I.

«Пока жив был отец Амвросий, я и семья моя пользовались благодатными советами святого Старца. Два раза в год, а то и чаще, по нужде или из-за радости свидания, я один или с женой, со всеми чадами и домочадцами ездили в Оптину и всякий раз возвращались оттуда буквально окрыленные и просветленные любовью Старца и его мудрою, исполненною благодати беседой. И после его кончины, горько нами оплаканной, нас невольно тянуло в те места, которые освящены были его земным пребыванием.

В одну из таких поездок, уже по смерти батюшки, я встретился в Оптиной с одним из прежних посетителей батюшкиной кельи, с которым я в ней в былое время неоднократно встречался. Стали мы с ним, как водится, вспоминать обоим нам дорогое прошлое, вспомнили, между прочим, и некоторые случаи прозорливости нашего общего духовного руководителя. Собеседник мой, художник-иконописец, имеющий в Козельске33 иконостасную мастерскую, часто, если только не постоянно, работал в храмах Оптиной Пустыни и потому имел особенное счастье во всякое время видаться с незабвенным Старцем.

— Велика-с была у Старца прозорливость, и многих она от горьких бед спасала, — вздохнув от наплыва воспоминаний, сказал мой собеседник, — от погибели человека похищала и преступников, можно сказать, из когтей дьявола вырвала. И ведь как все это Старцем прикровенно делалось, что и невдомек, бывало, станет, к чему он это делает или к чему речь ведет; а потом-с, глядишь, благодать-то и скажется, да ведь какая благодать-то-с!...

Со мною такой-то вот случай был, что только теперь, уже три года спустя старцевой кончины, во всей темноте этот я случай уразумел, а по своей грешности в те поры судил бы Старца-то!

Заинтересовал он меня:

— Расскажите, что такое у вас было?