3.3. БОЖЕСТВА ПРИРОДЫ

Вызванная к жизни античной натурфилософией, еще в XIX веке считалась неопровержимой аксиома, гласившая, что боги, о которых рассказывает миф, «изначально» были явлениями природы и в этом — разгадка всех связанных с ними тайн. От подобных убеждений теперь мало что осталось; ни представление об отдельных богах, ни тем более их культ вывести отсюда нельзя. И все же, многое из того, что мы, вслед за философами V в., называем «природным», имело для их предшественников силу «божественного». Лучший пример — Солнце и Луна, бесспорно, представленные как величайшие боги в древневосточном пантеоне. Соответствие этому в греческой религии — более чем скромное, в сравнении с вышедшими на первый план фигурами богов, закрепленных в поэтическом предании и культе; Зевс перестает быть только «отцом-небосводом». Можно предположить: «гомеровское» однажды утвердило себя как новый взгляд, натурфилософия же впоследствии пыталась возвратить все на круги своя¹.

Когда в «Илиаде» Зевс велит богам собраться на Олимпе, откликаются все, и рядом с прославленными олимпийцами являются, в числе других, нимфы и потоки; один Океан не покидает своего места². Представление о реках как о богах, об источниках — как о божественных «нимфах», было свойственно не только поэзии, оно пустило глубокие корни в религии и в культе³; почитание их было ограничено лишь неизбежностью узкой местной локализации. Каждый город почитал свой поток, свой источник. Реке выделяли теменос или в некоторых случаях даже возводили храм — как, например, Памису в Мессении⁴, — ей жертвовали волосы по достижении зрелости⁵, приносили посвятительные дары в дом над источником⁶, забивали животных, погружая их в воды рек и источников. Это и была, несомненно, ритуальная основа, доисторическая практика жертвоприношения через погружение жертвы в воду, усиленная и ставшая понятной благодаря особой ценности воды в южных странах — того, что человек не мог производить сам. Наиболее прлноводный источник, Лернейский, действительно был весь загрязнен жертвоприношениями⁷ — почти пугающее свидетельство слепоты ритуала. На изображениях реки, и прежде всего, Ахелой, предстают как фигуры смешанной природы: полу-человек, полу-бык⁸.

Часто в почитании земли, Gaia, Ge, видели некую праформу благочестия вообще; так думали и говорили также греки, начиная со времен Солона, причем, наряду с аграрным, затрагивался и политический аспект: земля-кормилица, она же — налагающая определенные обязательства родная земля⁹. В традиционной религии роль Gaia весьма скромная; она вырастает из ритуала возлияний, особенно, обряда «несения воды» к трещине в земле¹⁰. Ни Деметру, ни малоазийскую Великую Богиню нельзя отождествить с «землей».

Гораздо жизнеспособнее оказался культ ветров. Уже в микенском Кноссе несла службу специальная «жрица ветров», и позднее такие жертвоприношения не были редкостью¹¹. От них, видимо, ожидали по-истине магического действия. Часто цель конкретизировалась, ставились локальные ограничения: изгоняли или призывали определенный ветер, называя его по имени — тот, который в данное время года мог оказывать решающее влияние на погоду, или же имел исключительное значение для видов на урожай, а значит, и для восприятия жизни в целом. В Мефане южный ветер Либ удерживали, принося в жертву кур и обходя кругом пашни¹², Эмпедокл усмирил в Селинунте злой северный ветер, принеся в жертву осла¹³. Афиняне обращали молитвы к Борею, северному ветру, который уничтожил персидский флот¹⁴. Еще о Борее рассказывали, что он будто бы унес дочь афинского царя Ори-фию. Жертвы кеосцев на восходе Сириуса призывали этесий¹⁵. Спартанцы пели пеан, обращаясь к Эвру, восточному ветру, чтобы он пришел как «спаситель Спарты»¹⁶.

Гелиос, солнце, повсеместно считался «богом»; когда Анаксагор осмелился назвать его раскаленным сгустком, это вызвало всеобщее возмущение¹⁷. Однако, пожалуй, единственный сколько-нибудь значительный культ Гелиоса имелся на Родосе¹⁸; здесь он представал в человеческом обличье: самая большая греческая бронзовая статуя, «колосс Родосский», изображала Гелиоса. Жертвоприношение Гелиосу представляло собой интересное зрелище, когда четверку коней, запряженных в колесницу, вместе с ней бросали в море¹⁹. Миф о Фаэтоне²⁰ и падении солнечной колесницы, возможно, как-то связан с этим обычаем. Впрочем, представление о колеснице солнца настолько же индоевропейское, насколько и древневосточное²¹. В «Одиссее» Гелиос владеет островом, где пасутся его священные стада; при этом, чтобы наказать спутников Одиссея за дерзкий поступок, он нуждается в помощи Зевса²². И все же все радуются солнечному свету; «взойди, милое солнце», поют дети²³. Сократ благочестиво приветствовал восход солнца²⁴.

Селена, луна, появляется в некоторых мифах — например, о ее любви к спящему Эндимиону²⁵; подобные мифы существуют и об индоевропейской богине зари, Эос, похитившей Кефала²⁶. В этом так же мало от религиозного почитания, как в случае с Иридой, когда радуга, мост, связывающий небо с землей, персонифицируется, выступая в роли девы — посланницы богов²⁷. Встретившись в Малой Азии с местным богом луны, греки продолжали называть его древним индоевропейским именем «Men»²⁸. Nyx, ночь, в теоретизирующих космогонических мифах рассматривалась как исходная потенция²⁹, уподобляясь в этом качестве Океану, потоку, обтекающему все кругом, у которого земля встречается с небом³⁰. Подобные силы остаются далеки от человека, его забот и богопочитания.