1. СОЧИНЕНИЯ ПРОТОИЕРЕЯ П. СВЕТЛОВА

1. СОЧИНЕНИЯ ПРОТОИЕРЕЯ П. СВЕТЛОВА

Протоиерей Светлов[148], постоянно обращавшийся в своих сочинениях к изложению учения об искуплении, так характеризует свои исследования: «В сочинениях своих по сотериологии я преследовал две цели: 1) старался выяснить ложь «юридического» воззрения на искупление и 2) дать взамен его воззрение на искупление в духе библейско–этическом и согласно с руководящими началами воззрения святоотеческого»[149]. В своей магистерской диссертации «Значение Креста в деле Христовом»[150] автор пытался дать подробное, всесторонне изложенное учение об искуплении.

Считая себя противником «юридического» понимания искупления, автор подвергает его резкой, хотя и довольно поверхностной критике: «юридизм» есть признак «ложного Православия», потому что здесь «по–своему упраздняется Крест Христов»[151], усиливается соблазн и неразумие Креста[152]. В «толковании традиционного богословия догмат искупления получает вид учения, несообразного ни с разумом, ни с совестью, и делается не столько тайною, сколько нелепостью, соблазном и камнем преткновения для веры»[153]. Христианство «объявило войну юридизму»[154].

Но высказывая эти резкие суждения, автор не дает достаточно ясного определения, в чем же заключаются существенные признаки «юридического» понимания искупления. Из предложенной им схемы такого понимания[155], в общем сходной с изложением митрополита Макария, и предшествующих замечаний следует заключить, что это «порождение иудаизма», юридического духа римского католичества, схоластики и т. д. Но вместе с этим «всеми исповеданиями одинаково признается, что наше спасение главным образом совершено крестною жертвою Иисуса Христа, принесенною Им в удовлетворение Божественного правосудия, избавившею их от греха, проклятия и смерти и заслужившею им оправдание и освящение, то есть полное спасение»[156].

Неясность увеличивается еще больше при следующем замечании автора: «Схоластическое учение об искуплении неосновательно подводит под одно понятие удовлетворения все неисчерпаемое по своему содержанию дело Христово в его частных моментах. Конечно, этим учением правильно указывается отношение всех главнейших моментов искупительного дела к общей цели его — удовлетворению»[157]. Подобных оговорок в изложении П. Светлова очень много.

В результате с первых же страниц книги, после утверждения, что «юридическое течение жизни настолько же глубоко, как и параллельное ему течение любви», автор значительно отступает от своих первоначальных оценок «юридизма»: «Здесь мы подошли к настоящей оценке «юридизма»: он односторонен. Это не значит, что он совершенно ложен, — нет, это только значит, что в нем не вся правда, что он отчасти ложен, отчасти истинен, то есть истинен относительно. То же должно сказать и о начале любви… не следует делать решительного предпочтения одного начала другому»[158].

Поэтому в своем «опыте изложения догмата искупления» автор ставит задачей «сочетание» обоих начал: «юридизма и любви»[159].

В этом стремлении к компромиссу: в бессильных, по существу, колебаниях мысли между «рационализмом» и «юридизмом», в поисках истины между протестантизмом и католичеством — заключается основной порок всех рассуждений автора[160].

Стремление к компромиссу обесценивает труд автора. Оно «не может пройти безнаказанно для ясности и отчетливости его мышления»[161].

Вместо следования собственным установкам о том, что «учение об искуплении должно иметь не философскую какую?нибудь основу, а исключительно библейскую»[162]и «о необходимости при объяснении этого догмата держаться святоотеческого учения»[163], автор создает такое учение об искуплении, которое не имеет библейской основы и не согласно с пониманием отцов Церкви.

«Сущность дела Христова, — говорит он, — без сомнения, заключается в восстановлении нарушенного грехом союза между Богом и человечеством»[164]. «Для возобновления этого союза требовалось: а) Бога примирить с людьми и б) людей примирить с Богом. Сообразно с этим искупительное дело Христово есть, с одной стороны, примирение Бога с людьми, а с другой — примирение людей с Богом. Дело Христово имеет, таким образом, две органически связанные между собою стороны»[165], которые автор называет «объективной» и «субъективной».

Объективной стороной союз восстанавливается[166] «со стороны Бога» «посредством изменения внутреннего отношения к людям в Существе Божием, так как в ней Бог примиряется с людьми, а не люди с Богом»[167], а субъективной стороной тот же союз восстанавливается посредством «изменений в духовно–нравственном существе самого человека»[168].

Обоснованию и подробному изъяснению этого понимания автор посвящает главу «Сущность искупительного дела Христова»[169]; прочие же главы представляют собой только подбор доказательств основной мысли автора.

Автор устанавливает три «типа» отношения человека к Богу:

1) «Единство без свободы»[170]. «Состояние неполного самосознания, при котором полное и строгое различение в себе начала личного от начала Божественного невозможно». Такой тип «имеет место в жизни существ, не успевших раскрыть и не раскрывших вообще по каким бы то ни было причинам своего самосознания». К живущим «такой стихийной жизнью» автор относит детей, первозданных людей и живших в патриархальные времена (библейские патриархи и герои Гомера).

2) «Свобода без единства»[171]. «Необходимый переходный момент в развитии духа человеческого. Прежде чем прийти к примирению (а это конечный пункт развития), два начала должны еще раскрыться и обнаружиться во всей своей определенности, иначе что было бы мирить?» Без различения (человеческого элемента от Божественного) человек не мог бы проявить себя «как личность, как разумно–свободное существо». К этому «типу» автор относит человечество «после развращения, наступившего в патриархальные времена» и до усвоения искупления.

3) «Единство в свободе»[172]. Гармония конечного с бесконечным, «гармония я с не я». Начало этого периода в Новом Завете и завершение за гробом.

«Нетрудно было бы показать, — говорит автор[173], — что этому плану следуют не только индивиды, но и все человечество в целом, вся история человечества».

Нетрудно также показать, можно заметить автору, что эта схема имеет не «библейскую основу», а заимствована из философии Гегеля, и даже не непосредственно, а через сочинения Вл. Соловьева[174].

Неясно, какое место в этой схеме отводится грехопадению. Оно могло бы быть «необходимым переходом» от первого ко второму «типу» отношений людей с Богом и имело бы «детский характер», соответственно характеру первых людей[175]. Тем более что, по пониманию автором границ первого и второго периодов, различие между людьми до грехопадения и первыми патриархами меньше, чем между этими последними и прочими людьми.

Но для создания библейской основы, хотя и непоследовательно, с точки зрения автора, грехопадение объявляется великой катастрофой, разрушившей союз Бога и человека. Только Христом «делается поправка великой катастрофе»[176], то есть через Христа и Его дело «Бог примирится с человеком и человек с Богом».

Но обосновывая «необходимость примирения Бога с человеком», автор забывает собственные выводы из учения святых отцов, изложенные в первом отделении его книги: «Даже те отцы, которые видели в крестной смерти удовлетворение за грех, принимали ее как средство не к примирению Бога с человеком, но к освобождению человека от следствий греха»[177]. «Златоуст пишет: «Не сказал [апостол]: примирите с собою Бога, — потому что не Бог враждует против нас, но мы против Него. Бог же никогда не враждует». Здесь Златоуст живо напоминает нам автора Послания к Диогнету и святого Иринея Лионского, которые, как известно читателям, подробно развивали и доказывали мысль свою (а лучше — апостола Павла), что Бог неизменно всегда был и оставался любовию к людям, даже до искупления»[178].

Забывая «необходимость при объяснении догмата искупления держаться святоотеческого учения», автор пытается следующим рассуждением обосновать правильность своих воззрений: «Психологически невозможно представить себе любовь между сторонами, из которых одна отталкивает, отрицает (то есть не дает любить себя) другую. Человек отталкивает Бога: мог ли Бог любить его? Силою любовь не навязывается. Отказываясь от любви Божией, человек становился недостойным ее, дурным существом. А можно ли вообще любить дурное? Может ли Бог любить дурное?.. Очевидно — нет»[179]. «С другой стороны, и человек не мог любить Бога, пока чувствовал, что его Бог не может любить»[180]. Создав, таким образом, при помощи неубедительных софизмов порочный круг и пояснив свою мысль уподоблением человека непослушному сыну и шаловливому ученику, а Бога — отцу с нахмуренным лицом и строгому учителю, автор замечает: «Так органически связаны между собою объективная и субъективная стороны искупления»[181].

Тем средством, которое «нашел Бог» для спасения человека, остается удовлетворение: «Удовлетворение необходимо как для субъективной стороны спасения (возвращения людям любви к Богу), так и для объективной (возвращения любви Бога к людям)»[182].

«Главнейшее благо Креста, относящееся к объективной стороне искупления, то есть примирения Бога с людьми, достигается не чем иным, как крестным удовлетворением правде Божией»[183].

Но для отличия от отрицаемой «юридической» теории, назвав правосудие «любовью в оборонительном положении»[184], автор находит, что удовлетворение принесено любви.

Таким образом, признавая «юридическую» теорию неполной, автор стремится только «смягчить» ее[185], но и это довольно неудачно.

Зависимость автора от того же «юридического» понимания искупления проявляется прежде всего в терминах, им употребляемых: отношения Бога и человека — «союз сторон»[186], «право», «заслуги», «необходимость жертвы», «удовлетворение–сатисфакция», «ввод в права наследия» и т. д.[187]

«Христос, взявший на Свою ответственность человечество и воспротивившийся этим, по мысли апостола Павла, Отцу (см.: 1 Кор 15, 27)[188], оправдал теперь доверие к Себе Своего Отца, оправдал Себя пред Ним»[189]. «Последним словом испускающего на Кресте дух Спасителя совершён был ввод в права этого наследия: Совершилось! (Ин 19, 30). Бесконечно возлюбивший человечество Сын Божий получил его в Свое законное владение»[190]. И не замечая противоречия, автор утверждает, что в его понимании «Голгофа — место любви, а не юридизма, отмена принципа его»[191].

Особенностью изложения автора является понятие «субъективной стороны искупления». Но нужно заметить, что само различение этих сторон в искуплении неправильно: «То, что в Божественном домостроительстве есть объективное, то выражается словом «искупление», как дело универсальное, а то, что есть «субъективное», выражается словами «спасение», «усвоение», «оправдание» — как дело человеческое и индивидуальное»[192].

В сущности, так понимает и сам автор: «Субъективная сторона искупления достигается все?таки в так называемом освящении, которое есть по преимуществу дело Третьей Ипостаси Святой Троицы — Святого Духа — и в догматике рассматривается вслед за искуплением»[193].

Утверждение двух сторон в искуплении, а не двух сторон спасения не случайно, и его нельзя сводить к простому изменению терминологии, так как здесь весь процесс спасения представляется как искупление, или выкуп, человека у Бога. Поэтому и субъективная сторона искупления есть «индивидуальная сатисфакция». «Крестною голгофскою жертвою не только не отменяется, но, напротив, предполагается и утверждается индивидуальная сатисфакция»[194]. «Ею делается возможным всецелое исполнение безусловного требования удовлетворения правде Божией со стороны каждого человека»[195]. «Посему следует думать, что если удовлетворение правды есть безусловное требование Божественной любви и премудрости, то оно остается таковым навсегда, и что Сын Божий пришел только для того, чтобы облегчить и сделать нам (каждому из нас) возможным исполнение этого безусловного требования, а не отменить его»[196].

Едва ли можно более сузить значение дела Христова, чем сведя его к понятиям объективной и субъективной сатисфакции. Это дало основание ряду критиков говорить об усилении Светловым самого принципа юридизма, и такое заключение нисколько не ослабляется замечанием автора, что «сатисфакция нужна Богу любви и приносится от любви и любовью»[197].

Субъективную сторону искупления, или индивидуальную сатисфакцию, выражающуюся в покаянии и любви, автор считает участием в искуплении Христовом, но, вопреки определению Халкидонского Собора, употребляет явно неправославное понятие «слияния». «Христос, нераздельно слившись с нами любовию и воплощением, Сам вместе с нами становится и отдается под суд Божий»[198]. «Участие верующего в искуплении… достигается тесным его единением со Христом, слиянием его с Личностью и казнью Христа»[199].

Особенность изложения протоиерея Светлова — признание двух сторон искупления — не является чем?либо совершенно новым в попытках истолкования этого догмата. По его же признанию, оно значительно ранее имелось в протестантизме, где некоторые богословы «поправляют дело введением в искупление субъективной стороны и признанием обеих сторон в искуплении»[200]. Более точно определить, от кого же из этих богословов (Крейбига, Зееберга или Шоберлатна)[201] заимствовал ее П. Светлов, не представляется необходимым.

Нечеткость собственной богословской мысли автора особенно проявляется в учении о Боге и о человеке, положенном в основу его понимания искупления. Его понятие о Боге нельзя признать правильным. Оставляя в стороне такие выражения в отношении Бога (они обычны в «юридическом» истолковании искупления): «не может любить», «Богу нужна сатисфакция», «Богу психологически невозможно» и т. д., о чем уже упоминалось, — следует остановиться на мысли автора «об изменении внутреннего отношения к людям в Существе Божием»[202]. Это положение и такие выражения, как «непокорство» Сына Отцу[203], доходящее до того, что Он, по мысли автора, «воспротивился Отцу»[204], едва ли согласны с православным учением о неизменяемости Существа Божия и о единстве воли и действия Лиц Святой Троицы. Трудно определить, что заключается в этих выражениях: сознательное ли отрицание православного учения о Боге, или их следует понимать как поверхностность мысли автора и неряшливость его изложения.

Также несогласно с церковным учением и понимание автором природы и истории человека. Человек из «детского состояния», «стихийной жизни», в которой «его самосознание неполно и строгое различение личного начала от Божественного невозможно», с необходимостью переходит в состояние второго, а потом и третьего типа, где достигает гармонии «слиянием с личностью и жизнью Христа». Не превращается ли при этом грехопадение в необходимый этап процесса развития человека?

Во всех своих многочисленных сочинениях по вопросу об искуплении протоиерей Светлов сохраняет одинаковое, противоречивое и, по существу, «юридическое», понимание искупления, основанное на отмеченном выше неправильном понимании сущности юридизма. Именно поэтому он удерживает оба его признака — раскрывает истину искупления в юридических терминах и исходит из признания двух начал: юридизма и любви —? одинаково законными и относительно истинными[205]. Пытаясь избежать критикуемого им противопоставления любви и правды, он или создает, как было уже упомянуто, странное понятие «любви в оборонительном положении»[206], или полагает возможным ограничить проявление любви святостью, то есть противополагает любви вместо правды святость[207].

Резко осуждая «юридизм», он утверждает, что «идея сатисфакции есть неприкосновенное ядро христианского догмата искупления»[208]. И не замечает противоречия.

В целом к его «опыту изъяснения догмата искупления» могут быть с полным основанием отнесены слова, высказанные им по отношению к труду своего учителя профессора А. Беляева: «Своим опытом целостного изложения догмата искупления он наглядно показывает, чего не должно быть впредь в последующих опытах этого рода»[209].

Поверхностное отрицание «юридизма» ввело в заблуждение отдельных критиков[210], но, за исключением некоторых сочувственных отзывов[211], большинство его критиков и рецензентов правильно поняли и верно оценили его воззрения.

Неясность и противоречия в его диссертации были отмечены митрополитом Антонием (Храповицким) еще на его магистерском диспуте. Неопределенность основного тезиса и соединение несовместимых понятий — удовлетворения и любви — отмечает и профессор Пономарев[212].

О влиянии протестантизма на воззрения протоиерея Светлова говорят профессор Г. Флоровский и профессор протоиерей А. Клитин[213].

Усиление самого принципа «юридизма» видит А. Т. Виноградов в понимании автором любви как жертвы и сатисфакции[214].

Теория Светлова, «как теория с характером компромисса, —? говорит профессор–протоиерей И. Галахов, — не свободна от недостатков обоих крайних направлений, католичества и протестантизма, и вносит только путаницу, темноту и неясность в учение об искуплении… В этой тираде о необходимости примирения Бога с человеком и человека с Богом чувствуется всего понемногу: и рационализма, и юридизма, и субъективизма, и объективизма, но нет Православия, зиждущегося на слове Божием, на учении святых апостолов. Примирение двух сторон — ведь это же юридический акт со всеми специфическими свойствами взаимных уступок и обоюдного компромисса»[215].

Подобные отзывы можно было бы умножить, но всего интереснее отзыв о воззрениях Светлова немецкого [австрийского] католического ученого А. Буковского, которым написаны две статьи–обзора об истолковании догмата искупления в русском богословии[216].

В первой из них он, анализируя воззрения протоиерея Светлова, «причисляет его к лучшим присяжным поборникам «юридического» принципа, а во второй отмечает «отсутствие научности» и грубые противоречия в работах Светлова и непонимание им католического учения»[217].

В настоящее время может возникнуть вопрос: в чем же заключается действительное значение произведений протоиерея Светлова, почему они получили довольно широкое распространение и имели известное влияние, впрочем, самим автором очень преувеличиваемое?[218]

Причины этого следует видеть не столько в самом отрицании в них схоластики, юридизма и критике «школьного» богословия, а в том, что это впервые было высказано, при защите диссертации, с академической кафедры. Поэтому и присуждение автору ученой степени явилось, в известном смысле, официальным признанием этой критики со стороны богословия академического[219].