7
7
Горькому действительно было больно от сознания того, что русская сила гибнет. Он видит, что человек страдает — и это страдание переходит в него, и он ненавидит страдание, он хочет убить его во всём бытии, чтобы избавить себя от внутренней боли. Он не хочет терпеть. Он ненавидит терпение. Но у Горького нет веры. Бога он искал и разуверился в поиске. Хотел заняться созиданием Бога… Пришёл к мысли о бесплодности такого занятия, вождь помог: выбранил.
Что утишит боль? Забытьё в созерцании или воображении лучшей жизни. Забыться бы в сказке о происходящем за тридевять земель… Конечно, он не сказочник и не дитя — ему нужна не просто красивая иллюзия, а жизненная реальность.
Горький любил Италию: как человек и как художник. Существование весёлых солнечных людей, какими ему виделись со стороны жители той земли (со стороны, хоть он и жил там много: посещая не родную землю, всякий человек воспринимает её как мир, "где нас нет"), дало ему конкретный материал, который он и соединил со своей грёзой. И получились: "Сказки об Италии" (1911–1913).
Эти сказки сродни гравюре, в которой нет полутонов. Всё здесь ярко и отчётливо: если любовь — то любовь, если ненависть — ненависть. Если счастье, то ничем не омрачённое. Лучше сказать: это романтизм, переосмысленный на новой основе, но романтизм, и ничто другое. Писателя влекут характеры, подсмотренные им, как кажется ему, в самой жизни. Он щедро переполняет ими свои создания, полные солнца, радости, свободы, бурной всепоглощающей страсти. Даже когда в жизнь этих людей приходит зло, несчастье, то это всегда — чистая трагедия, без мелочной пошлости чувств, без оскорбляющего человека стремления вызвать жалость к себе.
Этот мир у Горького не знает греха. Здесь тоже убивают и крадут, изменяют и злобствуют, завидуют и лгут, но для Горького здесь сказывается натура, которую нельзя судить. Эти люди, мол — дети роскошной обильной природы, они её часть, они сами природа. А природа — неподсудна человеку. Здесь есть зло, но нет греха. Зло можно уничтожить, и его уничтожают, когда могут. Оно естественно, и борьба с ним естественна, в людях нет злобы к этому злу.
Они веселы, эти люди, они счастливы, даже когда им плохо, потому что и это жизнь, а они любят жить: ведь быть живым — хорошо, и они радостно переживают своё чувство бытия. Когда они, сдерживаемые религиозным чувством, отрекаются от свободного следования страстям, они сознают свою ошибку и свою вину перед природой. Женщина, отказавшаяся от любви мужчины, кается перед смертью, признаваясь, что её вера "только страх перед тем, чего я не могла понять, несмотря на свои желания".
Горький славит материнское начало жизни, посвящая ему вплетённые в общий строй "Сказок об Италии" красивые легенды о подвиге матерей.
Горький убежден, что у человека возвышает прежде всего революционная борьба. Революция, пролетарская солидарность — неизбежная тема "Сказок об Италии". Дело революции, по мнению Горького, — дело Божие…
Вероятно, где-то в глубине подсознания неискоренимою оставалась у писателя уверенность в истине слов любимого им Беранже:
Господа, если к правде святой
Мир дорогу найти не сумеет —
Честь безумцу, который навеет
Человечеству сон золотой!
"Сказки об Италии" — прекрасный золотой сон.
— Неужели в них нет и доли реальности?
— В сон всегда вплетена реальность.
Разумеется, дело Христово понималось Горьким уже давно как иносказание, но лучше было бы не поминать всуе имя Божие. Да и соблазн: простодушные люди не всегда различают язык аллегорий, толкуя его впрямую.
Горькому же эзопов язык нравился. Вслед за итальянскими сказками он создаёт цикл "Русские сказки" (1912–1917), где, в противоположность южной радостной жизни, показал сплошную непроходимую глупость, пошлость, лень, бестолковость и нытьё: "Ведь дело было в России, а там у каждого всегда что-нибудь ноет и болит".
"Сказки" — явная художественная неудача. До щедринского сарказма Горький не дотянул, хотя и пытался следовать именно этой традиции. У Щедрина — язвительное презрение, у Горького — мелкая ироничная злобность.
От аллегорий Горький переходит к отображению русской жизни на бытовом уровне, создаёт цикл "По Руси" (1913–1917), материалом для которого послужили путевые впечатления писателя времён его хождений по русской земле.
Цикл символически открывается рассказом о вхождении в мир нового человека. Рассказ этот, "Рождение человека", знаменателен именно утверждением глубокой религиозности, определяющей всю жизнь русского человека. В рассказе: лирический герой принимает на пустынном берегу моря роды у отставшей от земляков орловской бабы, а затем оба отправляются дальше в путь.
Но как по-разному воспринимают оба свершившееся! Напутствуя явившегося в мир человека, рассказчик предрекает ему жизнь в неизбежной борьбе с враждебным окружением: "Утверждайся, брат, крепче, а то ближние немедленно голову оторвут…" Обыденно гуманистическое восприятие мира.
Женщина, едва оправившись, совершает совершенно иное душевное движение:
" — Пресвятая, Пречистая, — вздрагивая, вздыхала мать и перекатывала растрёпанную котомку с боку на бок.
И вдруг, тихо крикнув, умолкла, потом снова открыла эти донельзя прекрасные глаза — святые глаза родительницы, синие, они смотрят в синее небо, в них горит и тает благодарная, радостная улыбка; подняв тяжёлую руку, мать медленно крестит себя и ребёнка…
— Слава Те, Пречистая Матерь Божия… ох… слава Тебе…"
Далее, уповая на помощь Пречистой, молодая мать решает идти дальше, пренебрегая, кажется, здравым смыслом. Перекрестилась, вновь помянула Богородицу… пошла… Пошла с радостным чувством близости к Богу, со своей надеждой на жизнь.
Все натужно-экспрессивные восславления матери в итальянских сказках не стоят этого великого гимна материнству, прозвучавшего в "Рождении человека". Там — романтизированная фальшь, особенно остро сознаваемая в соотнесённости с этою обыденною правдой.
Поразителен и второй рассказ цикла — «Ледоход». Ватага плотников перебирается через реку по тронувшемуся льду, поминутно рискуя жизнью. Интересен характер старосты Осипа, седенького мужика, умельца, лентяя, краснобая, всегда готового обмануть хозяина, украсть хоть малость то гвоздей, то досок, то ещё чего, что взять сподручно. Именно он вдохновляет мужиков на опасный переход; и сколько проявляет решимости, умения, энергии, смётки, воли в том опасном деле! Он же и хитрец, тонкий дипломат, умело объясняющийся с полицией и умело уходящий от возможного наказания за дерзостность свою. Редкий государственный муж проявляет в своём деле столько таланта и умения, сколько этот сметливый старик — в обыденном, незаметном событии. Могучая и простецкая натура — подлинно русская в силе своей и слабости. Важно, что одним из побуждающих мотивов поступка мужиков становится желание побывать на праздничном богослужении (дело происходит накануне Пасхи). Но — и в кабаке тоже. Широк человек. Рассказчик радостно переживает свою душевную общность с этими людьми, прежде всего со стариком, переживает свои надежды, свою крылатость.
Два первых рассказа цикла "По Руси" — подлинные шедевры русской литературы.
А дальше — как будто всё срывается куда-то под откос. Вновь идут чередом описания густой тяжёлой скуки, бессмыслицы, пустоты жизни.
Декларативно Горький очень любит утверждать своё восхищение красотой и силой некоего абстрактного человека, красотой и силой жизни, но лишь доходит до внимания к конкретным проявлениям этой жизни, к конкретным людям — и всё большей частью оборачивается воротящим с души омерзением. И персонажи его почти сплошь неудачники, грешники. Да грешат-то как-то мелочно, скучно, уныло.
Горький не упускает случая с неприязнью уязвить попавшегося на глаза священника (а попадаются ему всё почему-то отвратительные внешностью): "Немытый, нечёсаный священник, придерживая обеими руками встрёпанные волосы, толкал всех толстым плечом, подставлял ноги людям и, пугливо тараща глаза, спрашивал одно и то же…"
Ну почему обязательно немытый и нечёсаный? Потому что — поп. Бог в сознании людей, изображаемых писателем, — ответчик за всё зло в мире. Вот одно из итоговых впечатлений, вынесенных из странствий по Руси.
Вновь скажем: всё определяется особенностями видения мира. Та двойственность в восприятии мира, какая была присуща "серебряному веку", была присуща и Горькому, в котором собственное индивидуальное своеобразие мировидения соединилось с общей болезнью времени. Что и привело к искажённому пониманию бытия: "Это… раздвоение личности переживалось мною весьма мучительно и нередко заставляло меня создавать драмы там, где можно бы ограничиться весёлою игрою в лёгкой комедии".
Дело, повторим, не в том, что зла нет в мире или его не нужно замечать вовсе, а в самом преимущественном внимании ко злу, приводящем в итоге к отчаянию перед обилием зла при недостатке или полном отсутствии веры. Но так жить мучительно.
Из этой муки, мы знаем, есть два выхода: закалить мужество огнём веры либо одурманить себя грёзой бегства от жизни. От первого Горький отказался, фальшь второго понял с безотрадностью. Но продолжал клеймить и бичевать русскую жизнь.
Всё более заметной темой становится у Горького тема вырождения, проявляемого в смене поколений: от более жизнеспособных — к немощным и душевно недужным. Это заметно у него прежде всего при изображении жизни мещанства. Уже семейство Бессеменовых показано было как выморочное. Кульминация этой темы — семейная хроника "Дело Артамоновых" (1925). Замысел произведения возник у писателя достаточно рано. Уже обдуманный в основных моментах сюжет он рассказывал ещё в 1902 году Л.Толстому, получив его одобрение и наказ писать непременно. Осмысление темы продолжалась в течение многих лет, и хотя закончено произведение было уже долго спустя, в послереволюционной эмиграции Горького, "Дело Артамоновых" можно рассматривать в кругу дореволюционных сочинений писателя.
Драматургия Горького 1907–1917 гг. не выходит из рамок, определённых в его творчестве этого периода.
Вырождение эксплуататорских классов показано достаточно откровенно, но схематично — в пьесе «Последние» (1908). Неблаговидные качества Ивана Коломийцева наследуют его дети, достойные продолжатели его цинизма, разврата, взяточничества и воровства.
Наиболее значительное создание Горького-драматурга в этот период — первый вариант пьесы "Васса Железнова" (1910), рассказ о судьбе сильной характером женщины, которая ценой утраты душевного покоя становится вдохновительницей двух преступлений ради сохранения материальной основы существования своего вырождающегося семейства.
"Фальшивая монета" (1913) — не вполне внятное повествование о людях, обманывающих друг друга и самих себя, живущих фальшивыми ценностями.
В пьесе «Зыковы» (1915) Горький выводит на сцену людей, живущих "в смятении понятий". В жизни они видят прежде всего зло.
Пьеса «Старик» (1915) — одно из примечательных по замыслу произведений Горького, мысль которого: воздаяние за грехи. У у каждого человека свой тайный грех — утверждает писатель. Но может так быть, что у грешника всё-таки устроится жизнь, придёт благополучие. Однако только его счастье поманит, тут же придёт Старик (то ли Антон, то ли Питирим) — судьба — и разрушит всё счастье, отнимет покой, а там и всю жизнь.