Третий период. Возникновение богословской науки Общий взгляд на условия происхождения церковной литературы этого периода

We use cookies. Read the Privacy and Cookie Policy

Третий период. Возникновение богословской науки

Общий взгляд на условия происхождения церковной литературы этого периода

II век с его особенностями в положении христианской Церкви отразился в древнецерковной литературе энергичной борьбой с внешними и внутренними врагами. В это время язьгчество обнаруживает уже ясное сознание непримиримой противоположности новой религии ко всему религиозно-политическому строю греко-римской империи. С другой стороны, еще более опасный враг проникает и в самую Церковь: великий процесс эллинизации религий, начавшийся с Александра Македонского, со всей силой направляется и на христианскую Церковь, чтобы и христианскую религию в различных сочетаниях ее основных истин с излюбленными положениями современных религиозных и философских систем сделать элементом всеобщего синкретизма религий. В борьбе с этими врагами возникла апологетическая и антиеретическая церковная литература, которая уже по вниманию к опровергаемому противнику должна была войти в рассмотрение широких проблем греческого мировоззрения и не пренебрегать средствами и результатами античной науки. Таким образом, противопоставив враждебным усилиям твердую преграду в древнехристианском апостольском Предании, церковные деятели в то же время постепенно углубляли свое христианское миросозерцание, расширяли горизонт. К концу II в. положение Церкви значительно усложняется. Правда, из предшествующей борьбы она вышла внутренне сплоченной, и вера продолжала делать свои завоевания в языческих областях; но и античный мир, со своей стороны, начал собирать все свои силы. Союз религии и философии, как он проявился в том примечательном движении, на почве которого в скором времени развился неоплатонизм, создавал новые условия: духовной силе христианства противопоставлялась духовная же сила; и если христианство хотело прочно укрепиться в этих новых обстоятельствах, то оно должно было твердой рукой взять оружие науки и щит философии. На место популярной философии апологетов должны были выступить научные системы, ученые исследования о сущности религии.

Но не только эти внешние отношения требовали от Церкви новых приемов в раскрытии и утверждении преданной от апостолов веры, — к тому же еще более решительно побуждало ее внутреннее развитие. Совершенно естественно, что соприкосновение с эллинской культурой и гностическими системами, а также вступление в Церковь образованных язычников, которые стремились дать себе отчет в своих новых верованиях, служили достаточным побуждением для возникновения и положительных проблем. В церковных кругах постепенно развивалась потребность уразуметь и научно разработать содержание церковного учения, твердо установить его экзегетическим путем и философски обосновать, чтобы таким образом удовлетворить естественному стремлению человеческого духа к исследованию богооткровенной истины, более глубокому проникновению в нее и пониманию как цельного мировоззрения; отсюда дальнейшая потребность постигнуть внутреннюю связь отдельных пунктов церковного учения, сравнить с теми знаниями и представлениями, к которым естественная мысль культурных людей приведена была без помощи Откровения, установить связь с ними и, по возможности, примирить. В этом отношении иногда доходили до крайности; и не без основания можно утверждать, что св. Ириней имел в виду не только еретический гносис, но вместе с тем и одновременно возникшее и родственное ему направление внутри Церкви. Как многосторонни были внутреннецерковные интересы того времени, об этом может свидетельствовать перечень, к сожалению, несохранившихся произведений Мелитона Сардийского и целый ряд научных произведений, которые тогда написаны были церковными мужами (Euseb., Hist. eccl. IV, 26.2; V, 27). Таким образом, уже во II в. не только сделаны были опыты применения в богословской науке понятий и форм современной философии и культуры в целях апологетико-полемических, указаны источники и критерии богословского учения в Священном Писании и в правиле веры, в апостольском Предании, носительницей и хранительницей которого является апостольская Церковь; но вместе с тем все более и более обнаруживаются следы научно-богословского движения в разных местах христианского мира. Школы, подобные той, какую св. Иустин имел в Риме и какие, можно думать, имели и другие апологеты (например, Татиан), были в то время уже обычным явлением. Они основывались наподобие философских школ. Об организации и о методах преподавания в этих школах сведений не сохранилось. Но св. Иустин, несомненно, и в школе был тем же философом, что и в своей литературной деятельности. К такой постановке христианских школ существовало сильное побуждение в гностических школах валентиниан, карпократиан, Вардесана. В различных местах мы наталкиваемся на целые кружки лиц, проникнутых научными интересами. В Малой Азии алоги обнаруживают стремление к критическому исследованию Священного Писания; также и деятельность Мелитона Сардийского и Феофила Антиохийского едва ли осталась без влияния в областях, где они проходили свое церковное служение. Епископ Иерусалимский Александр полагает основание богословской библиотеке в Иерусалиме; сохранившиеся фрагменты его посланий показывают, что вместе с языком он усвоил и научный дух времени. Рядом с ним стоит Феоктист Кесарийский (в Палестине) как поборник самостоятельной богословской науки. Фирмилиан Кесарийский (в Каппадокии) был почитателем Оригена. Это был кружок церковных мужей, которые с ревностью отдавались научным стремлениям. В Риме в начале III в. существовала научная школа, состоявшая преимущественно из лиц, пришедших сюда с Востока, в которой разрабатывался формальный экзегезис, текстуальная критика, грамматика, логика, математика и эмпирические науки; здесь ревностно изучались Аристотель, Феофраст, Евклид и Гален. Произведения Тертуллиана показывают, что даже между христианами Карфагена не было недостатка в таких лицах, которые желали дать научным стремлениям права в Церкви.

Так постепенно работа богословской мысли внутри Церкви и по внутренним церковным вопросам создавала церковную богословскую науку, которая обнимала все более конкретные проблемы и развивалась на основе Священного Писания и Предания при пособии современного научного аппарата: возникала комбинация интересов того богословского направления, представителем которого был св. Ириней, и богословских приемов апологетов. Этим положены были достаточные основания для развития многостороннего и глубокого богословского движения — церковная богословская литература в тесной связи с прошлым, подготавливая почву для будущего, ставит перед собой новые задачи, не упуская из внимания и прежних, и пролагает для себя новые пути. Самое развитие богословской науки в различных местах принимает свой особый характер: в одних перевешивает момент приверженности к церковному Преданию, в других — научные цели, что зависит преимущественно от духовного направления церковной области, в которой развивали свою деятельность те или другие богословы.

Но было бы большой ошибкой утверждать, что необходимость научного исследования содержания христианского учения и построения его в цельную систему в это время была всеобщей или, по крайней мере, ясно сознавалась большинством верующих. Против этого говорит достаточно твердо устанавливаемый факт, что к концу II в. многие из верующих серьезно ставили под вопрос право всякого научного исследования, даже какой бы тр ни было литературной деятельности. Отношение к философии издавна было у одних благоприятным, у других, как Татиан и Феофил, отрицательным и даже враждебным.

Церковь одержала победу над гностицизмом, но вместе с ним вызвала подозрение к себе и философия, которая была сделана ответственной за него как его мать; изгнать ее из Церкви, может быть, значило бы окончательно вырвать корни подобных опасных произрастений на все последующие времена. Климент Александрийский дает живое изображение борьбы этих двух партий и настроений. «Многие, — говорит он, — боятся эллинской философии подобно тому, как дети боятся привидений, опасаясь, чтобы она не ввела их в заблуждение» (Strom. VI, [Ю.]80.5). «Некоторые воображают, что очень умно делают, когда не хотят иметь дела ни с философией, ни с диалектикой, ни естественных наук не хотят изучать, а удовлетворяются только одной простой верой» (Strom. I, [9.]43.1). Некоторые из верных восклицают: «Какая польза знать причины того, как, например, движется солнце и другие светила, или изучать геометрические теоремы, или диалектические доказательства, или какую бы то ни было из прочих наук, ибо для исполнения обязанностей они не приносят никакой пользы; эллинская философия — продукт человеческого разума, не способна научить истине» (Strom. VI, [11.J93.1). «Небезызвестно мне и то, что болтают некоторые по невежеству боязливые, которые говорят, что должно заниматься самым необходимым и относящимся к вере, внешнее же и лишнее проходить мимо как напрасно утомляющее и задерживающее на том, что не имеет никакого отношения к цели; другие же думают, что философия проникла в жизнь на зло и на погибель людей через некоторого лукавого изобретателя» (Strom. I, [1.] 18.2—3). А в самом начале «Стромат» Климент защищает право писать, по крайней мере, для людей серьезных и восстает против тех, которые препятствуют проповеднику истины подавать помощь потомству, в то время как свободно распространяются сочинения с растлевающими мыслями (I, [1.] 1.1—2). Несомненно, здесь нужно видеть следы реакции, которую возбудил гностицизм в христианах, оставшихся верными Церкви. В последние 25 лет II в. гностицизм представлялся для всех самой серьезной опасностью, и причину зла очень мноще видели в философии, в литературных произведениях. Считали, что ввиду таких результатов применения к христианскому учению приемов науки и философии лучше совеем не писать. Кто брался за перо, тот в глазах известной части христианского общества делался подозрительным. В этом ясно обнаружилось весьма враждебное отношение большинства христиан к современной культуре. Масса христиан не хотела ничего знать вне простой веры и очень неблагосклонно смотрела на тех, кто занимался философией. И такое настроение господствовало тогда между верующими даже в таком культурном центре, как Александрия, — об этом убедительно свидетельствует Климент Александрийский. Что эта реакция вызвана была гностицизмом, это удостоверяет трактат Тертуллиана De praescriptione haereticorum. Цель этого сочинения — предохранить верующих от всякого соприкосновения с ересью; не следует даже спорить с еретиками. Он хочет, чтобы к ним приложено было praescriptio, или юридический отвод. Это будет наиболее надежное средство оградить верующих от гибельного влияния ереси. Необходимо сохранять себя даже от чувства изумления перед системами гностицизма: удивляться гностицизму — значит внутренне приближаться к нему, подчиняться его влиянию. Тертуллиан превосходно поселяет в душах простых людей предубеждение, чтобы ни красноречие, ни авторитет наиболее выдающихся еретиков не могли поколебать их; в особенности он восстает против философии: от нее все зло, гностики — ученики философов. Но этого мало: Тертуллиан хотел бы поразить зло в самом корне. Истинный источник всякого заблуждения — дух любознательности; Евангелие исключает как ее, так и основывающееся на ней стремление к исследованию. Неразумно ссылаться на слова «ищите и обрящете», так как это требование имеет значение только для тех, которые еще не нашли Христа. Когда имеют веру, нет больше нужды искать. Христианин, продолжающий искать, доказывает этим, что он не имеет веры. Тертуллиан стремится внушить верующим, что они должны оставаться в пределах простой веры: правило веры — вот грань, которой нельзя преступить. Правило веры исключает всякие праздные вопросы, которые только еретики вымышляют. Не знать ничего, что противоречит правилу веры, это — высшая мудрость. Безумно утверждать, что апостолы не всё знали или что они скрыли от нас что-нибудь из своей мудрости.

Таковы принципы, которые исповедовала другая часть христиан, и притом несравненно более значительная — масса верующих. Страх перед ересью породил исключительное предубеждение против философии. Не находили лучшего средства остановить развитие гностицизма, как закрыться от всякой культуры, подавить не только всякое развитие мысли, но даже искоренить самую любознательность. Ясно, что эти принципы были убийственны для научного богословия, для всякой научной мысли. Если мы сопоставим оба указанные направления, то поймем, что возникновение и развитие богословской науки в рассматриваемый период встречало весьма значительные препятствия. Борьба этих двух направлений должна была решить вопрос о будущем Церкви: должна ли она обособиться от мира или сделаться носительницей культурной миссии, которой предстояло завоевать мир. Что альтернатива решена была в последнем смысле, в этом историческая заслуга вышедшей из Александрии церковной богословской науки.

Совершенно естественно, что начало богословию как науке положено было в греческой Церкви: это было прямым следствием предшествующего духовного развития ее, которое почти на целое столетие было древнее развития латинской Церкви. Греческая философия уже греческим апологетам дала более или менее готовую и твердо установленную терминологию и значительный круг понятий и их сочетаний, распространенных среди образованных классов. Все, что основано было в прибрежных городах Малой Азии и Греции, что созрело на аттической почве, что пустило ростки в Александрии под влиянием ветхозаветного Откровения, — все это подготавливало формы для христианского учения. Греки, обладавшие необходимыми средствами, должны были, благодаря особенностям своего гения, чувствовать самым живым образом потребность взять на себя выполнение той задачи, какая стояла перед христианской литературой этого периода. Так как и средства были созданием греческого духа, так как, далее, греческая философия продолжала еще выполнять свою всемирноисторическую миссию и значение ее стояло твердо, то само собой понятно, что и богословская литература должна была получить печать греческого гения, греческого образа мысли и окраску греческих национальных особенностей. Понятно также, что церковная наука должна была возникнуть там, где процветала светская наука. Александрия была центром языческой современной культуры, здесь же, конечно, прежде всего должно было чувствоваться постепенное нарастание внутренне-церковных и научных интересов и потребностей; поэтому Александрия была естественным местом рождения и христианского богословия. Развитие и утверждение его составляет великую и бессмертную заслугу великих александрийцев Климента и Оригена. Оригену принадлежит и первый опыт систематического изложения богословия как науки — Шр1 ?????, если даже этот опыт нельзя считать совершенно удавшимся ни в формальном, ни в материальном отношении. Но этими условиями происхождения определялся и внутренний характер этой первой стадии церковного богословия: почти исключительной областью его была умозрительная сторона христианского учения, зависимость его от греческой философии преимущественно сводилась к влиянию на него платоновской философии.

Заслуга александрийцев в развитии церковного богословия сделается еще очевиднее, если мы обратим внимание на то, что собственная Греция не дала за это время ни одного богослова; Малая Азия противопоставила им только антимонтаниста Аполлинария и Фирмилиана Кесарийского (в Каппадокии); Сирия и Палестина дали нескольких писателей — Серапиона Антиохийского, Юлия Африкана и Александра Иерусалимского, которые ни в каком случае не могут быть поставлены рядом с александрийцами. Единственного выдающегося писателя мы находим в Риме в лице Ипполита, который и пишет, и мыслит по-гречески. По многосторонности своей литературной деятельности он даже превосходит Оригена; но Ипполит не делал опыта систематического изложения богословия и не может спорить с Оригеном в отношении влияния на последующие поколения. Начало систематическому изложению богословия в Риме положил Новатиан в своем сочинении De Trinitate; но в нем преобладает полемическая точка зрения против монархианства и савеллианства.

Латинская церковная литература значительно запоздала в своем развитии по сравнению с греческой. Правда, уже в предшествующем периоде мы встречались с одним апологетом, написавшим свое сочинение на латинском языке — Минуцием Феликсом («Октавий»); однако он не излагает специфического содержания христианства, не обладает никакой богословской терминологией и всецело примыкает к классическим образцам. На латинском Западе необходимо было создавать и богословский язык, и литературные формы. Только Тертуллиан своими смелыми изменениями и дополнениями в античном лексиконе проложил путь латинскому богословию, создав для него язык и соответственные потребностям литературные формы. Киприан продолжал созидать на этом основании, но вместе с тем он, по своему умеренному и рассудительному характеру, смягчил шероховатости своего резкого и неукротимого учителя и возвел латинскую христианскую литературу уже в самый период ее возникновения на высокую степень литературного совершенства.

Но при самом своем происхождении латинская церковная литература принимает особое направление, отличное от направления греческой литературы, и пролагает свои собственные пути: в ней господствуют практически-церковные интересы. Это ясно обнаруживается при сравнительном взгляде на список произведений Тертуллиана, Киприана, Новатиана, с одной стороны, и Климента, а особенно Оригена — с другой. Таким образом, в самом начале восточная и западная церковная литературы проявляют весьма характерное различие, чтобы не сказать — противоположность, которая коренится не в индивидуальности отдельных авторов, а в национальных свойствах эллина и римлянина. Эллины — идеалисты, римляне — реалисты; одни питают пристрастие к умозрению и диалектике, другие ищут того, что ближайшим образом необходимо для жизни и полезно. Там научные интересы сосредоточиваются на умозрительно-богословских проблемах о едином Боге, о Сыне Божием, о Творце и творении; здесь же приковывают к себе внимание практически-богословские вопросы о человеке и его обязанностях, о Церкви и ее организации, об отношении христианина к формам языческой жизни и т. п. Это различие, которое составляет характерную противоположность двух великих африканцев — Тертуллиана и Киприана, по сравнению с Климентом и Оригеном, проходит через всю историю развития восточной и западной литературы. В то время как Тертуллиан в своих апологетических, антиеретических и догматических произведениях близко соприкасается с греческим богословием и служит посредником для передачи латинскому Западу результатов греческого умозрения, произведения Киприана служат исключительно практически-религиозным и церковным интересам латинского Запада.

В этот период наблюдается также широкое развитие отдельных ветвей богословской литературы. Ориген не только положил начало систематическому богословию, но основал также и библейскую науку в ее главнейших разветвлениях своими текстуально-критическими, герменевтическими и экзегетическими работами. Рядом с ним выделяется Ипполит как плодовитый экзегет. К сожалении), из множества их экзегетических произведений сохранилось очень мало. Юлий Африкан в своем кратком письме к Оригену показал себя остроумным библейским критиком. Апологетическая литература в произведениях Климента («Протрептик»), Оригена («Против Цельса») и Тертуллиана (Apologeticum, Ad nationes, Ad Scapulam) достигла своего высшего развития в доникейскую эпоху, при этом у каждого из них — в особом понимании и приложении. Гностицизм для церковного развития теперь сделался безвредным, но он продолжал иметь значение как богословско-научный принцип; почему антиеретическая или полемическая литература продолжала борьбу против учеников гностиков, равно как и против новых догматических заблуждений, которые вызвало монархианство. Ориген, Ипполит, Тертуллиан посвятили этой борьбе целый ряд произведений, из которых, впрочем, большая часть потеряна. Практически-церковные и нравственно-аскетические вопросы особенно занимали Тертуллиана в связи с его отношением к монтанизму. Борьба из-за вопроса о покаянной дисциплине в Карфагене и Риме, с лежащими в основе ее противоположностями в понимании Церкви и ее задачи, всецело направила литературную деятельность св. Киприана на разрешение вопросов религиозно-практической жизни. То же должно сказать и о Новатиане. Климент Александрийский даже там, где его литературная деятельность касается теоретических проблем, преследует практические цели и разработке религиозно-практических вопросов посвящает несколько отдельных трактатов (например, Quis dives salvetur). Даже Ориген писал сочинения назидательного характера (Exhortatio ad martyrium, De oratione); и в своих экзегетических трудах он отчасти преследовал цели религиозного назидания, когда придавал им гомилетическую форму, благодаря чему он является первым плодовитым представителем проповеднической литературы. Гомилетическую форму имели и некоторые экзегетические произведения Ипполита Римского. Если ко всему этому присоединить некоторые церковно-канонические труды Ипполита, канонические послания римских епископов и акты различных провинциальных соборов, то ясно будет, что уже в период возникновения богословской науки практически-богословская литература завоевала себе выдающееся положение. К этому же времени относятся некоторые мученические акты (Passio SS. Perpetuae et Felicitatis, Martyrium Pionii, Acta proconsulalia S. Cypriani), церковно-исторический труд Юлия Африкана, церковные гимны.

Таким образом, церковная литература этого периода отличается как весьма значительным количеством произведений и разнообразием содержания их, так и чрезвычайно важными внутренними достоинствами.

Этот третий период церковной литературы заканчивается на Востоке смертью Оригена (ум. 254) и на Западе смертью Киприана (ум. 258), т. е. около 260 г., когда в ее развитии наступили такие перемены, которые дают право полагать в это время начало четвертого периода в истории церковной письменности доникейской эпохи.