5. ИЗЛОЖЕНИЕ ДОГМАТА ИСКУПЛЕНИЯ В «АКАДЕМИЧЕСКОМ» БОГОСЛОВИИ РАССМАТРИВАЕМОГО ПЕРИОДА

5. ИЗЛОЖЕНИЕ ДОГМАТА ИСКУПЛЕНИЯ В «АКАДЕМИЧЕСКОМ» БОГОСЛОВИИ РАССМАТРИВАЕМОГО ПЕРИОДА

Но едва ли следует думать, что развитие русского «научного богословия», по крайней мере в отношении понимания догмата искупления, направлялось по пути, указанному богословствованием митрополита Филарета. Вместе с проникновением (после кончины митрополита Филарета) в семинарии система митрополита Макария приобретает значение руководства и в духовных академиях. «Казалось тогда, — говорит в своих воспоминаниях профессор А. Катанский, —? что после трудов преосвященного Макария (Булгакова) и Филарета (Гумилевского) сделать что?либо в этом направлении достойное академической кафедры невозможно и что пришлось бы в таком случае повторять их труды, в особенности многотомный и уже прославленный труд митрополита Макария»[117].

Такому «успокоению» на системе митрополита Макария способствовало положение, занимаемое кафедрой догматического богословия в академиях. До реформы 1869 года догматическое богословие считалось предметом наиболее важным, и преподавание его поручалось ректору. Но такое почетное положение не способствовало развитию науки.

Назначение на должность ректора обусловливалось рядом причин, в числе которых совсем не учитывалась подготовка назначаемого к чтению лекций по догматике. Таким образом, например, читать лекции по догматическому богословию в Московской духовной академии с 1862 года, после назначения его ректором, должен был протоиерей А. В. Горский, несмотря на обширность своих познаний, очень этим тяготившийся[118].

После реформы 1869 года, хотя занятие кафедры догматики уже не соединялось с должностью ректора, сам предмет остался обязательным только для слушателей одного из трех отделений академии и не имел уже в глазах составителей устава, а, следовательно, также преподавателей и студентов, прежнего значения[119].

В промежуток времени после реформы и до начала XX столетия, кроме епископа Сильвестра, никого из руководителей кафедр догматического богословия нельзя признать сколько?нибудь выдающимся богословом–догматистом, хотя все они специально подготовлялись к этим кафедрам и занимали их продолжительное время[120].

У профессоров Е. Будрина и А. Катанского едва ли даже был какой?либо особенный интерес к учению об искуплении, и они вполне удовлетворялись «общепринятой» точкой зрения митрополита Макария[121].

Можно было бы ожидать более самостоятельного воззрения на искупление у профессора Московской духовной академии А. Беляева в его диссертации «Любовь Божественная»[122], тем более что эту книгу иногда рассматривали как известный переход от «общепринятого» понимания искупления к критическому его рассмотрению. Только это соображение и является основанием для того, чтобы отметить эту книгу на страницах настоящей главы, так как по существу труд А. Беляева ни в каком отношении нельзя признать удовлетворительным. При чтении книги в настоящее время возникает вопрос и даже недоумение: чем она могла привлечь внимание читателей (два издания) и вызвать лестный отзыв такого серьезного ученого, как его официальный рецензент профессор В. Кудрявцев?

Доступность книги более широкому кругу читателей вызывалась прежде всего характером ее изложения: в противоположность своеобразному языку догматики митрополита Макария[123], «мысль автора развивается живо и свободно, одно положение, один вопрос возбуждает другой и уже заключает зерно его решения, так что все исследование носит характер живого богословствования, а не сухой диссертации, напоминающей учебник»[124].

«Единство реального принципа» в построении «издания христианской догматики», отмеченное в отзыве[125], существует больше в намерении автора, чем в действительном исполнении. Если в изложении предшествующих разделов автор довольно удачно исходил «из начала любви», то в изложении учения об искуплении он немедленно же изменил своему принципу[126]. Любовь и правда Божия в проявлениях своих оказываются не менее противоположными, чем в системе митрополита Макария, в отрицаемом автором понимании Ансельма Кентерберийского и т. д.[127]

И «возникает вопрос об отношении любви Божией, которая стремится воссоздать и спасти грешника, к правде Божией, которая требует его наказать»[128].

Ответ на этот вопрос так же не представляет ничего нового, как и постановка самого вопроса. Здесь проявляется то странное понятие о Боге и Его свойствах, когда действие приписывается не Самому Богу, Единому в Своем Существе и действиях, а каждому свойству в отдельности[129].

Основным, предопределившим все прочие, недостатком сочинения является игнорирование, непонимание или просто незнание творений святоотеческих[130]. И напрасно автор предполагал возможным скрыть действительные источники своей книги. Его бывшему ученику, протоиерею П. Светлову, оказалось нетрудным установить, что значительная часть изложенного А. Беляевым учения об искуплении является почти дословным переводом протестантского трактата Крейбига[131].

К этому едва ли следует что?либо прибавить. Книга «написана под решительным влиянием немецкого спекулятивного богословия»[132].

С большим основанием, чем сочинение А. Беляева, в литературе XIX века можно было бы отметить (как признак отхода от «юридического» понимания) лекции профессора протоиерея Ф. Сидонского[133]. Воззрение на искупление здесь действительно отличается от общепринятого в то время в академическом богословии[134]. Но в содержании всего курса несомненно влияние западного либерального богословия.

Характерно некоторое противоречие во взглядах епископа Феофана (Говорова): во введении к «Начертанию христианского нравоучения» учение об искуплении излагается по схеме митрополита Макария, но в толкованиях на Послания апостола Павла, в письмах и других произведениях о внутренней жизни понимание процесса спасения основано на ином — святоотеческом —? разумении. В первом случае его цитирует архиепископ Серафим (Соболев) в подтверждение «юридического» понимания, а во втором — патриарх Сергий в книге «О спасении». Здесь можно видеть аналогию с противоречием между системой и «Беседами» архиепископа Филарета (Гумилевского).