Всеобщее призвание

Всеобщее призвание

Логика наших рассуждений побуждает нас говорить не только о мучениках в прямом и буквальном смысле этого слова — т. е. о тех, кто в гонениях принял смерть ради Христа, но и тайном, скрытом мученичестве монашествующих и духовников. Это неизбежно, ибо мученичество — всеохватное понятие и всеобщее призвание. Если «стать мучеником» означает «взять крест и нести его со Христом», причем взять добровольно и нести, соединяя свою боль со страданием Христовым и болью всего мира, значит, к мученичеству призван каждый христианин. Каждый из нас несет свой крест, и каждый в каком–то смысле мученик. Где мы умрем за Христа — на арене, в газовой камере или в концлагере, — зависит, по большей части, от внешних, неподвластных нам обстоятельств и политических условий, в которых мы живем. Однако, примем ли мы этот крест изнутри, зависит только от нас.

Христианская община очень рано открыла ценность «незримого мученичества». «Я каждый день умираю», — пишет апостол Павел (1 Кор 15, 31). Мученичество, смерть за Христа — не отдаленная, «запредельная» возможность, но данность повседневного опыта. Св. Климент Александрийский, размышляя в III веке об «истинном гностике», подчеркивает, что он (т. е. гностик) призван к постоянному мученичеству: «Он должен стать мучеником в ночи, мучеником днем, мучеником в речах, в повседневных делах, в самом своем естестве»[ [238]]. Эту мысль продолжил Ориген в «Призывании к мученичеству». Юношей он стал свидетелем смерти своего отца, убитого в Александрии во время гонений на христиан в 202 году, и с тех пор пылко желал разделить его участь. Он стал вести аскетическую жизнь, которую считал подготовкой к будущему мученическому подвигу, и вместе с тем заменой мученичества, если его призвание все же окажется иным. Он различал «явное» и «тайное» мученичество или мученичество совести (martyrdom of conscience). [ [239]] Если первое — удел немногих, то ко второму призваны все.

В середине того же века св. Киприан Карфагенский делает это различие более зримым. Он говорит о «крас–ном и белом мученичестве». «Красное» — мученичество крови, пролитой во времена гонений, «белое» — мученичество жертвенного сострадания и дел милосердия в мирные времена[ [240]]. Ирландские мистики пошли еще дальше. У них появляется идея «красного», «белого» и «зеленого» мученичества: «красное» — это пролитие крови во имя Христово, «белое» — отказ ради Христа от всего, что дорого, т. е. согласие на жизнь странника, паломника, добровольного изгнанника, «зеленое» мученичество означает «освобождение от дьявольских похо–тей постом и трудами», т. е. путь аскезы в повседневной жизни. [ [241]]

Оригеново понятие «тайного мученичества» нашло воплощение в монашестве IV века. Около 311 г., во время гонений при императоре Максимине, «отец монашества» св. Антоний Великий оставляет пустыню и идет в Александрию, чтобы поддержать мучеников в их испытаниях, готовый и сам, если будет к тому призван, пострадать вместе с ними. Однако его призвание было иным, и потому, когда гонения закончились, он вернулся в пустыню и умножил аскетические подвиги, «каждый день терзаемый, подобно мученику, своей совестью», как пишет его биограф св. Афанасий[ [242]]. «Отдай кровь и прими Духа[ [243]]» — говорили монахи первых веков. Дар Утешителя стяжается только «мученичеством совести», каждодневной смертью аскезы. «Отказаться от своеволия — все равно, что пролить кровь», — учит св. Варсануфий. [ [244]] Святость, как утверждает Евагрий Понтийский, требует внутреннего мученичества: «Не думай, что можешь стяжать добродетель без борьбы до пролития крови»[ [245]]. Монашествующие становятся мучениками внутри «благополучного» христианского мира, не подвергающегося более гонениям извне.

Однако аскетический путь тайного мученичества предназначен не только для монашествующих. Те, кто избрал семейную жизнь, тоже призваны к мученическому подвигу[ [246]]. Общность совместной жизни супругов и детей требует того самого отсечения своей воли, которое св. Варсануфий называл «пролитием крови». Взаимная любовь, ликующая и самозабвенная, вместе с тем не может не быть жертвенной. Такое представление о семье предельно четко выражено в православном таинстве венчания. Да, в молитвах говорится о радости, но это радость креста, «радость, ею же возрадовалась св. Елена, обретя крест». Кульминация таинства — коронование жениха и невесты венцами. Это венки победителей, предназначенные для тех, кто восторжествовал над греховными страстями, и вместе с тем — мученические венцы, ибо без внутреннего мученичества, без Добровольного согласия страдать вместе с другим настоящего супружества быть не может. Недаром, когда нововенчанная пара трижды обходит алтарь, священ, ник несет перед ней крест [247], а хор поет тропарь святым мученикам.

Супруги, равно как и монашествующие, призваны к несению креста, мученичеству совести. То же относится и к людям бессемейным — не к тем, кто добровольно избрал путь девства, но к живущим в одиночестве потому, что им по разным причинам не удалось создать семью. В современном западном обществе таких людей становится все больше; конечно же, немало их и в наших приходах. В православной традиции блестяще разработано богословие монашеской жизни; столь же глубоко осмыслены богословские измерения семьи, но у нас почти нет богословия безбрачия. Что же мы можем сказать людям, оказавшимся в этой ситуации?

Во–первых, думается, мы могли бы помочь им понять, какой смысл приобретают для них те две черты мученичества, о которых шла речь выше — добровольное принятие и сопричастность. Живущие в безбрачии вовсе не были от рождения «предназначены» к бессемейной жизни; но только если они примут свою ситуацию, то, что поначалу казалось злом, может обернуться благом. В вынужденном одиночестве открываются безграничные возможности «бытия — для — других». Свобода от обременительных «уз», которой, как иногда кажется, наслаждается холостяк, может стать источником деятельного соучастия в жизни ближних, служения им. Чем больше у бессемейного человека друзей (причем это вовсе не обязательно должна быть «светская жизнь»), чем усердней он молится о других, тем вероятней, что он, подобно Цицерону, nunquam minus solus, quam cum solus — не одинок, даже когда остается один. Иногда это невероятно трудно, но все сколько–нибудь стоящее дается только страданиями. «Без скорбей не будет и спасения»[ [248]]35, — учит св. Серафим Саровский. О том же читаем и у св. Феофана Затворника: «Душа, не испытанная скорбями, ни на что не годна». [ [249]]

Конечно, мученичество крови несопоставимо ни с чем. В гонениях жертва приносится единожды и навсегда. Мученик совести — будь то монашествующий, живущий в безбрачии или браке — призван жертвовать собой пожизненно, каждый день, снова и снова; от него требуется не одна большая жертва, а бесчисленное множество малых. По слову Мефодия Олимпийского, девственность — то же мученичество, но не одномоментное, а «растянувшееся на целую жизнь»[ [250]]. «Двигать свой крест» предписано каждый день (ср Лк 9, 23).

Такая перспектива может показаться довольно мрачной. Но не будем забывать, что каждодневная смерть — это и каждодневное воскресение. Что–то во мне умирает, и в ту же минуту что–то рождается. Как пишет апостол Павел, «нас почитают умершими, но вот мы живы… нас огорчают, а мы всегда радуемся» (2 Кор 6, 9–10).