Совет Каиафы
Совет Каиафы
Лк. XI, 53. Когда он говорил им это, книжники и фарисеи начали сильно приступать к нему, вынуждая у него ответы на многое,
Когда он сказал это, начали ученые пастыри жестоко налегать на Иисуса и допрашивать его о многом.
54. подыскиваясь под него и стараясь уловить что-нибудь из уст его, чтобы обвинить его.
Они ухитрялись, как бы им уличить его его же словами, чтобы обвинить его.
Ин. XI, 47. Тогда первосвященники и фарисеи собрали совет и говорили: что нам делать? Этот человек много чудес творит:
И вот архиереи, пастыри собрались в совет и сказали: что будем делать? человек дает такие доказательства своей истины.
48. Если оставим его так, то все уверуют в него, и придут римляне и овладеют и местом нашим и народом. 1
Так если оставим его, то все поверят в него. И придут римляне и заберут наш город и наш народ.
ПРИМЕЧАНИЕ
1) Если оставим его, все поверят, а все поверят, то римляне заберут нас. Стих этот замечателен потому, что он ясно определяет то значение учения Христа, которое понимали иудеи и их пастыри, и которого умышленно хотят не понимать наши пастыри.
Иисус учит тому, что Бог-дух, что служить ему надо духом и на деле, что противиться злу нельзя, что надо покоряться ему, что разных царств и народностей нет, потому что вместо прежних царств земных проповедуется царство Божие, где каждый свободен и зависит только от Бога. И понятно, что если поверят этому, то придут римляне и совсем заберут нас. Римляне теперь все-таки чувствуют, что они имеют дело с народом, а тогда заберут, как стадо баранов. И это — то самое учение, которому все начинают верить. Понятно, почему, если все поверят, то римляне заберут нас, и почему надо прекратить эти фантазии.
Вот что говорит церковь (Толк. Ев. Ин., стр. 400):
Если оставим его так, не противодействуя ему, то все уверуют в него: и это правда; влияние чудес господа на народ было таково, что не будь сильного противодействия враждебной ему партии, число верующих в него было бы гораздо более и было бы гораздо более открытых приверженцев его.
И придут римляне и пр.: с их точки зрения и в этом была правда, и страх перед римлянами был не неоснователен; восстание народное было бы для римлян предлогом уничтожить и ту тень самостоятельности, которая еще осталась у иудеев как нации. В случае сильного восстания народного римляне, действительно, овладели бы и местом сим, т. е. Иерусалимом, как столицею нации и средоточием всей жизни народа — религиозной и политической, с его храмом, богослужением и пр., овладели бы и самым народом, т. е. уничтожили бы самое политическое бытие его как нации — отдельной политической единицы. Справедливость этого суждения показал после опыт, когда римляне разрушили Иерусалим и храм, разорили Палестину и вычеркнули иудеев, как политическую нацию, из списка народов. Но роковая ложь в этом суждении руководителей народной жизни иудеев состояла в том, что они считали возможным такое народное восстание под водительством Иисуса Христа. Решительно не признавая в господе Иисусе мессии, потому что он не подходил к их идеалу мессии, составленному на основании извращенных и ложных понятий о том, каков должен быть мессия, они полагали, что этот чудотворец может встать во главе народного возмущения и навлечь беду на целую нацию. Эта роковая ложь в суждении о господе повела к роковым ошибкам во всех дальнейших действиях синедриона в отношении к Иисусу Христу, предусмотренных Богом и направленных к великому делу искупления всего человечества смертию не признанного, но истинного мессии.
———
Вот что говорит Рейс (Нов. Зав., ч. VI, стр. 252):
Причина, побудившая иудейские власти избавиться от Иисуса, была чисто политического свойства. Грозила опасность народного движения, восстания, которое могло быть вызвано, конечно, не прямо Иисусом, а религиозными и народными верованиями, нашедшими в нем царя, обещанного пророками. Люди, стоявшие во главе управления, отнюдь не разделяли этого последнего убеждения, но они понимали, что разгоравшееся движение могло кончиться лишь новой катастрофой, которая неминуемо уничтожила бы последние следы автономии, сохраненные императорским правительством. Как устранить возможность этого? И вот первосвященник указывает к тому средство самое простое и самое верное. Надо заметить, однако, что фарисеи были врагами Иисуса скорее из-за его, так сказать, религиозного вольнодумства, и что главным образом саддукеи смотрели на дело с только что отмеченной нами политической точки зрения. Это ясно можно видеть из Деяний Апостолов.
———
Не понимая учения, как оно есть, выходит путаница, и нужно искусственное объяснение, что будто бы восстанет народ и римляне вынуждены будут подавить восстание. Все одинаково говорят это, но все они одинаково, очевидно, говорят вздор, потому что не от чего быть восстанию. Если все поверят, то все будут подставлять левую после правой, все будут отдавать кафтан и рубаху. Отчего же восстание? Не восстание, а то, что, если все поверят, государства иудейского не будет, войск не будет, судов не будет, богатств, податей не будет — это понятно.
Лк. XIX, 48. И не находили, что бы сделать с ним, потому что весь народ неотступно слушал его.
И не могли придумать, что сделать, потому что народ привязался к нему и слушал его.
47. И учил каждый день в храме. Первосвященники же и книжники и старейшины народа искали погубить его.
И архиереи и ученые искали, как бы погубить его.
Ин. XI, 49. Один же из них, некто Каиафа, будучи на тот год первосвященником, сказал им: вы ничего не знаете.
Один из них, Каиафа, он был архиереем в этот год, сказал им: вы ничего не понимаете.
50. И не подумаете, что лучше нам, чтобы один человек умер за людей, нежели чтобы весь народ погиб. 1
Вы не рассуждаете, что нужно, чтобы один человек умер для народа, и
51. Сие же он сказал не от себя, но, будучи на тот год первосвященником, предсказал, что Иисус умрет за народ,
это он сказал не за себя, но так как он был архиереем в этот год, то он пророчествовал, что нужно Иисусу умереть для народа.
52. и не только за народ, но чтобы и рассеянных чад Божиих собрать воедино. 2
И не только для народа, но для того, чтобы дети Божии были соединены воедино.
ПРИМЕЧАНИЯ
1) Стих 50 гл. XI Ин. почему-то во всех переводах переведен неправильно. Ни по чему не выходит, чтобы сказано было, что «лучше умереть одному человеку за людей (искупление) нежели…», а сказано просто, что лучше погибнуть одному человеку, чем всему народу. Это опять один из примеров небрежности отношения к слову Евангелия. Один перевел неправильно, и все, как бараны, повторяют ту же ошибку.
Вот что говорит церковь (Толк. Ев. Ин., стр. 402):
Вы ничего не знаете: вы невеждами всего дела представляетесь, неразумными и непонимающими, если еще раздумываете, что вам делать. И не подумаете, не взвесите того, по его мнению, важнейшего и решительного обстоятельства, что лучше нам, т. е. всей нации иудейской и, в частности, представителям ее, пожертвовать одним человеком, чтобы не погиб от римлян весь народ в случае предполагаемого возмущения из-за этого человека. Внешняя резкость речи Каиафы (вы ничего не знаете и не подумаете) совершенно естественная у него как саддукея, к секте которых он принадлежал. Фарисеи были мягче во взаимных отношениях и в отношении к другим по внешности (как вообще лицемеры и неискренние люди). Саддукеи же отличались грубыми манерами, но этой грубостью прикрывали иногда более тонкую хитрость, чем фарисеи. В отношении к внутреннему характеру речь Каиафы переносила вопрос из области совести в область внешней политики и безапелляционно решала в пользу последней. Что тут раздумывать о том, что делать? Кто бы он ни был, из-за него может погибнуть целая нация, надобно пожертвовать им. Что решать по совести? Надобно решать по внешним обстоятельствам. В основе решения лежит та же роковая ложь, как и у прочих членов синедриона: он не мессия; но там — еще раздумье, здесь холодное эгоистическое — принесть его в жертву, более не рассуждая, не колеблясь.
———
2) ?? ??????????????, так же, как и ??? перед детьми, нет в некоторых списках (переводах). Слова эти, очевидно, прибавлены для того, чтобы слова Каиафы, прямо относящиеся к иудеям, отнести к будущей церкви. Каиафа говорит просто, что ему надо умереть и для блага народа и для единства веры, то же самое, что всегда говорили гонители еретиков. Кажется, совершенно ясно. В Евангелии по случаю казни Христа, после обличения пастырей и указаний на то, что вся кровь невинная от Авеля до наших дней на них, указывается, как именно они проливают эту кровь во имя каких-то рассуждений. И церковь так привыкла безнаказанно лгать, что она наивно выставляет преступность рассуждений Каиафы, забывая, что она точно так же рассуждала 1800 лет и теперь рассуждает перед казнями. Но церковь забыла то, что она сама себя уличает, потому что для нее весь центр тяжести этих трех стихов заключается в том, что, по ее понятиям, тут высший каламбур и Каиафа нечаянно стал пророком.
Вот что она говорит (Толк. Ев. Ин., стр. 403):
Сказал он не от себя и пр.: замечание самого евангелиста о речи Каиафы, как о речи пророческой. Не внешняя форма речи и не внутренний характер ее имеются здесь в виду, а только основная мысль, что господь умрет за народ. Первосвященник в древности был непосредственным носителем божественного откровения, которое сообщаемо ему было чрез Урим и Туммим.
После плена Вавилонского этого уже не было, но тем не менее в самой идее первосвященничества лежало то, что он может быть органом непосредственного откровения Божия, хотя при упадке первосвященства этого на самом деле не было. Но и недостойного человека Бог может для своих премудрых целей сделать органом своего непосредственного откровения. Из лукавого сердца произошли слова, заключающие чудесное пророчество…. Он (Каиафа) сказал это с злобным помыслом, но благодать духа уста его употребила для предсказания о будущем. Диавол часто лживо извращает слово Божие и самосущую правду представляет ложью. Бог иногда посмевается над диаволом, влагая в уста его — отца лжи и его органов-поразительную истину.
Умрет за народ: в смысле умилостивительной жертвы за грехи народа, чего, конечно, нельзя предполагать в словах Каиафы; он думал предать смерти одного за весь народ ради политического его благоденствия, а дух святый этими словами прорек другую величайшую истину, что один умрет для искупления народа от духовной смерти и для духовной вечной жизни.
И не только за народ, восполняет евангелист невольное пророчество Каиафы, но и чтобы рассеянных чад Божиих собрать воедино. Под рассеянными чадами Божиими надо разуметь в противоположность народу, как национальности иудейской, язычников, а не рассеянных между язычниками иудеев. Господь принес умилостивительную жертву за весь мир — иудеев и язычников; и те и другие по вере в него делаются чадами Божиими. Образ речи пророчественный: «чадами Божиими наименовал их, как имеющих быть таковыми». Под собранием воедино чад Божиих разумеется собрание не в одно место, но собрание рассеянных в разных местах в одно общество по вере во Христа (церковь единая). Все верующие во Христа, всюду рассеянные между неверующими, составляют одно вообще христианское общество, одно духовное тело, коего глава Христос, а прочие — все члены его.
———
И, к стыду, то же самое говорит Рейс (Нов. Зав., т. VI, стр. 253):
Каиафа, в качестве первосвященника, говорил пророчески, без сомнения, сам того не сознавая, но как раз о величайшем событии священной драмы, совершавшейся в тот год. Согласно Моисеевым установлениям, первосвященник занимался прорицаниями. Обычай обращаться к ним был уже утрачен задолго до того времени: для всех общественных или церковных надобностей довольно было закона и толкований к нему. Но народ, естественно, всегда относился к своему духовному вождю, как к личности, стоявшей особенно близко к Высочайшему. И слова, исходившие из уст такого лица и выражавшие лишь холодный политический расчет, легко могли поразить христианина своим сходством с тем, что признавалось евангельской верой за основную истину, легко могли быть приняты им за внушенные духом Божиим с целью заставить врага нового откровения блестящим образом свидетельствовать в его пользу. Ветхий Завет представлял немало замечательных примеров такого рода.
Он воображает, что автор, т. е. Иоанн, налегает здесь на каламбур ???? ??? ??????. Но каламбура не могло быть для автора, потому что он и понятия не имеет о догмате искупления; он просто говорит, что Каиафа, человек, сам от себя не мог сказать, что надо Иисуса убить, но он сказал это потому, что, будучи первосвященником, считал себя в праве изрекать пророчества о том, в чем будет благо народа. Другого ничего не сказано, и мы никакого права не имеем приписывать этим словам другого значения, тем более, что при том значении, которое дает этим словам церковь, получается только ни к чему ненужный каламбур, а при настоящем значении получается глубокий смысл, связанный со словами о том, что вся кровь падает на пастырей, и поучение о том, как дурно и безумно во имя пророчества о благе народа убивать людей. Следующий стих показывает опять, что это не вставочное предложение, а разъяснение мысли, вследствие которой иудеи окончательно решили, что надо его убить.
Ин. XI, 53. С этого дня положили убить его.
С этого дня они решили, что убьют его.
54. Посему Иисус уже не ходил явно между иудеями, а пошел оттуда в страну близ пустыни, в город, называемый Ефраим, и там оставался с учениками своими.
Но Иисус не показывался иудеям, но ушел ближе к пустыне, в город Ефраим, и там проживал с учениками своими.
55. Приближалась пасха иудейская, и многие из страны пришли в Иерусалим пред пасхою, чтобы очиститься.
Дело было близко к пасхе иудейской. И много народа пришло в Иерусалим из деревень на пасху, чтобы приготовиться к празднику.
56. Тогда искали Иисуса и, стоя в храме, говорили друг другу: как вы думаете? не придет ли он на праздник?
И искали Иисуса и говорили между собой в храме: что думаете, ведь не придет он на праздник?
57. Первосвященники же и фарисеи дали приказание, что если кто узнает, где он будет, то объявил бы, дабы взять его.
И дали пастыри архиереи приказ, что если кто узнает, где он, чтобы открыли, чтобы им силом взять его.
Ин. XII, 1. За шесть дней до пасхи пришел Иисус в Вифанию. 1
За шесть дней до пасхи пришел Иисус в Вифанию.
Ин. XI, 8. Ученики сказали ему: равви! давно ли иудеи искали побить тебя камнями, и ты опять идешь туда?
И сказали ему ученики: учитель, теперь архиереи хотят камнями побить тебя, и опять идешь туда.
9. Иисус отвечал: не двенадцать ли часов во дне? кто ходит днем, тот не спотыкается, потому что видит свет мира сего;
И отвечал им Иисус: в сутках двенадцать часов света. Если кто ходит при свете, то не спотыкается, потому что видит свет мира.
10. а кто ходит ночью, спотыкается, потому что нет света с ним.
Только кто ночью ходит, тот спотыкается, потому что в том нет света.
ПРИМЕЧАНИЕ
1) В это место я вставляю 8, 9, 10 стихи XI-й главы Ин. как более уместные здесь.
Ин. XII, 2. Там приготовили ему вечерю, и Марфа служила, а Лазарь был одним из возлежавших с ним.
И в Вифании сделали ему ужин. И Марфа служила.
3. Мария же, взяв фунт нардового чистого драгоценного мvра, помазала ноги Иисуса и отерла волосами своими ноги его; и дом наполнился благоуханием от мvра.
А Мария, сестра ее, взяла фунт масла душистого, чистого, дорогого и помазала ноги Иисусу и волосами своими вытирала их. И горница наполнилась духом от масла.
4. Тогда один из учеников его, Иуда Симонов Искариот, который хотел предать его, сказал:
И сказал Иуда Искариотский, один из учеников, тот, который выдаст его:
5. для чего бы не продать это мvpo за триста динариев и не разделить нищим?
масло это продать бы за 300 денег да раздать нищим!
6. Сказал же он это не потому, чтобы заботился о нищих, но потому, что был вор. (Он имел при себе денежный ящик и носил, что туда опускали.)
Он сказал это не потому, что он заботился о нищих, а потому, что был вор и носил ящик.
7. Иисус же сказал: оставьте ее; она сберегла это на день погребения моего.
И сказал Иисус: пускай, она это сделала на день погребения моего.
8. Ибо нищих всегда имеете с собою, а меня — не всегда.
Нищие всегда у вас будут, а я не всегда.
Ин. XII, 12. На другой день множество народа, пришедшего на праздник, услышав, что Иисус идет в Иерусалим,
Наране весь народ, который шел на праздник, услышал, что идет и Иисус в Иерусалим.
13. взяли пальмовые ветки, вышли навстречу ему и восклицали: осанна! благословен грядущий во имя господне, царь Израилев!
И взяли они ветви и вышли ему навстречу и закричали: благословен идущий во имя Бога, царь Израиля.
14. Иисус же, нашедши молодого осла, сел на него. 1
А Иисус нашел осленка и сел на него.
ПРИМЕЧАНИЕ
1) Стихи с 14 по 18–й говорят о значении того, что Иисус сидел на осле.
Вот что говорит об этом Рейс (Нов. Зав., т. VI, стр. 257):
Иисус сел на осла, которого он нашел. Никто тогда не обратил внимания на это обстоятельство. Позднее, когда ученики стали изучать Писание с целью отыскивать в нем указания на историю своего учителя, они открыли между прочим место Захарии (IX, 9), в котором говорится о въезде мессии, сидящего на осле. Эта подробность, совсем второстепенная в идеальном образе пророка, представляется чем-то в высшей степени важным для нашего автора, который пренебрегает всеми другими элементами рассказа, чтобы напомнить только, что этот осел действительно выступал в тот день, и чтобы подтвердить, таким образом, действительность предсказания. Это наивное признание дает нам возможность понять, каким образом с самого же начала христианское общество оказалось в состоянии собрать довольно значительное и постоянно возраставшее число пророчеств, очень частных, открытых в древних текстах и вскоре образовавших самое ядро апологетической науки. Что касается выражения: когда прославился Иисус, то мы знаем, что оно значит: после его смерти и вознесения. Это сделали ему, потому что так было о нем написано: это та же точка зрения, как у Матфея в его обычном выражении: «сие произошло, да сбудется реченное чрез пророков…» Нет никакой надобности переводить: «Они (ученики) сделали так, не зная, что они выполняли пророчество».
———
Стихи эти ничего не показывают и ничего не изменяют, и потому они не нужны.
Mp. XI, 11. и вошел Иисус в Иерусалим.
И въехал Иисус в Иерусалим.
Мф. XXI, 10. И когда вошел он в Иерусалим, весь город пришел в движение и говорил: кто сей?
И когда он въехал, поднялся весь город и спрашивал: кто это?
11. Народ же говорил: Сей есть Иисус, пророк из Назарета Галилейского.
Народ говорит: это Иисус, пророк из Назарета Галилейского.
12. И вошел Иисус в храм Божий и выгнал всех продающих и покупающих в храме.
И вошел Иисус в храм и, войдя в храм, выгнал всех тех, что продавали и покупали.
Ин. XII, 19. Фарисеи же говорили между собою: видите ли, что не успеваете ничего? весь мир идет за ним.
Пастыри же говорили друг другу: смотрите, чего же еще? весь мир за ним пошел.
Mp. XI, 18. Услышали это книжники и первосвященники и искали, как бы погубить его; ибо боялись его, потому что весь народ удивлялся учению его.
И придумывали, как бы погубить его, потому что боялись его тем, что народ восхищался его учением.
Ин. XII, 20. Из пришедших на поклонение в праздник были некоторые еллины.
Были же некоторые греки из тех, которые пришли на праздник.
21. Они подошли к Филиппу, который был из Вифсаиды Галилейской, и просили его, говоря: господин! нам хочется видеть Иисуса.
Вот эти-то подошли к Филиппу и сказали ему: господин, мы хотим Иисуса видеть.
22. Филипп идет и говорит о том Андрею; и потом Андрей и Филипп сказывают о том Иисусу.
Филипп пошел и сказал Андрею. А Андрей и Филипп сказали Иисусу.
23. Иисус же сказал им в ответ: пришел час прославиться сыну человеческому.
И Иисус на ответ сказал им: пришел час, когда признается сын человеческий.
24. Истинно, истинно, говорю вам: если пшеничное зерно, падши в землю, не умрет, то останется одно; а если умрет, то принесет много плода;
Вы сами знаете, что если зерно пшеничное, упав на землю, не умрет, так и останется одно. А умрет, то принесет много плода.
25. Любящий душу свою погубит ее, а ненавидящий душу свою в мире сем — сохранит ее в жизнь вечную.
Тот, кто боится за свою жизнь, тот погубит ее. А кто не бережет своей жизни в этом мире, сохранит ее в жизнь истинную.
26. Кто мне служит, мне да последует, и где я, там и слуга мой будет. И кто мне служит, того почтит отец мой.
Если мне кто служит, тот пусть и следует за мной. Где я, там и мой слуга. Тот, кто мне служит, того почтит мой отец.
ПРИМЕЧАНИЕ
Вот что говорит Рейс (Нов. Зав., т. VI, стр. 258):
Это опять одно из мест, подтверждающих наш взгляд на степень исторической достоверности бесед, в которых евангелист собственными словами Иисуса излагает развиваемые им идеи. То, что греки, под которыми надо понимать здесь необрезанных эллинских уроженцев, оказывались в числе богомольцев, прибывших на праздник пасхи, и что они явились не просто из-за любопытства, а из-за сознанных ими религиозных нужд, это столь явно засвидетельствовано апостольской историей, что не может возбуждать ни малейших сомнений. Однако едва ли кто оставит незамеченным, что автор ограничивается лишь выведением их на сцену и что он их оставляет там, нимало не заботясь о них далее. (Наиболее осведомленные полагают, что Иисус имел сочувственную беседу с греками, проходя по наружному двору, где они должны были остановиться, поджидая его выхода.) Однако не к ним обращается с своей речью Иисус, а к своим ученикам или, лучше сказать, к читателям книги; ученики не передают ответа грекам, и те исчезают, оставляя в неведении, достигнута ли была ими их цель и ушли ли они довольными.
Однако если этот рассказ ни с какой стороны не может удовлетворить того, кто требует от историка ясно обрисованных событий, то зато он является в высшей степени значительным по той идее, которую он выражает, и символическое достоинство повествования нигде не раскрывается в большем величии и обаянии.
Автор достиг конца общественной жизни Иисуса. Картина трагического столкновения нового откровения с духом иудейства закончена. Ничтожное меньшинство уверовало, могущественное большинство не только осталось глухо к призыву, но готовится насильнически разрушать дело возрождения мира, едва начатое. Отныне речь всецело идет об этом антагонизме.
Читатель предчувствует неминуемую катастрофу. И вот новый горизонт неожиданно открывается перед его глазами; перспектива, еще на минуту вполне идеальная и пророческая, дает ему возможность усмотреть позади дела, по-видимому половинчатого, если не потерянного, славное завоевание языческого мира, ту награду, блестящую и лучезарную, которая вскоре заставит забыть сопротивление, столь же жалкое, сколь злобное, иудейского мира. И завоевание это, можно сказать, представлялось само собою; апостолы Христа даже и не думали о нем. Более того. Когда обнаружились первые признаки этого движения, как бы внушенного провидением и почти чудесного, ученики с трудом поняли его, они колебались примкнуть к нему, советовались друг с другом и с какой-то рабской робостью обратились к самому учителю, спрашивая, как им быть… И в этом не было ничего исключительного; тут сказался самый дух событий, с такой ясностью переданных в Деяниях; в этом выразилась, в сущности, вся апостольская история. Как всегда, скупой на слова, автор немногими чертами набрасывает эту программу будущего, исполнения которой он сам был свидетелем еще до написания своей книги. И это не его вина, если его толкователи, видя лишь внешнее, запутались в дебрях грубо-буквального толкования, сбитые с толку недомолвками в тексте, и тем меньше понимали сущность идеи, тем больше вдавались в раскапывание мелочей. (Мы не будем касаться здесь басни о посольстве царя эдесского Абгара, передаваемой Евсевием и повторяемой любителями легенд.)
И вот лишь только мы встанем на эту точку зрения, давая себе отчет в природе повествования, как нам уже станет легко уловить внутренний смысл в словах Иисуса, которые это повествование представляет с известной выпуклостью. Завоевание мира, под которым надо понимать завоевание языческого мира, обусловливается предварительной смертью Спасителя. Именно она даст толчок к этому победоносному шествию Евангелия, всё еще обещанному, но пока еще столь мало выполненному, и она прежде всего будет прославлением отца и сына, исполнившего дело отца. Здесь опять на историю возлагается обязанность оправдать утверждения нашего текста. Однако если наш автор нуждался в известном жизненном опыте для того, чтобы проникнуться этой истиной, то Иисус, по свидетельству самих синоптиков, предвидел и предсказал великие предназначения своего евангелия, зависящие от этого условия, хотя он не признавал своевременным приниматься тотчас же и непосредственно за их осуществление и даже не склонял к тому учеников. Как нетрудно заметить, идея прославления сына человеческого ставится здесь в близкую связь с расширением его дела или его влияния в мире; и вот почему образ пшеничного зерна избирается здесь предпочтительно пред каким-либо другим. Это зерно может сохраняться в своем естественном состоянии неопределенно долгое время, но оно будет оставаться тем, что оно есть, одиноким и предоставленным самому себе, пока не придет в соприкосновение с сырою землею. Плодородие его зависит от его смерти, — другими словами, от преобразования, при котором животворящий зародыш освобождается от своей оболочки. Этот образ делает понятным парадоксальное выражение о смерти, рассматриваемой как условие жизни, или, точнее, о смерти, рассматриваемой как условие сообщаемой другим жизни.
И то, что являлось истиной, в одно и то же время и богословской и исторической, в своем непосредственном приложении к личности спасителя, посланного в мир, чтобы внести в него зародыш небесной жизни, свойственной ему, оказывается также истиной в том же, хотя и измененном несколько смысле, в отношении всех тех, которые идут по его стопам. Чтобы иметь жизнь, не нужно бояться смерти (Мф. X, 39; XVI, 25; Лк. IX, 24; XVII, 30). После сказанного нами по поводу этих параллельных мест нам нет нужды заниматься обстоятельным разбором этой мысли. Скажем только, что наш текст воспроизводит сначала замечание, в духовном смысле парадоксальное, об утрате жизни (души) тем, кто ее любит, и о сохранении ее тем, кто ее ненавидит (это последнее преувеличение в выражении нам равным образом известно по 26 ст. XIV гл. Луки), — замечание, в котором одно и то же слово ???? раз за разом берется в двух различных смыслах. Но текст наш заключает в себе еще один элемент, который иногда дурно истолковывался и который затрудняет нас при переводе ввиду того, что наш язык слово ??? передает также словом жизнь. Это заставило некоторых толкователей думать, что автор хотел сказать: тот, кто жертвует своею земною жизнью (ради истины), сохранит ее для жизни вечной, — другими словами, обеспечит за собой в будущем радость жизни того света. Но евангельская мысль не такова (V, 24; ХI, 26). Переводя «в жизнь вечную», выражением тоже недостаточно ясным, но взятым нами за недостатком лучшего, мы хотели выразить такую мысль: тот, кто жертвует своею жизнью, поскольку она является земной и преходящей, сохраняет ее, поскольку она становится вечной, непогибающей (ср. IV, 14). Слова о службе должны, вероятно, напоминать нам об апостольском сане, который имеет подобные же виды на смерть, но также подобные же обетования прославления; но надо ли объяснять, что, говоря об апостольском сане, мы не признаем его только достоянием двенадцати. Здесь, как везде, слова Иисуса обращены ко всем, которые ему следуют и служат; они получают свое значение не от обстоятельств, при которых они считаются произнесенными, согласно показаниям истории, а от своей внутренней безусловной истинности.
Обыкновенно сближают возмущение души, о котором говорится в конце этого места, с тем, что повествуют другие евангелисты о происходившем в Гефсиманском саде, и вследствие этого многие предпочитают выражения смущение, страх, тоска. Сходство слишком велико, чтобы можно было его отрицать, невзирая на безусловную разницу внешних обстоятельств. Однако не менее ясно, что автор, если он имел в виду происходившее в Гефсимании, был ли он его свидетелем, или знал его только по преданию, странным образом ослабил здесь передачу. Здесь нет речи о внутренней борьбе, о тоске, которая могла сказаться даже на теле и заставить искать поддержки и утешения у учеников, погруженных в беззаботный сон. Иисус 4–го Евангелия мог проливать слезы сочувствия к скорби своих учеников, но он не мог ни на минуту отступить пред смертью, которую он провозгласил с самого начала (III, 14) условием спасения мира и которая, наступив в свое время, не могла его удивить. Он не говорит здесь скрепя сердце: «Отец мой, спаси меня!» Он говорит: «Скажу ли я: отец мой, спаси меня? Нет…» и т. д. Его душевное состояние не есть состояние минутной и умилительной слабости, исторгающей слезы и выдающей себя каплями пота; его душевное состояние есть состояние великой души, божественного героизма, который во всей полноте сознает свою цель и свой долг и которого решение скорее усиливается, чем колеблется, близостью роковой развязки. Ведь для того наступает этот час, чтобы из смерти одного возникла жизнь многих, чтобы вражда мира закончилась славою Бога. Эта мысль объясняет также форму, которую имеет конечная молитва.
Не будем скрывать этого: происходившее в Гефсимании и здесь, во дворе храма, свидетельствует о двух различных представлениях состояния Иисуса пред смертью. И то и другое одинаково прекрасны и возвышенны; на обоих на них лежит отпечаток глубокой истины. Взятое из предания у синоптиков остается более на почве повседневных человеческих отношений и, вследствие этого, получило большее распространение, — сказывалось сильнее, взятое само по себе; то, которое занимает нас теперь, более идеально и ближе стоит к богословским воззрениям, хотя оно не менее первого всегда спутывало теорию школ. Событие преображения восполняет богословски первое представление и поднимает его до высоты второго.
———
О связи речи Иисуса с желанием греков видеть его церковь говорит то же.
Взгляд Рейса справедлив, но, как и во всех его объяснениях, присоединены мистические, неясные толкования того, что ясно без всякого толкования, если не забывать того, что Иисус отвергает всю веру Моисея. Вся речь Иисуса, после того как он узнал, что греки или вообще язычники хотят быть его учениками, вызвана сознанием того, что наступила решительная минута. Но для объяснения не нужно допускать никаких пророческих мыслей в Иисусе. Самое положение и без того ясно. По всему учению своему Иисус, без всякого сравнения, ближе к язычникам, чем к иудеям. Говоря с иудеями, он говорил еще словами их писания, обходил их святыни, но вот являются язычники, желающие быть его учениками.
Язычники, по понятиям иудеев, — это отверженцы, безбожники, подлежащие избиению, и вдруг он оказывается заодно с язычниками. То он как будто исправлял закон иудейский, был пророком иудейским, и вдруг, одним сближением с язычниками, оказывается явно, что он, по понятиям иудеев, — язычник. А если он язычник, то он должен погибнуть, и уже нет ему спасения.
И вот это-то сближение с язычниками вызывает в нем решительные слова, выражающие непреклонность его убеждения.
Язычник — ну язычник, говорит он себе. Я то, что я есмь. И вы, как хотите, понимайте меня. Я погибну, но зерно должно погибнуть, чтобы дать плод.
Ин. XII, 27. Душа моя теперь возмутилась; и что мне сказать? Отче! избавь меня от часа сего! но на сея час я и пришел.
Теперь жизнь моя решается, и что же скажу? Отец, спаси меня от часа этого! Но ведь я для этого и шел к этому часу.
28. Отче! прославь имя твое.
Отец, прояви себя!
31. Ныне суд миру сему; ныне князь мира сего изгнан будет вон.
Теперь приговор миру, теперь тот, кто владеет миром, будет выкинут вон.
ПРИМЕЧАНИЕ
Стихи 29, 30 пропускаются как непонятные и ненужные. До сих пор Иисус говорил с учениками, теперь же он обращается ко всему народу и к грекам.
Ин. XII, 32. И когда я вознесен буду от земли, всех привлеку к себе.
И если вознесусь над землею, то всех привлеку к себе.
ПРИМЕЧАНИЕ
О 33–м стихе вот что говорит Рейс (Нов. Зав., ч. VI, стр. 264):
Смерть Христа есть прославление, особенно по своим практическим следствиям, уже отмеченным выше. То, что ранее было выражено сравнением с прорастающим пшеничным зерном, то представлено здесь прямо, как сила притяжения, правда не как безусловно непреодолимая, — потому что всегда находятся неверующие, — но как в такой мере могущественная, что она далеко проявит свое действие на всех категориях людей, даже на тех, о которых никто еще не думал в то время. Смерть Христа, согласно иоанновскому богословию, есть возвышение, а не принижение. И кто станет в этом сомневаться, потому что именно автор произносит это слово? И кто откажется приписать самому Иисусу это возвышенное размышление о его судьбе и судьбе мира (сравн. историю преображения), убедившись, что истолкователь его мысли ослабил ее, как бы недостаточно вникнув в нее? Ведь это невозможно, чтобы Иисус просто хотел сказать: я не буду ни побит камнями, ни обезглавлен, но я буду распят, — как будто в этом была какая-нибудь особенная важность или как будто это сколько-нибудь изменяло значение его смерти. Но апостол, как все его товарищи и современники, имел склонность к мелочным сближениям, и это предрасположение, быть может, и помешало ему усмотреть замечательное соотношение между идеями и событиями, взятыми во всей их целостности.
———
Во всяком случае стих этот совершенно излишен, в особенности потому, что вопрос иудеев (ст. 34–й) уже вовсе не относится к крестной смерти Иисуса Христа, а только к возвеличению сына человеческого.
Ин. XII, 34. Народ отвечал ему: мы слышали из закона, что Христос пребывает вовек; как же ты говоришь, что должно вознесену 1 быть сыну человеческому? кто этот сын человеческий? 2
И сказал ему народ: мы знаем из закона, что владыка не изменяется вовек, как же ты говоришь, что нужно быть возвеличену сыну, человеческому? какой такой сын человеческий?
ПРИМЕЧАНИЯ
1) ????? здесь должно иметь свое ясное обычное значение противоположения движению, именно возвеличению. Здесь подразумевается, какой сын человеческий должен быть вознесен: который не изменяется, как вечное начало.
2) Иисус и евреи понимают, о чем говорят они. Иисус говорит о том, что он привлечет всех к себе, что когда он возвысится над землей, то и будет то, что соединит всех, т. е. владыка жизни, Христос. Евреи очень ясно понимают его слова и говорят: но как же сказано, что Христос всегда неизменен, а ты говоришь, что Христос этот, владыка, есть не что иное, как человек, который вознесется над землею? Что же такое этот вознесенный над землею человек? И Иисус прямо отвечает на их вопрос, что этот вознесенный над землею человек есть свет разумения.
Ин. XII, 35. Тогда Иисус сказал им: еще на малое время свет есть с вами; ходите пока есть свет, чтобы не объяла вас тьма, а ходящий во тьме не знает, куда идет;
И сказал им Иисус: еще не долго свет в вас есть. 1 И ходите, пока есть свет, чтобы не захватила вас темнота. Кто ходит в темноте, тот не знает, куда идет.
ПРИМЕЧАНИЕ
1) Весьма замечательна переделка во многих списках ?? ???? в ???`????. Переводы большей частью передают меж вами, тогда как ясно сказано, что он в людях, в самих людях этот свет.
Ин. XII, 36. Доколе свет с вами, веруйте в свет, да будете сынами света.
Пока есть в вас свет, верьте в свет, чтобы быть сынами света.
44. Иисус же возгласил и сказал: верующий в меня не в меня верует, но в пославшего меня.
Иисус заговорил громким голосом: тот, кто верит в мое учение, верит не мне, но тому, кто послал меня.
45. И видящий меня видит пославшего меня.
И тот, кто понимает меня, понимает того, кто послал меня.
46. Я свет пришел в мир, чтобы всякий верующий в меня не оставался во тьме;
Учение мое есть свет, тот, который пришел в мир, чтобы всякий верующий в него не оставался в темноте.
47. и если кто услышит мои слова и не поверит, 1 я не сужу его; 2 ибо я пришел не судить мир, но спасти мир;
И если кто слышит мои слова и не держит, я не приговариваю его, потому что я призван не приговаривать людей, но спасать людей.
ПРИМЕЧАНИЯ
1) Грисбах поправляет: ??? ?? ??????. У Тишендорфа то же.
2) Стоит ???, указывающий на то, что ударение мысли на местоимении.
Ин. XII, 48. Отвергающий меня и не принимающий слов моих имеет судью себе: слово, которое я говорил, оно будет судить его в последний день;
Тот, кто не соединяется со мной и не принимает моих слов, и в том есть тот, кто приговорит его. Разумение, которое я высказал, оно-то приговаривает его до последнего дня.
49. ибо я говорил не от себя; но пославший меня отец, он дал мне заповедь, что сказать и что говорить;
Потому что не я от себя говорил, но пославший меня отец мой, он-то дал мне заповедь, что сказывать и говорить.
50. и я знаю, что заповедь его есть жизнь вечная; итак, что я говорю, говорю, как сказал мне отец.
И знаю, что заповедь эта — жизнь вечная. То, что я говорю, я говорю, как сказал мне отец. То и говорю.
36. Сказав это, Иисус отошел и скрылся от них.1
Так сказал Иисус и отошел и скрылся от них.
ПРИМЕЧАНИЕ
1) Так вот что сказал Иисус про язычников, когда его вызвали на то, чтобы он ясно сказал, что такое их Христос и его сын человеческий. Он просто и ясно сказал: сын человеческий владыка жизни, основа его учения — есть свет. В каждом из вас есть этот свет, и живите этим светом, и будете сынами света. И больше ничего.
Вслед за этими стихами следуют ненужные рассуждения о согласии этого места с пророчеством и затем рассказ о том, как подействовали эти слова на народ. После этого рассказа продолжается речь Иисуса, хотя и не объяснено, по какому случаю и когда она сказана. Речь эта есть продолжение предшествующей и потому должна быть соединена с ней; стихи же о том, как подействовала она на народ, должны быть перенесены после речи.
Ин. XII, 42. Впрочем, и из начальников многие уверовали в него, но ради фарисеев не исповедывали, чтобы не быть отлученными от синагоги;
Но, однако, вместе с начальниками многие поверили в его учение, но от пастырей не признавались, чтобы их не отлучили от церкви.
43. ибо возлюбили больше славу человеческую, нежели славу Божию.
Потому что они дорожили суждением людским более, чем Божьим.
ОБЩЕЕ ПРИМЕЧАНИЕ
Несколько раз уже пастыри Моисеевой церкви хотели как-нибудь прекратить ту проповедь, которая разрушала всё их учение и обличала их ложь. Они пытались доказать ему несправедливость его учения, но всякий раз их доводы только утверждали его, и они чувствовали свое бессилие; но для них признать или не признать его учение имело другое значение, чем для простых людей. Простой человек, познав истину, отвергал заблуждение и радовался. Пастырь же, учитель, признав истину, должен признать то, что он был обманщик. Этого-то и не хотели и не могли признать пастыри. Они жили благом не истинным, и потому истинное благо было ненавистно им. После обличения пастырей, ученики видели, что ему не сдобровать, если он пойдет в Иерусалим, и уговаривали его не ходить и боялись. Они боялись, чтобы с ним не случилось чего дурного. Но он сказал им: разве может случиться что-нибудь дурное с тем, кто знает, что делает? Как не спотыкается тот, кто ходит днем, так и не может быть дурного с тем, кто живет при свете и светом истины. Я ношу в себе свет истины, и пока во мне свет, не может быть дурного. Ну что же, если и будут оплевывать и сечь, и бить, и убьют даже сына человеческого, они убьют тело, а сын человеческий восстанет. Но ученики не понимали этого. Они пришли в Вифанию, близ Иерусалима, и архиереи и фарисеи узнали, что он идет и народ всё больше и больше пристает к нему. Что нам делать, думали фарисеи, все верят ему, верят, что власть не нужна, что богатства не нужны, что народность не нужна. Если все поверят, другие народы заберут нас и отберут от нас всё то, что для нас так кажется важно.
На совещании Каиафа говорит: разумеется, погибнет народность наша и вся наша гражданская жизнь, если мы допустим этого человека продолжать свою проповедь. Надо скорее убить его. Лучше один человек погибнет, чем народность, государство, и решили убить его. И решился убить его не Каиафа человек, но Каиафа первосвященник. Он, во имя своего пророчества о том, что будет хуже для народа, отступил от закона не убей. Необычайна слепота людей, утверждавших себя христианами. Всё зло, совершаемое ими, предвидено в Евангелии и прямо указано на него. Государственные соображения становятся вразрез с учением Бога, и следование государственным соображениям приводит к убийству Иисуса-бога, по учению церквей. Можно ли сильнее и очевиднее показать зло, вытекающее из государственных соображений, и можно ли сильнее запретить его? И вот 1800 лет христиане казнят во имя государственных соображений.
И вот в Иерусалиме к Иисусу приходят язычники и хотят быть его учениками. Он смущается на мгновение, когда ему приходится вполне и явно отречься от иудейства и признать то, что он ближе к язычникам, чем к иудеям, но это смущение продолжается недолго. Он говорит себе: чего же я боюсь; я ведь этого только желал и теперь желаю, чтобы проявилась воля Бога. И он говорит прямо, что Христос, которого они ждут, не что иное, как то, что есть в человеке свет разумения; что надо жить светом этого разумения, чтобы иметь жизнь истинную, и что это не он выдумал, а это воля Бога — начала всего. Кто верит мне, тот верит тому, кто послал меня. Если кто не верит, то в нем есть тот, кто судит его. Разумение судит его. Свет этот есть в вас, и вы живете этим светом, он есть жизнь, и будете сынами света.
У него спрашивают: кто сын человеческий? Как ему яснее сказать? сказать: это я, они бы имели право понять ложно; сказать: это вы — то же самое. Он сказал то, что составляло его учение сына человеческого, — что он есть свет, посланный в мир, он же есть жизнь и им одним надо жить.