II.

— Поедемте к отцу Егору! Не раскаетесь, что меня послушались, — говорил мне года три или четыре назад в морозное Рождественское утро старичок, приказчик соседнего с моим имения. «Барин» в этом имении не живет, и он там почти круглый год остается за хозяина, Антоныч — так его зовет округа — пользуется в ней доброй репутацией как старичок богобоязненный и нищелюбивый и как верный слуга своему барину. И то, и другое стало в редкость в современных «наемниках». Эти драгоценные качества Антоныча привязали меня к старику, и он «стал вхож» ко мне в дом запросто, как свой человек, как равный.

И в это утро мы с ним за разговорцем попивали чаек и рассуждали о переживаемых «лукавых» временах, к которым Антоныч относился крайне недоброжелательно.

— Я без батюшки о. Егора теперь ничего не делаю, — говорил Антоныч. — Да и как делать-то? Как оберечь себя по нашим временам от человеческого коварства? Теперь и в своей семье смотри в оба — в сыне ли, в дочери ли — не то друг, не то враг сидит. О посторонних уже и говорить нечего: у тех одно в голове — как бы тебя оболванить, дураком поставить да ободрать как липку. Вот такие-то, как о. Егор, нам грешным только и спасение: приедешь к нему, душу ему свою окаянную выложишь, совета спросишь и уедешь от него — на сердце-то легко-легко! Присоветует дело какое, — идешь на него с открытыми глазами: знаешь, что толк будет... Первый раз, я вам скажу, к о. Егору меня жена потащила — я сам ехать не хотел. Ну, она, известно — баба, пристала ко мне: едем да едем! Нужды мне тогда особой в о. Егоре не было. Ну, чтобы отвязаться, взял да и поехал с ней. Приехали. Батюшка нас принял особо, у себя в доме, а я ему прямо: батюшка, я к вам приехал с хладной душой — меня баба к вам притащила! Никаких у меня чувств сейчас к вам нет, да и нужды не предвидится... Слово за слово — поговорили мы с батюшкой и разогрелось во мне сердце — всю ему душу открыл. Открываю ему душу-то свою, а сам плачу. Вот как я тогда плакал — в жизнь свою так не плакал!... Сподобил меня тогда Господь и поговеть у о. Егора. Пришла пора уезжать; я и говорю батюшке: батюшка! а теперь-то у меня к вам душа теплая... Ничего себе — улыбнулся: ласков был к нам батюшка.

Советов тогда я у него никаких не просил, но душа моя так разгорелась, что и высказать не могу. Решил я тогда, что ничего без о. Егора предпринимать не буду. И пришел к тому срок. Есть у меня земельки клочок своей собственной — десятин тридцать пять во Мценском уезде. Сын мой там хозяйничает. Доходов, конечно, с такого клока взять неоткуда-дай Бог прокормиться. Ну, сын, дело его, известно, молодое, скучать начал: барышей, видишь ли, мало!... Как раз на эту пору, под Малоархангельском, в селе Зиновьеве, у господ Анцыферовых, что ли, руда железная объявилась. Наехали туда бельгийцы и стали завод строить. Народищу туда повалило видимо-невидимо. Провели к заводу ветку от Курской дороги, стали печи доменные возводить. Помните, народ тогда от нас весь на «свои шахты» убежал — рабочих в экономию достать было неоткуда. Известно, заводская жизнь — развратная жизнь! А кому теперь, Богато позабывши, развратной жизни не хочется!...

Взгомонился тут и мой сынишка: продадим да продадим нашу землю! Купим у завода участок, выстроим лавку — деньги лопатой загребать будем!... Так он мне надоел — пристал как лист банный да, признаться, и сбивать уже меня начал... Вспомнил я тут о. Егора да и говорю сыну-то своему: поезжай к батюшке — как он благословит, так и сделаем! Сын-то было заартачился; чего, мол, спрашивать — сам видишь, что дело выгодное, Ну да я уперся.

Съездил сын. Вернулся, голову повесил.

— Что невесел? — спрашиваю.

— Батюшка не благословил, — говорит. — «Меняй, говорит, землю на иную, если найдешь лучше, а о заводских лавках забудь и думать на два года. Нынче стоит завод, а что-то еще через два года с заводом будет! Польстишься на большое, малое потеряешь!»

— Стало быть, — говорю, — не благословил и из головы вон!

— Да как же это? Может, это он к чему иному? Ведь дело-то выгодное!

— Да так же! — говорю. — Не наше дело рассуждать! Ты что же это — Бога искушать, что ли, ездил? Нечего с тобой растабарывать, и заводу твоему от меня — крышка. Сиди дома да хозяйствуй по-старому!

Что ж бы вы думали? Ровнешенько через два года завод тот самый, бельгийский, прикрылся, а теперь, говорят, с ветки даже все шпалы растащили, по кирпичу постройки миллионные разносить начали. Можно ли было это тогда думать?!

Вот, батюшка вы мой, какова-то у о. Егора прозорливость!

Я знал эту неудачную бельгийскую эпопею. Совершилась она у меня на глазах и на моих глазах, не успевши расцвести, отцвела. Никакое человеческое предвидение не могло бы предусмотреть. того заключительного краха, которым увенчалось увлечение обуявшей всех рудной горячкой; тем более нельзя было его предусмотреть, что в этом увлечении участвовал крупными капиталами практический Запад.

Большая вера маленького человека спасла его от разорения.

— Вы меня, мой батюшка, простите, коли что не так скажу, — продолжал Антоныч, — а к отцу Егору вам стоит поехать. Дива дивного там насмотритесь! Какие там дела на пустыре батюшка разделывает: храм выстроил большой каменный — хоть в губернию, дом строит для деревенских девочек-сироток, трехэтажный, тоже каменный. Школа там у него какая верстах в двух — им же выстроена. Стоит вам, отец родной, поехать на гулянках. Время теперь свободное — какие дела на праздниках? Взяли да и поехали!

Я решил ехать.