Пастырство настоятеля Оптиной пустыни схиархимандрита Моисея
Пастырство настоятеля Оптиной пустыни схиархимандрита Моисея
Оптина пустынь была духовной лечебницей для душ, истерзанных грехом, потерявших или не нашедших смысла жизни, скорбящих и страждущих, ищущих вразумления, утешения, духовной поддержки, а также разрешения своих сомнений и недоумений.
Оптина пустынь расположена в трех километрах от древнего города Козельска, на правом лесном берегу реки Жиздры. По преданию, обитель была основана покаявшимся разбойником Оптою в начале XV столетия. Существует и другое мнение: возможно, первоначально это был общий монастырь, в котором жили монашествующие — старцы и старицы. Это мнение потверждается древними синодиками пустыни, в которых записаны имена схимонахов и схимонахинь. Русское слово "опт" выражает общее количество чего-либо. Отсюда — "Оптин монастырь", в смысле — общий монастырь.
Достоверные сведения об Оптиной пустыни появляются в XVI веке. В XVIII в. обитель пришла в запустение. Только в конце этого столетия усилиями Московского митрополита Платона Оптина пустынь возрождается, и в XIX столетии приобретает известность и славу благодаря подвизавшимся в ней в это время старцам.
Большое влияние оказывали оптинские подвижники на нравственное воспитание русского народа. Это были святые вожди нравственности земли Русской. Передовая русская интеллигенция XIX в. имела тяготение к Оптиной пустыни, не говоря уже о простом верующем народе. Ее посещали писатели, философы: Вл. Соловьев, Шевырев, И. В. и П. В. Киреевские, М. П. Погодин, Н. В. Гоголь, А. П. Толстой, Ф. М. Достоевский, К. Н. Леонтьев, Л. Н. Толстой.
Русская интеллигенция посещала эту обитель не из-за пустого любопытства, а с надеждой укрепить свои духовные силы. С благоговением эти люди изучали и описывали Оптину пустынь. Малейшее знакомство с жизнью и деятельностью оптинских старцев порождает в душе исследователя стремление глубже изучить и определить ее значение в истории Русской Церкви.
Они сознавали высоту внутреннего строя Оптиной пустыни. И. В. Киреевский прямо говорит, что для ознакомления с христианством необходимо познакомиться с жизнью оптинских старцев[536].
Прежде чем непосредственно перейти к описанию пастырской деятельности трех великих оптинских старцев, необходимо кратко познакомиться с жизнью настоятеля Оптиной пустыни архимандрита Моисея. В 1820 г. по просьбе Преосвященного Филарета (Амфитеатрова), управлявшего Калужской епархией, братья Моисей и Антоний (Путиловы), подвизавшиеся уже 10 лет в пустынных рославльских лесах Смоленской обмети, переселились в Оптину пустынь, взяв с собой еще несколько иноков. Благодаря их трудам, Оптина пустынь день ото дня начала возрастать как внешне, так и внутренне.
В 1825 году управление обителью было поручено Моисею. Это был выдающийся администратор, талантливый строитель и мудрый наставник. Он управлял обителью 37 лет — с 1825 по 1862 год. Что делалось в Оптиной пустыни до него, имело характер лишь подготовительный. И все, что делалось после него, было лишь поддержанием им сделанного. Наиболее ценным, чем ознаменовал о. Моисей свое долговременное управление Оптиной пустынью, было учреждение пастырского окормления.
Во время настоятельства ему пришлось потерпеть много неприятностей. Случалось, что некоторые из немощных братий, особенно в первое время настоятельства о. Моисея, питая к нему за что-либо неудовольствие, увлекались до того, что поносили его разными укоризнами и делали это в присутствии его, притворяясь, что его не замечают. В подобных случаях о. Моисей все выслушивал, улыбаясь, с веселым видом и с какой-то радостью принимал неприятные слова как драгоценный подарок и после ни словом, ни делом не воздавал за такое неразумие. А приходя в келию, молился пред образом Спасителя, о Котором всегда говорил: "Вот мое прибежище!"
Во все время настоятельства ему приходилось переносить некоторые неприятности от епархиального начальства. Однако он всегда был сосредоточен в себе самом и не поднимал на притеснителей ни малейшего ропота.
В обитель о. Моисей принимал всех, кто только изъявлял желание жить в монастыре — и образованных людей, и простых из всякого сословия. От поступающих он не требовал никакого вклада в пользу обители. Не столько заботился о. Моисей о том, могут ли принимаемые им люди в монастырь принести пользу, сколько о том, чтобы обитель действительно послужила к их душевной пользе и спасению, — и потому одинаково охотно принимал не только молодых и здоровых, но и старых и хилых, изъявивших искреннее произволение посвятить остаток дней своих на служение Господу. С особенною отеческой любовью смотрел он на своих слепых, как они усердно подвизались в послушании — кто звонарем, кто в хлебне.
В то время обитель была бедна, часто даже не хватало дневного пропитания. Некоторые из братий роптали на о. Моисея за то, что он принимает многих, да притом старых и больных, в монастырь. Отец Моисей обычно отвечал: "Чем больше принимается в обитель, тем больше молитвенников и служащих Богу, Который на долю всякого и посылает потребное. Здоровый и молодой везде найдет себе пристанище, а если старых-то и неспособных к делу, каковы мы с вами, не призреть, то куда им деться? Притом же на всякого поступающего в монастырь Господь и посылает, а на старичков и на больных вдвое, потому что они сами ничем не могут воздать принявшей их обители".
Труды архимандрита Моисея не ограничивались заботой о том, чтобы построить и благоустроить церкви и келии и снабдить братство одеждой и трапезой; главное внимание старца было обращено на духовное воспитание монашествующих и нравственную их поддержку. В 1829 году переместился в Оптину пустынь о. Леонид, а в 1834 году, с согласия о. Моисея, прибыл сюда же для совместного жительства с о. Леонидом и иеромонах Макарий (Иванов), бывший прежде уставщиком и ризничим в Площанской пустыни.
Хотя в духовном назидании братии и прочих лиц, приходивших в Оптину пустынь, главными действующими лицами были старцы о. Леонид, Макарий (а потом и о. Амвросий), но и о. Моисея заслуга и участие в этом деле весьма велика. Он лучше других понимал высокое значение и силу благотворной деятельности старцев; судя обо всем не по человеческим соображениям и понятиям, а с духовной точки зрения, он с большим доброжелательством содействовал их трудам в деле спасения ближних.
О. Моисей без совета старцев не предпринимал ничего. Новопоступивших и новопостригаемых поручал их руководству. Духовное руководство вводилось с большим трудом, но благодаря деятельности духовно мудрого настоятеля и его благих помощников, возделанное их сердечными воздыханиями, скорбями и молитвами, оно возрастало и укреплялось, а потом принесло и добрый плод на ниве Христовой.
Архимандрит Моисей никому не дозволял уклоняться в своеволие, но, с другой стороны, всякому благоразумно предоставлял достаточную свободу, зная, что каждый, занимаясь каким-либо делом, приобретает в нем навык и опытность и большею частью нельзя предвидеть, что может встретиться при исполнении того или другого поручения. О. архимандрит не любил входить в мелочи и тем связывать подчиненных. Главнейшее, что нужно, скажет, а остальное предоставляет собственному их соображению и обстоятельствам.
За всякий труд, понесенный в пользу обители и братства, о. Моисей был всегда признателен и потрудившихся умел утешить и ободрить выражением своей благодарности и отеческою приветливостью. "Спаси, Господи, за взятое послушание. Благодарствую", — бывало, скажет почитаемый старец. Эти краткие слова о. Моисея настолько действовали на тружеников, что в их сердца вливалась новая благодатная сила, которая возбуждала ревность к выполнению данного послушания.
Проникнутый духом Священного Писания и св. отцов-подвижников, он все это старался воплотить в своей душе. Бывало, кто-либо из братии при исполнении какого-либо послушания потерпит неудачу или испортит что-либо случайно, о. Моисей вместо выговора и обличений поблагодарит его, да и утешит, говоря: "Ну, уж кто в деле, нельзя без того быть, чтобы не испортить чего". Или ненамеренно провинившемуся в чем-нибудь предоставит случай загладить свою вину исполнением другого поручения, и виновный еще более старается заслужить доверие, видя оказанное ему снисхождение.
О. Моисей верил совести каждого и не на словах только, а на самом деле, и по вере его сбывалось. Для всех доверие настоятеля было лучшим поощрением и лучшей наградой. Однако, при мудрой снисходительности, правление о. архим. Моисея вовсе не было слабым. Когда он видел какие-либо беспорядки, в случае надобности умел вразумить, а кому требовалось, и напомнить о послушании. Особенно в монастыре о. Моисей не допускал самочиния. Однажды заметив, что эконом, не спрашивая его благословения, делает распоряжения, о. Моисей подозвал его к себе и спросил:
Там вот куча мусора лежала, а теперь я ее не вижу. Куда она девалась?
Да я ее велел свезти, батюшка.
Что же ты меня не спросил, у меня для этого мусора было другое назначение. Ты все самочинничаешь, без благословения делаешь. Надо обо всем спрашивать". И столько говорил об этой безделице, что эконом поневоле увидел, что настоятель за всем следит, хотя и помалкивает, и впредь берегся самочиния в других делах, более важных, которые прежде делал, не спросясь у настоятеля.
Если кто из братии, провинившись в чем-либо, просил прощения у о. Моисея, то, конечно, получал просимое и больше о. архимандрит об этом деле никогда не вспоминал. Если же кто-нибудь и после долгого выжидания со стороны настоятеля не вразумлялся, то о. архимандрит старался, снисходя к его немощи душевной, найти удобный случай к обличению, когда заметит, что тот, кого следует вразумить, в хорошем расположении духа и готов принять замечание, или когда виновный сам являлся к нему по какой-либо своей надобности и казался спокойным. "Придешь, бывало, к о. архимандриту, — рассказывал один из старших братии, — он тебя несколько раз с ног до головы осмотрит и когда увидит, что совершенно спокоен, тогда и начнет делать замечание: "Да вот, брат, я давно хотел тебе сказать…" и проч. А если заметит, что непокоен, то и говорить не станет.
Вообще, смотря снисходительно на немощи и не взыскивая за малости, доверяя на совесть, о. архимандрит не пропускал поступков, требовавших исправления, но сохранял их в памяти и, дождавшись удобного случая, за один раз высказывал все, что нужно, все припоминал за долгое время, так что слышавший не знал, чему более удивляться: продолжительному молчанию настоятеля или неожиданному его обличению, из которого было видно, что он видел и прежде бывшее и не забыл того, а ясно представлял его вину и в прежних действиях, и теперь; обличал неуклонно, и такое делал сильное назидание, что всякое самооправдание разрушалось в прах, и один подобный случай оставался памятным на многие годы и действовал сильнее, чем повторяемые выговоры. Оттого и происходило, что хотя о. Моисей мало и редко говорил, но влияние его ощущалось во всей обители, во всем братстве.
Слово о. архимандрита Моисея никогда не было праздным, но всегда бывало сказано кстати, редко, да метко; но, вместе с тем, не в начальственном властном тоне, а в отеческом духе и весьма рассудительно. По своей духовной мудрости он на всех смотрел, как на детей, на которых и не мог сердиться, а в случае надобности только вразумлял их отечески. Слово обличения и вразумления о. архимандрита было со властию и благотворно действовало на братию, потому что он имел правилом прежде, нежели сделать замечание брату, внутреннее помолиться за него Богу.
В ком о. архимандрит видел недостаток надлежащего разумения, от тех много и не требовал; а если заметит, что человек уже может понимать дело по-монашески, но невнимателен к должному или уклоняется в самооправдание, к тому был строг и взыскателен. Тем из братии, которых считал более развитыми и понимающими духовную жизнь, поручая какое-либо дело, говорил иногда, что его можно сделать так или вот так, — и это он делал для того, чтобы потом в случае неисполнения иметь возможность смирить брата.
Он был для всех любящим отцом и наставником. Случалось, что между братиями возникало какое-нибудь неудовольствие. И тот, и другой приходили жаловаться к настоятелю. Внимательно выслушав жалобу, о. Моисей давал недовольному высказаться, прерывая изредка замечаниями в таком роде: "Как же он это мог сказать?" Или: "Одобрить этого нельзя"; а в заключение о. Моисей обыкновенно говаривал: "да уж, нужно кончить это дело по-монашески. Пойди как-нибудь там, объяснись с ним". Тот, кто приносил жалобу, должен был делать первый шаг к примирению или просить прощения у другого.
Можно себе представить, каково было его великодушие и снисхождение к недостаткам ближних, когда он состарился в трудах настоятельских и подвигах монашеских после многоразличных испытаний и скорбей почти сорокалетнего настоятельства, какая возросла и созрела в нем духовная опытность и мудрость. Он стал подобен ангелу во плоти в своих поступках.
В последние годы жизни, когда кто-нибудь с огорчением говорил ему о каких-нибудь беспорядках или бесчиниях, о. архимандрит кротко отвечал: "Да, уж сам-то я хуже всех", и говорил это с таким искренним смирением, что разговор о немощах братских невольно прекращался.
Неподражаемо было искусство о. архимандрита говорить с каждым в его тоне: с простыми — попросту, с образованным — на их языке, а с средними — сообразно с их понятиями и их образом речи. Он хорошо понимал потребности каждого, зато и его внимание ценили все, и все его любили. На всякого он умел действовать и всякого направлять к полезному, смотря по его свойствам, привычкам и душевному настроению.
Однажды о. Моисею кто-то принес арбуз. Он взял его и положил в своей келии. Арбуз этот лежал день, лежал другой, а на третий келейники решили: "Давай-ка, приберем этот арбуз, ведь архимандрит велел, чтобы всякая вещь была на своем месте". Взяли арбуз к себе и после обеда расположились его есть. Половину уже съели, как вдруг — звонок от о. архимандрита. Старший келейник говорит своему товарищу: "Ну, брат, иди ты, а если спросит про арбуз, отделывайся, как знаешь". Келейник входит, о. архимандрит спрашивает:
— А что, брат, вот тут у меня одна вещица лежала, да я ее теперь уж там не вижу. Где она?
— Где, батюшка? Какая вещица?
— Да вот здесь, одна вещь была у меня.
— Какая, батюшка, не арбуз ли?
— Да, арбуз.
— Простите, батюшка, мы его прибрали, да половину уже и съели.
— Ну, принеси мне сюда хоть половину, — и больше ни слова, потому что келейник начал со слова "простите".
Однажды по случаю ненастной погоды заехал в монастырь один богатый купец с сыном, да и пробыл в нем несколько дней, питаясь монастырской пищей. Наконец, начал роптать, что много придется заплатить за все. Но ему гостинник-послушник отвечал, что не возьмут с него ничего, "но если сам пожелает, то у них есть кружка на столе, и что ему Бог положит на сердце, то он в нее и опустит".
— Да я-то опущу, но ведь другие могут ничего не опустить, — сказал купец.
На это послушник отвечал, что о. настоятель Моисей говорил, что если 99 ничего не заплатят, так Бог пождет такого сотого, который за всех вознаградит.
При этих словах купец взглянул на своего сына и сказал: "Ну, сотые-то, верно, мы с тобой". И с тех пор, пораженный такой верой настоятеля, сделался постоянным благодетелем Оптиной пустыни.
Всякое благодеяние, всякую жертву из усердия к обители, даже малую, о. архимандрит Моисей принимал всегда с искреннею благодарностью, особенно во время нужды, но с другой стороны, никакому и самому значительному приношению не удивлялся. Случилось, что одно семейство, оказавшее иного благодеяний Оптиной пустыни, посетило обитель, и, остановившись на монастырской гостинице, осталось недовольно каким-то распоряжением гостинника. Пошли жаловаться к о. архимандриту.
Вот, батюшка, мы всегда с усердием принимаем ваших сборщиков, с любовью помогаем обители, а ваш гостинник и того-то не захотел сделать для нас".
Да мы уж думали, — отвечал богомудрый старец, — что вы оказываете нам благодеяния ваши ради Бога и от Господа ожидаете себе награды за ваши добрые дела. Если же вы нас, грешных, ожидаете себе воздаяния, то лучше уж и не оказывать благодеяний, потому что мы, убогие и неисправные, ничего не можем воздать за них.
Посетители не только удовлетворились этим объяснением, но и утешились искренностью старца, а потом с удовольствием и благодарностью вспоминали, как вместо ожидаемых извинений и удовлетворений их самолюбию получили к душевной своей пользе высоко-духовное назидание. Конечно, в этом случае о. архимандрит знал, с кем он имел дело, а гостинника после все-таки призвал и сделал ему нужное вразумление.
Духовная мудрость никогда не оставляла его. Он ни к кому не имел в своем сердце неприязненного чувства, обо всех имел благую мысль, со всеми старался быть в мире по заповеди апостольской: "Аще возможно еже от вас, со всеми мир имейте" (Рим. 12, 18). В случае надобности о. архимандрит готов был просить прощения и у тех, пред которыми он не был виноват. Однажды сделал он какое-то замечание одному брату, но заметил, что последний не хорошо принял его слова. Через несколько дней, собираясь идти к службе, позвал этого брата: "Вот я тебе тогда-то сделал замечание, и показалось мне, что ты слова мои принял неблагодушно. Угодники Божии и в ризах спрашивали прощения, и я тебя прошу: прости меня Бога ради!" — и при этом старец-настоятель поклонился недовольному брату.
Наконец, одну из главнейших причин всегда мирного устроения о. архимандрита Моисея и вместе с тем одну из отличительнейших и замечательнейших черт его составляло то, что он никогда не желал настойчиво, чтобы исполнилась его воля, но напротив, с совершенною покорностью и в малом, и в великом предавался воле Божией[537].