинции ясно могут поддержать эту петицию против христиан и дать ответ в суде, пусть прибегнут именно к этому способу, но не к громким крикам и ропоту. Ибо, если кто-то выдвигает обвинение, справедливо, чтобы ты имел возможность провести дознание.

Если кто их обвинит и докажет, что они поступают противно закону, выноси свое решение сообразно гнусности преступления. Но клянусь Геркулесом! Если кто-то обвиняет, клевеща, накажи такого человека соразмерно с его злодеянием»[269].

Текст этот дошел до нас потому, что он был присовокуплен христианским апологетом Юстином Мучеником к его «Апологии». Впоследствии к этому письму Адриана были приложены еще два фальшивых письма императоров Антонина Пия и Марка Аврелия.

В письме Марка Аврелия император сообщает, что обязан своими победами христианским молитвам и приказывает казнить всех врагов христиан. Письмо Антонина Пия и вовсе адресовано «азиатской церкви». В таком контексте письмо Адриана воспринимается или как предписание наказывать клеветников, почему-то обвиняющих христиан, или как банальная подделка.

Однако внимательное чтение письма убеждает нас в обратном. Письмо Адриана, живое и короткое, является вполне настоящим.

Адриан вовсе не требует наказывать доносчиков, клевещущих на христиан. Он требует наказывать доносчиков, ложно обвиняющих людей в христианстве.

Адриан и его респондент, по сути дела, обсуждают ту же проблему, что Траян и Плиний Младший. Главной проблемой Плиния не был вопрос, как поступать с христианами. Главной проблемой Плиния был вопрос, как поступать с анонимными доносами.

К абсолютно той же проблеме адресуется Адриан. Предшественнику Фундана, Граниану, поступил то ли анонимный донос, то ли петиция граждан с требованием оптовой расправы над христианами.

В ответ император приказывает рассмотреть дело в суде и — если обвиняемые действительно христиане — наказать их «сообразно гнусности преступления», а если обвинение в христианстве оказалось клеветой, то наказать доносчика.

В том, что христиан следует наказывать, император Адриан не сомневается. Он просто боится, что обвинения в христианстве приведут к эпидемии ложных доносов или, чего еще хуже, к погромам, нарушающим монополию государства на насилие. Поэтому он настаивает, чтобы дело слушалось в суде.

Кроме того, Адриан не сомневается, что быть христианином — это само по себе «гнусное преступление». Состав преступления в данном случае состоит не в том, что человек, будучи христианином, что-то сделал. Составом преступления является сам факт, что человек является христианином, т. е. само имя, — nomen ipsum, как говорит Плиний Младший.

Итак, мы имеем дело с парадоксом. У нас сохранились очень немногочисленные упоминания о раннем христианстве. В этих условиях следовало бы ожидать, что римские историки и тем более римские чиновники приложат все силы к тому, чтобы рассказать своим читателям о сути этого редкого и малонаблюдаемого явления.

Вместо этого единственные дошедшие до нас источники или упоминают о христианстве вскользь как о всем известном феномене или содержат фразы, которые могут быть истолкованы в пользу христиан.

Блистательный немецкий библеист, последователь Юнга Роберт Эйслер, был первым историком, который предположил, что такое странное положение дел объясняется вовсе не незначительностью фигуры Иисуса, а полутора тысячами лет христианской цензуры, выразившимися в тотальном истреблении антихристианских абзацев и целых утраченных в результате книг[270].

В самом деле. Посмотрим на наши тексты повнимательней.

Письмо Плиния Младшего, в котором он спрашивает у императора, стоит ли казнить христиан-детей, содержит длинный абзац о безобидности этой веры. Письмо Адриана, затесавшееся между двумя фальшивками, в их контексте выглядит как требование наказывать обвинителей христиан.

А Тацит? Он сообщает об «зловредных суевериях» (exitiabilis superstitio) христиан, подвергшихся ужасным казням из-за пожара Рима. На первый взгляд, это сообщение Тацита для христиан крайне нелестно. Но вчитаемся тщательней в текст.

О чем он? Он о том, что христиане не поджигали Рим. Рим поджег сам Нерон, а потом свалил ответственность за свое чудовищное преступление на не виноватых в этом христиан. Возникает простой вопрос: если бы Тацит чуть меньше ненавидел Нерона или если бы он, не дай бог, действительно обвинил христиан в поджоге Рима — какой шанс был бы у этого отрывка уцелеть?

Или он исчез бы за полторы тысячи лет христианской цензуры, как исчезла без следа та часть пятой книги «Истории», которая посвящена взятию Иерусалима?

«Если бы Тацит изобразил Иисуса как зачинщика всех бед, которые случились в Иудее во время Тиберия, копировали ли бы христианские переписчики этот абзац и позволил ли бы христианский цензор ему сохраниться?» — иронически спрашивает Роберт Эйслер[271].