3.5. ПРЕОДОЛЕНИЕ КРИЗИСНЫХ СИТУАЦИЙ

«Нужда учит молитве». Церемонии, которые в других случаях переносятся с трудом и скорее вызывают скуку, в критическом положении могут становиться возможно даже единственным прибежищем. Если способность человека преодолевать такие ситуации сильно превосходит все, что в этом отношении доступно животным, религия при этом всегда играет свою роль. Правда, здесь «чистая» религия, суеверия и магия до такой степени сливаются друг с другом, что их невозможно разделить; важна цель — спасение и помощь — а не средство¹. В этом случае нет необходимости вводить специальное понятие «магического менталитета», свойственного будто бы «первобытному человеку»; в сфере практического, предсказуемого и «первобытные» люди выказывают вполне достаточную техническую смекалку². Но блестящие достижения, как и катастрофы, явно зависят от иных сил: «успех» есть дело богов, tycha theon, как сказано у Пиндара³.

Все серьезные кризисы, против которых люди беспомощны, даже объединившись, могли истолковываться как проявления гнева «сильнейших», богов и героев: неурожаи и неплодородие земли, эпидемии среди людей и скота, бесплодие и неудачные роды, а также гражданские войны и поражения от внешнего врага. Напротив, если эти силы были настроены милостиво, ожидалось всяческое благо, богатые урожаи, здоровые дети, гражданский мир. Традиционными средствами, к которым прибегали, чтобы обеспечить себе одно и отвратить другое, были жертвоприношение и молитва, в частности в форме обета. Каждый раз, смотря по обстоятельствам, стремились привлечь внимание бога, в ведении которого находилась конкретная область: для плодородия земли призывали на помощь Деметру, против вредителей и болезней — Аполлона, против распри — «сводящего вместе»⁴ Зевса; существующие культы могли активизироваться, могли также вводиться и новые; частности ритуала могли быть направлены на достижение определенной цели. К магическим действиям в собственном смысле слова греки прибегали редко. Ритм жертвоприношения — от встречи со смертью к утверждению жизни, — намеренное связывание в обете отказа и исполнения⁵, внушали и усиливали веру, а также содействовали единению в беде, шла ли речь о сельском хозяйстве или морском путешествии, войне или болезни. Ритуал воссоздавал кризисные ситуации, чтобы с ними справляться, и тем самым предоставлял модель преодоления кризиса вообще; это повторялось снова и снова, одинаковым образом, давая повод для субъективной уверенности в том, что и в случае внезапно возникшей опасности все будет развиваться в правильном направлении. Поэтому можно было утверждать: «Если чтит богов достойно и в несчастье человек, пусть надежды не теряет»⁶.

Праздники жертвоприношений сопровождали у греков весь земледельческий год; известные нам подробности опять же касаются Аттики. Все начиналось с «предпахотного» праздника, Проэросий⁷, о котором в пятый день месяца Пианопсиона в Элевсине объявляли иерофант и глашатай. Эфебы «поднимали вверх коров» для большого жертвоприношения⁸; в Пирее собирались женщины. Существовал особый «предпахотный ячмень>>⁹ — возможно, часть семенного зерна — но каково было его назначение, неизвестно. Проводили первую, символическую, «священную пахоту»¹⁰. Через несколько дней наступало время женского праздника Фесмофорий, когда добывали те сгнившие останки, о которых говорилось выше, и примешивали их к посевному зерну¹¹. В ходе ^сева, как об этом говорится у Гесиода, полагалось молиться хтоничес-кому Зевсу и чистой Деметре — одновременно раб должен был мотыгой засыпать зерно, чтобы его не склевали птицы¹²; предписание «сеять, пахать, жать обнаженным» могло иметь сакральный смысл, который, впрочем, никак не разъяснялся¹³. На время зимнего перерыва в сельскохозяйственных работах затем приходился праздник «Гумен», haloa¹⁴; на токах между полями, за пределами города приносились жертвы, устраивались трапезы и различные забавы; «земле, на пашне» приносили в жертву стельную корову¹⁵; растущие всходы и жизнь зародыша, очевидно, связывались друг с другом, и в соответствии с парадоксальной логикой жертвоприношения одного нужно было убить, чтобы поддержать других. Устраивалось шествие с жертвоприношением быка для Посейдона¹⁶. Женщины собирались в Элевсине на тайный, скорее всего, ночной праздник; они волочили за собой искусственные фаллосы и свободно говорили непристойности, столы же были уставлены всевозможной едой, среди которой особенное место уделялось выпечке в форме гениталий; между тем, обычные яблоки, гранаты, кур, яйца, некоторые виды рыбы есть было запрещено¹⁷. Это наводит на мысль, что праздник, о котором идет речь, находился в оппозиции ко всему остальному культу Деметры-Персефоны¹⁸, так же как его разнузданное жизнелюбие резко контрастировало с зимним бездействием. Весенний рост злаков сопровождался затем праздниками «Всходов», chloaia¹⁹, «Стеблей», kalamaia²⁰, и «Цветения», antheia²¹; на праздник «Стеблей» опять собирались женщины. «Отвратителем» грозящих опасностей был Аполлон; в разных местах его призывали как Сминфея²², чтобы он защитил от мышей, как Парнопия — от саранчи²³, как Эрисибия²⁴ — от ржавчины на посевах; в Афинах и Ионии в честь него устраивался праздник, предшествовавший сбору урожая, Фаргелии²⁵, когда в процессии проносили самые первые зерна нового урожая, сваренные в горшке или испеченные в виде хлеба; надо сказать, что этот праздник с жутким очистительным ритуалом изгнания pharmakos выходит за рамки просто аграрного праздника. Собственно праздник сбора урожая, thalysia²⁶, носил частный характер, во время него за обильной едой и питьем вспоминали Деметру и Диониса.

Настоящая магическая практика была связана с дождем и ветром. И здесь все же на первом месте стояли обычные формы жертвоприношения и молитвы; устраивались процессии просителей, сопровождавшиеся жертвами «дождевому Зевсу», Зевсу Гиетию или Омбрию²⁷; если возникала угроза смерча, сразу приносили в жертву черного ягненка²⁸. Но в дополнение к тому, скажем, в Мефоне два бегуна с половинками принесенного в жертву петуха обегали кругом виноградники, чтобы связать ветер, несущий ущерб; Эмпедокл будто бы даже поймал нежелательный северный ветер в растянутую шкуру принесенного в жертву осла²⁹. В культе Зевса Ликея в Аркадии существовала настоящая магия дождя: во время большой засухи жрец Зевса направлялся к источнику Гагно, совершал жертвоприношение, давал крови стечь в источник, молился и затем опускал в воду дубовую ветку; после этого поднимался туман, из которого проливался долгожданный дождь³⁰. Праздник Зевса на Кеосе в середине лета во время восхода Сириуса, согласно поверью, призывал несущие прохладу северные ветры. Здесь, как и в Аркадии, за этим также стоит практика некоего тайного праздника жертвоприношения, приводящего в движение силы космоса³¹.

Как и исследование европейских крестьянских обычаев Вильгельмом Маннхардтом, основополагающий труд Фрэзера «Золотая ветвь» оставляет такое впечатление, что магия плодородия представляет собой средоточие и исток вообще всей доисторической религии³². Для греческой же высокой культуры определяющую роль сыграла воинственная аристократия, жизнь которой не зависела напрямую от урожайности полей, а обеспечивалась властью над подчиненными. Но и та земледельческая культура эпохи неолита, которая предположительно являлась ее предшественницей, не может считаться самой ранней. Ни формы культа, ни представления о богах не выводятся из аграрной сферы. Древнее и фундаментальнее охота. Охотник также нуждался в своего рода «магии плодородия», ведь он зависел от репродуктивной силы дикой природы; однако важнее, чем средства симпатической магии, был при этом тот парадоксальный факт, что через убийство происходит продолжение жизни; здесь коренится ритм жертвоприношения³³. Вот почему земледелец, когда сеет и надеется на урожай, ищет опоры в жертве.

Непредсказуемому риску подвергались в древности мореплаватели; если не считать войны, то ничто не приводило одновременно к смерти такого большого числа людей как кораблекрушение. И древние моряки также были суеверными и пытались уберечь себя при помощи различных магических действий. Однако на первый план здесь снова выходила последовательность обета и жертвоприношения³⁴. Жертвы приносили, поднимаясь на корабль и сходя с корабля, embateria и apobateria; у благочестивого торговца и на борту имелся алтарь. Ни одно отплытие не обходилось без euche, самое малое — совершалось возлияние и произносилась молитва; таково уже у Гомера описание отплытия Телемаха³⁵. Когда гордый победами афинский флот в 415 г. отправлялся к Сицилии, тогда сигнал трубы возвестил благочестивое молчание, и все вместе около 30 000 человек, повторяя за глашатаями, произнесли обычные молитвы и обеты; на каждом корабле, а также и на земле, были поставлены кратеры с вином, те моряки, которые в этот момент не должны были держать весла, и должностные лица, стоявшие на берегу, совершили возлияние; вся толпа провожавших одновременно произносила слова молитв и обетов. Потом выпили вино, запели пеан, последний раз вылили остатки вина в море и с тем отплыли³⁶. Нередко говорится о том, что в море выбрасывали венки³⁷, которыми, по-видимому, перед тем были украшены кратеры. По случаю счастливого исхода — в котором участникам сицилийского похода судьба отказала — следовало исполнить обеты, что означало повторные жертвоприношения и посвятительные дары. Проверенными «спасителями» в опасности на море были Диоскуры³⁸ и самофракийские боги; посвящение в мистерии на Самофракии, как считалось, вообще способно уберечь от превратностей в морском путешествии, как Одиссей благодаря покрывалу Лев-кофеи сделался непотопляемым: «говорят, он прежде был посвящен на Самофракии и поэтому носил это покрывало как повязку; ведь посвященные там обвязывают тело пурпурными повязками»³⁹. О могуществе этих богов должно было свидетельствовать невероятное множество выставленных на всеобщее обозрение посвятительных даров.

Еще больше опасностей гибели заключала в себе война. Поэтому ее как никакое другое событие сопровождали обеты и жертвоприношения, так что она представала почти как одно большое жертвенное действо⁴⁰. Предварительная жертва, которую полагалось принести перед началом похода, была адресована героизированным «девам» — Гиакинфидам в Афинах⁴¹, Левктридам в Беотии⁴², — чья смерть, о которой рассказывалось в мифе, отмечала поворот от любви к войне. На поле битвы, уже в виду врага, в знак начала кровопролития закалывали «sphagia»; спартанцы для этой цели выводили с собой в поле коз⁴³. Одновременно жертвоприношения совершали прорицатели, чтобы предсказать исход битвы; даже в наемном войске «десяти тысяч» ни один набег не предпринимался без предварительной жертвы⁴⁴. После сражения победитель сооружал «tropaion»⁴⁵ там, где произошел «перелом» в ходе битвы: на дубовом столбе вывешивалось захваченное у противника оружие — панцирь, шлем, щит и копье; в своей основе это соответствовало обычаю охотников подвешивать на дереве шкуру, череп и рога убитого зверя. Такой «tropaion» был «изображением Зевса»⁴⁶, которому подвластна победа. Жертвы напитка, spondai, отмечали окончание боевых действий⁴⁷. Обеты перед и во время сражения влекли за собой дальнейшие жертвоприношения, посвятительные дары, основание новых храмов. Как правило, десятую часть добычи «забирали для бога»⁴⁸, посвящая вооружение — шлемы, щиты, поножи — в домашние храмы или в общегреческие святилища, Олимпию или Дельфы. Эти боги вряд ли могли способствовать идее мира; ритуал в очередной раз диктовал разметку основных вех «начала», а также и окончания, не могло быть необъявленной или незаконченной войны.

Наиболее тяжелым испытанием для индивидуума является болезнь. Многие боги и герои могли в гневе насылать болезни; однако, с древних времен особая власть насылать и прекращать эпидемии приписывалась Аполлону, богу чумы и богу-целителю, и связывалась она прежде всего с его целительной песнью — пеаном⁴⁹. Хорошо сохранившийся храм в Бассах доносит до нас известие о «помощи», оказанной Аполлоном во время эпидемии «чумы» около 430 г.⁵⁰ Ответственным за помощь отдельным людям в их недомоганиях вызвался затем быть сын Аполлона Асклепий, потеснив в этом других богов-целителей и героев-целителей⁵¹. Надо сказать, что даже овеянный множеством легенд целительный сон в его святилище подчинен ритму жертвоприношения⁵². Сну предшествовало трехдневное очищение, когда полагалось воздерживаться от половых связей, козьего мяса, сыра и еще ряда вещей; в это время приносились «предварительные» жертвы: в венке из ветвей лавра больной приносил животную жертву Аполлону, в венке из ветвей оливы — пироги различным другим богам; затем следовало принести поросенка в жертву Асклепию на его алтаре, одновременно сопроводив это пожертвоваванием определенной суммы денег. Перед тем, как вечером наступал сон, нужно было отдать три пирога: Тихе и Мнемо-сине, «Удаче» и «Памяти», не входя в помещение, и Фемиде, «Справедливому порядку», уже в комнате. Венок больной до тех пор не снимал и оставлял его потом на своем ложе. Тот, кто выздоравливал, воздавал богу свою благодарность — соответствие благодарственной жертве победителя или спасенного от опасностей на море; в Пергаме во времена императоров плата была установлена в денежном выражении, тогда как в Эрифрах в IV в. совершалось самое настоящее жертвоприношение, когда, возложив на алтарь священную часть, обходили его кругом, одновременно исполняя пеан⁵³. Между ритуалом, имевшим место в святилище Асклепия, и Элевсинскими мистериями существовала определенная связь, выражавшаяся не только в жертвоприношении поросенка; здесь также шла речь о том, что «Здоровье», Гигиейю, выпивали в виде напитка из пшеницы, меда и масла — параллель известному kykeon в Элевсине⁵⁴.

Благоприятное воздействие^подобных процедур в свучае болезни трудно переоценить. Но и в других тяжелых ситуациях, во время голода, шторма на море, войны, пробуждение надежды играет для выживания не меньшую роль. Только отрицающий существование богов потребует для подтверждения успеха свидетельств статистики⁵⁵; никакие эксперименты были недопустимы. Поэтому преодоление кризиса без обращения к религии считали невозможным и охотно воспринимали успешное разрешение как «благие дары богов», как подтверждение важности благочестия.