3.3 Евхаристия

We use cookies. Read the Privacy and Cookie Policy

3.3 Евхаристия

Учение о Евхаристии, по общему мнению, является в наибольшей степени характеризующим учением любой христианской конфессии в вопросе соотношения материи и Духа. В дискуссии на эту тему участники наиболее непосредственно подходят к обсуждению существа происходящего в Хлебопреломлении. Различие в понимании евхаристических даров между католиками и реформаторами уже в XVI веке усугубилось различием взглядов в среде самих протестантов. После публичного обсуждения этого вопроса в 1529 году в Марбурге У. Цвингли и М. Лютер не смогли прийти к единому пониманию Евхаристии, хотя они были согласны в отвержении католического учения. Лютер, хотя он и не признавал католического учения о пресуществлении, полагал, что Христос реально присутствует в Святых Дарах, однако при этом сущность хлеба и вина не уничтожается. С точки зрения Лютера, Христос присутствует в Евхаристии не под видом хлеба и вина (как полагали католики), а в хлебе и вине. Цвингли же был настроен куда более радикально. В своем «Комментарии к истинной и ложной религии» (1525) он предложил понимание Причастия лишь как воспоминания о Голгофской жертве. Слова Христа «Сие есть тело мое» с точки зрения Цвингли следовало понимать как «Сие обозначает (символизирует) Моё Тело». Таким образом, хлеб и вино в Евхаристии для Цвингли — это лишь символы Тела и Крови Христа (точнее, лишь воспоминание о Теле и Крови Христа). Говорить же о реальном присутствии Христа в Святых Дарах Цвингли считал недопустимым. Кальвин несколько смягчил позицию Цвингли, однако и он принципиально отвергал реальное присутствие Христа в Святых Дарах.[17] Именно взгляды Цвингли и Кальвина получили наибольшее распространение в протестантизме. И сегодня богословская тенденция протестантизма и в этом вопросе остаётся той же. Разделение Бога и материального мира стало причиной принципиальной отчуждённости материи и, как следствие, секуляризации таинств, с сохранением за ними преимущественно психологических функций.

Отечественные баптисты в этом отношении находятся под очевидным влиянием кальвинистскогой традиции. Так, «Исповедание веры христиан-баптистов 1906г.» гласит: «Мы веруем, что в этих святых знаках Вечери Христос даёт верующим вкушать духовным образом Своё Тело и Свою Кровь».[18] Выраженное здесь учение о духовном причащении впервые было сформулировано именно Кальвином. Как отмечает в упомянутой статье В. В. Бурега, «Кальвин однозначно отвергал реальное присутствие Христа в Святых Дарах. Он подчеркивал, что тело Христово взято на небо и восседает одесную Отца. Оно не приходит на землю во время причастия и не является вездесущим. Тем не менее христиане, достойно приступающие к таинству, с точки зрения Кальвина, принимают Христа духовным образом»[19]. В своих «Наставлениях в христианской вере» Кальвин, в часности, писал: «Иисус Христос дарует нам причастность Себе через Своего Духа, соединяющего нас с Ним в единое целое по плоти, разуму и душе. Поэтому связь этой общности есть Дух Святой, скрепляющий нас воедино. И Он же есть канал или проводник, по которому к нам нисходит все, чем является и чем обладает Христос». То есть в  тот момент, когда достойный христианин принимает во время Евхаристии хлеб и вино, Дух Святой соединяет его таинственным образом со Христом, Который находится при этом на небе. Таким образом, для Кальвина, как и для современных отечественных баптистов является немыслимым реальное присутствие Христа в Святых Дарах. Тело Христово остается отделенным от хлеба и вина в обряде Хлебопреломления (Вечери Господней).

Поэтому центр дискуссии между православными и протестантами – в определении того, какова роль «материи таинства» в Причастии? Здесь и проходит очевидная грань, разделяющая православие и протестантизм не только в этом вопросе, но и в целом. В тех разъяснениях о Евхаристии, где баптистские богословы не обходятся общими формулировками, они свидетельствуют о сохранении пропасти между Христом и материей в Чаше. Хлеб и вино оказываются только элементами воспоминания и благочестивым архаизмом.

В «Современном толковании баптистского вероисповедания 1689 года» Сэмюеля Уолдрона, в главе об Евхаристии, в подзаглавии «Её истинная суть» читаем: «Она должна восприниматься в духовном плане, как воспоминание. В Евангелии от Луки 22,19 и в первом послании к коринфянам 11,24-26 неоднократно используются такие слова как «помните», «воспоминание», «возвещаете», чтобы передать суть рассматриваемого таинства. Это означает, что Вечеря Господня заключает в себе только то, что может заключать воспоминание. Это таинство помогает нам не каким-то магическим или физическим образом, а как воспоминание, духовно и в мыслях».[20] По А.В. Кареву смысл Евхаристии – «вновь и вновь вспоминать далекое и прошлое... Такие простые знаки, как хлеб и вино, должны напоминать нам Христа и дело нашего спасения».[21] С.В. Санников: «Таким образом, Иисус использовал обычай поминания усопших ради того, чтобы мы обновляли в своём сердце воспоминание о Нём».[22] «Участие в Хлебопреломлении – это важное средство, – пишет М.В. Иванов в своём догматическом пособии, – с помощью которого Бог помогает нам постоянно пребывать во Христе благодаря воспоминанию Его страданий на Голгофе».[23] Г.К. Тиссен: «Лучше всего рассматривать служение хлебопреломления в основном, как воспоминание, признавая в то же самое время присутствие Христа в нашей среде, когда мы приобщаемся к тем элементам, которые символически представляют Его Тело и Кровь».[24] Пол Джексон: «Господь установил крещение и хлебопреломление как два священнодействия, или ритуала, для того, чтобы Его Церковь соблюдала их... Каждый раз когда мы участвуем в вечери Господней, мы вспоминаем о своей духовной общности со Христом и Его народом. Эти практические напоминания должны возобновлять в нас преданность нашему благословенному Господу».[25]

Как видим, баптистские богословы придают функции воспоминания главную роль в Евхаристической Трапезе. В этом теряется специфика Евхаристии как акта особого Причащения. Для протестанта «Нет ничего качественно необычного в пользе, получаемой во время Вечери Господней, или в том, каким образом она совершается».[26] «В Вечере Господней не наблюдается особых проявлений благодати»,[27] – констатирует баптистский богослов Г.К. Тиссен. Протестантизм утерял саму «материальность» Тела и Крови Спасителя, оставив присущее молитвенному состоянию благоговение и воспоминание. Ввиду этого, духовная жизнь в протестантизме, строго говоря, не связана с таинством Евхаристии как центральным и эклезиологическим. Хлебопреломлению предписывается лишь указывать на то, что есть или то, что должно быть – вера, память и ожидание паруссии.

Православие не может доказать кому-либо онтологичность Чаши Господней. Но мы можем засвидетельствовать и предложить полнокровную глубину и высоту Евхаристии как богочеловеческого действа. Чаша – не просто аллегория, а символ в самом «соединительном» значении этого термина: «мы все причащаемся от одного хлеба» (1Кор.10,17). И если этот хлеб не есть тело Христово, то мы причащались бы не от одного, а от многих хлебов. Православное понимание тела как энергии Христа делает живым и действенным символизм Причастия. Мы становимся «сотелесниками» Христу. Видный исследователь паламизма в Греции, проф. Георгий Мандзаридис пишет: «Участвуя в таинстве евхаристии, человек соединяется с обоживающей плотью Христа и приобщается вечной и нетленной жизни, то есть становится «сотелесным» Христу... Именно в свете этой евхаристической предпосылки мы должны рассматривать такие выражения, как «сотелесный Христу» или «сотелесный Слову», встречающиеся в творениях святителей Афанасия Великого и Григория Нисского, или «сотелесный и единокровный Христу» – в «Огласительных поучениях» святителя Кирилла Иерусалимского».[28] «Сын Божий, восприняв природу человеческую, воссоздал её в Себе и дал возможность всем людям через принадлежность к Телу Его – Церкви быть участниками этой новой природы, сонаследниками, составляющими одно тело, и сопричастниками обетования Его».[29] Св. Иустин Философ свидетельствует: «Мы принимаем это не так, как обыкновенный хлеб или обыкновенное питьё... пища эта, над которой совершено благодарение через молитву слова Его и от которой через уподобление получает питание наша плоть и кровь, есть – как мы научены – Плоть и Кровь Того воплотившегося Иисуса».[30] Свт. Ириней Лионский: «Как земной хлеб, чрез призывание на него Бога, уже не есть обыкновенный хлеб, но Евхаристия, состоящая из двух вещей: земного и небесного, так и тела наши, приобщаясь Евхаристии, уже не суть тленны, но имеют надежду воскресения».[31]

Протестантское богословие претыкается об «атомарные» аспекты преложения Даров: «Вино в чаше не становится кровью в буквальном смысле этого слова. По своему химическому составу элементы данного таинства остаются всего лишь хлебом и вином, каковыми они были и прежде... Ложное учение утверждает, что при освящении хлеб и вино фактически становятся физическим телом и кровью Христа. Это называется пресуществлением»,[32] – полемизирует С. Уолдрон. «Если мы воспринимаем буквально слова «Сие есть тело Моё» и «Сие есть кровь Моя», – допускает Миллард Эриксон, – возникает абсурдная ситуация... Его плоть и кровь находились в двух местах одновременно, ибо Он Сам в телесной форме пребывал рядом со святыми дарами».[33]

Однако неразрешимые вопросы в рамках аристотелевской или ньютоновской натурфилософии в сущностно-энергийном восприятии символа теряют свою остроту. Важен не столько атомарный состав, сколько богочеловечность Причастия, то есть его действие по отношению не только духовности, но и телесности христианина. Прот. Иоанн Мейендорф замечает по этому поводу: "Византийцы не считали, что в таинстве Евхаристии субстанция хлеба каким-то образом превращается в иную субстанцию – Тело Христово – но видели в этом хлебе “тип”, то есть “образец” или “отпечаток” человечности: нашей человечности, которая изменилась в преображенную человечность Христову".[34]

Радость об этом Даре, который возможен только во Христе и есть победный пафос Евхаристии. Свт. Иоанн Златоуст: «Причащаясь, мы не только делаемся участниками и сообщниками, но соединяемся со Христом. Как Тело соединено со Христом, так и мы чрез этот Хлеб соединяемся с Ним».[35] Для православных важна победа над пропастью между духовностью Бога и материальностью человека в таинстве соединения с Тем, в Ком это едино. Св. отцы всячески подчёркивали как раз то, что в протестантизме осталось разъединённым. Например, преп. Иоанн Дамаскин пишет: «Исаия видел угль. Но угль – не простое древо, а соединённое с огнём. Так и Хлеб общения – не простой хлеб, а соединённый с Божеством. Тело же, соединённое с Божеством, не – одно естество, а одно, конечно, принадлежит телу, другое же – соединённому с ним Божеству».[36] В Евхаристии мы «принимаем участие в Его как Плоти, так и Божестве».[37] Преп. Никита Стифат особенно обращает внимание на «двуестественность» Святых Даров и их действования «чтоб, вкушая его и пия пречистую кровь Его, в чувстве души делались мы чрез сие причащение лучшими, нежели каковы есмы, срастворяясь с ними, претворяясь из худшего в лучшее, и едино соделоваясь с сугубым Словом сугубо – и телом и душой разумной, яко с воплощенным Богом, и нам по плоти единосущным... Сугубое Слово, с двумя естествами нашими в кротости нашей срастворяясь, всецело претворяет нас в себя Самого, яко воплощенное и нам, по человечеству, единосущное, и всех боготворит и Себе, яко сообразных с Ним и братий, усвояет, яко Бог и Отцу единосущный».[38]

Различие подходов в богословской интерпретации Тайной Вечери порождают и различие образа благочестия и религиозного самосознания. Вопрос об онтологии Причастия имеет самые действенные следствия для реальной духовной жизни христианина и практического восприятия Христа как Богочеловека. Онтологический метод построения дискуссии позволяет разрешить вопрос об Евхаристии на качественно ином уровне, нежели, например, упоминавшаяся выше Марбургская дискуссия реформатских лидеров или тысяч других, подобных ей.