Послушание во пагубу
Послушание во пагубу
Не бойтесь ни льва, ни благородного леопарда, даже страшную змею можно обратить в бегство. Лишь одно страшно, поверьте, — плохие епископы! Не трепещите перед высотами сана. Ибо многие облечены саном, да не все имеют благодать.
Св. Григорий Богослов.
НАПИСАВ МАТЕРИ о своем постриге, о. Серафим вскорости получил ответ:
Дорогой Евгений!
Ты принял монашество — это очень важный шаг. Меня это не очень удивило, ведь решение свое ты обдумывал довольно долго. Ты уже взрослый и сам знаешь, что хочешь от жизни и в чём сможешь принести наибольшую пользу. Раз теперь ваш скит признан, так сказать, официально, всем, кто там живет, тоже нужен какой?то статус. Многого, хотя я и христианка, я не понимаю. Странным и необязательным мне кажется отношение к пище, одежде. Например, как работать в рясе? Неудобно же, она цепляет за всё, да и чистить трудно. По–моему, можно было бы обходиться обычной рабочей одеждой — кто вас там на горе увидит! — а Господь простит. Желаю тебе успехов и да благословит вас обоих Бог на любом поприще.
А нельзя ли и мне келью? От одной женщины вреда не будет. Всё равно для меня ты всегда останешься маленьким «Уги», однако надеюсь, твой труд рано или поздно заметят, ты получишь материальное вознаграждение и жизнь твоя не окажется сплошными ухабами и рытвинами. Привет Глебу.
Целую. Мама.
Неудивительно, что Эстер не поняла высоких устремлений пустынножительства. Да и не беда: все связи с мирским окончательно порваны. Беда в другом: братий не понял архиеп. Антоний, он- то как раз и не собирался порывать с обмирщенной жизнью. И вопреки надеждам о. Серафима, по- хорошему дело не кончилось. Самые большие потрясения ждали впереди. Вот как сам он описывает ту пору:
«В канун Рождества 1970 года мы — против своей воли — отправились на 3 дня в Сан–Франциско, дабы причаститься на праздник, засвидетельствовать почтение архиепископу, навестить Елену
Юрьевну Концевич (ей нужно было переговорить с о. Германом), коротко повидать наших матерей в Монтерее. Покидали мы скит с тяжелым сердцем, вопреки собственному желанию. Одна мысль, что придется предстать в церкви в наших мантиях (думалось, это обязательное условие), убеждала нас в собственном фарисействе, желании приумножить то уважение и даже благоговение (неоправданное, конечно), которое испытывали к нам многие в Сан–Франциско. Находясь вдалеке, они, разумеется, не видели наших промахов и недочетов и уважали не столько нас, сколько наше дело. Однако нам уже долго не давали покоя слова Спасителя: «Горе вам, когда все люди будут говорить о вас хорошо!»
По дороге заехали в Рединг — забрать крупную деталь взамен сломавшейся в нашем печатном станке, потом — в Беркли, возможно, Елена Юрьевна Концевич согласится поехать с нами в Сан- Франциско. Она и впрямь дожидалась попутчиков. В общем, в церковь мы попали лишь ко всенощной, не успев поприветствовать Владыку, хотя и знали, что он в этом очень щепетилен. Мы сразу прошли в алтарь и спросили у архиепископа благословение. После службы он поинтересовался, останемся ли мы у него, но мы уже договорились, как всегда, остановиться у дьякона Николая (вместе мы совершали молитвенное правило, надеясь еще ярче возжечь Божественную искру у него в душе — она сулила пламя великого труда во благо Христовой Церкви.)
Рождественским утром, как и в былые годы, мы пошли на раннюю литургию, после чего собирались сразу же отбыть в Монтерей. Но один из друзей нашего Братства уговорил нас остаться на обед. Затем, думалось, зайдем к Владыке. Однако мне не удалось дозвониться до него, а уже смеркалось, и мы решили, что поедем сейчас в Монтерей, а завтра за полдень на обратном пути повидаем и Владыку. Всю вечерню мы прочитали в машине.
Объяснение с нашими матерями прошло на удивление гладко, и поутру возвращаясь из Монтерея, мы почуяли, что уж Владыка Антоний нас так легко не отпустит. По дороге заехали в церковь преп. Серафима, где о. Григорий Кравчина готовился к литургии, недолго поговорили и поспешили в Сан–Франциско к Владыке.
Дело в том, что пока мы были в Монтерее, позвонил Лаврентий Кемпбелл и предупредил, что Владыка очень сердит и к его, Лаврентию, неудовольствию старается опорочить нас всякими вымыслами. Что ж, мы представляли, что нас ожидает.
Чуть за полдень приехали мы в Сан–Франциско и застали Владыку за трапезой. Он принял нас чрезвычайно холодно и за обедом мы едва обмолвились словом.
Потом он позвал нас к себе, точнее, повел о. Германа наверх, а мне пришлось два часа дожидаться внизу. Меня это несказанно огорчило: я знал, что брата моего сейчас подвергают психологической обработке, чтобы сломить его чувствительную, легкоранимую русскую душу, а мне придется лишь смиренно принять итог «переговоров», поскольку я — «бесправный» американец. Предчувствие не обмануло — всё именно так и замышлялось! Я принялся молиться, особенно нашему «истинному» Владыке — Иоанну[37], и столь истовой молитвы я от себя давно не слышал. Взглянув на портрет Царя–мученика, я и к нему воззвал о помощи! Я понял, что мы пали жертвой сильнейшего монашеского искушения, и в то же время возрадовался, что на нашем ровном доселе пути появились препятствия, что кому?то и мы стали в немилость, хотя впору было опасаться за само существование нашего скита, всего нашего дела».
А меж тем архиеп. Антоний привел о. Германа к себе в кабинет, запер дверь, спрятал ключи в карман, поставил на середину комнаты стул, указал гостю сесть, направил свет яркой неоновой лампы прямо ему в лицо. Сам же сел за стол, и в темноте о. Герману было его не разглядеть — слепила лампа.
- Вы замечены в непослушании, — сурово заговорил Владыка. — Срамите меня, появляетесь в миру в мантиях.
Отец Герман смекнул: Владыку смутило то, что «его» монахи так выделяются среди местного клира. Но не он ли сам настоял, чтобы братия появились в миру?
- Вы позорите не только монашество, но и мою епархию, — продолжал архиепископ. — И само собой разумеется, вам нельзя иметь во владении землю. Однако земля у вас есть! А случись вам умереть путешествуя, например, и земля достанется государству. Вы оставили завещание?
- Нет, — признался о. Герман. — Земля наша уготована для пустынножителей, отшельников.
- Не смешите! Какие в наше время отшельники! — и Владыка заявил, что о. Герман впал в прелесть, напомнил, что монахам не позволяется иметь собственности, и потребовал, чтобы он отписал всю землю ему, Владыке, но на имя, которое тот носил в миру, — А. Медведев.
Отец Герман опешил.
- Но почему же на Ваше имя? Ведь вы же тоже монах.
- Синод назначил меня вашим настоятелем. И я по праву требую от вас послушания — пишите дарственную на мое имя!
- Но мы Вас не выбирали, — напомнил о. Герман, — а согласно монашескому уставу братия сама избирает игумена.
Его несказанно возмутило притязание архиепископа на их скит и землю, заработанную своим трудом и подвигом!
- Это я вас должен монашескому уставу учить, а не вы — меня, — отрезал архиепископ.
О дальнейшем о. Серафим пишет так:
«Владыка виртуозно сыграл на струнках русской души, он кричал, угрожал.. грубо ругался, всё повторял о. Герману, что «постриг принять — это не в парикмахерскую сходить». В конце концов он довел о. Германа до слез, едва не до припадка. Вконец отчаявшись, тот повел разговор с Владыкой в той же манере и с ужасом увидел, что тому по душе такая словесная перепалка и что он лишь принял роль сурового настоятеля, грозящего употребить власть и т. д. Отец Герман воспротивился новому решению архиепископа, благословившего их скит ранее как независимую церковную организацию, и потребовал, чтобы их оставили в покое. На что Владыка громогласно объявил: «Ну нет, в покое я вас не оставлю!»»
Кроме прочего, он запретил братии писать кому?либо или приглашать кого?либо без его благословения, а все их издания повелел представлять лично ему для цензуры. «Что Вы меня мучаете?!» — не выдержав, воскликнул о. Герман.
В дверь стучали, то был о. Серафим. Архиепископ поспешил к двери, вспомнил, что запер ее, вернулся к столу отыскать ключи. Отец Герман напомнил Владыке, что тот сунул их в карман, и архиепископ бросился к двери, впустил о. Серафима. Подвинув ему стул рядом с о. Германом, сам уселся за стол. Он явно утерял кураж, — ведь свободного американца не застращаешь, как русского. Отец Серафим сразу заметил, его брат плакал.
- Отец Герман чересчур впечатлителен, — попытался объяснить архиепископ. Потом принялся перечислять «прегрешения» братии: не явились к нему за благословением на поездку в Монтерей, не остались на позднюю литургию, хотя их ждали и верующие и он сам, не остановились у него и так далее в том же духе.
Позже о. Серафим вспоминал, что его особенно поразило: «Архиепископ выразил неудовольствие, что в недавнем письме мы предложили Устав Братства[38] ему на одобрение (что, собственно, мы обговорили с ним много раньше). Сейчас же он заявил, что Устав должны предлагать не мы ему, а он — нам».
В тот памятный день о. Герман сказал брату:
- Представляешь, что он требует? Чтобы мы переписали землю на его имя!
- Зачем? — удивился о. Серафим.
- Чтобы целиком и полностью от него зависеть. Он хочет забрать у тебя твой собственный клочок американской земли, в который ты вложил столько труда, а тебя вышвырнуть вон! Нет, с меня хватит!
- Пошли отсюда, — и о. Серафим взял друга за руку. Они спускались по лестнице, где их нагнал архиеп. Антоний. По словам о. Серафима, «гнев Владыки сменился на милость, по крайней мере так казалось. Прихватив мимоходом дешевый торт и две бутылки вина, он сунул это нам — «благословил» на прощанье». Тем «допрос под пыткой» и кончился.
ДЕСЯТЬ ДНЕЙ СПУСТЯ, вспоминая события того дня, еще не оправившись от потрясения, о. Серафим написал: «Скажу лишь, что такого разочарования я не испытывал за всю жизнь. Никогда не затянется эта рана. Владыка спустил на нас с о. Германом свору своих бесов. Как всё это скверно. Он играет в старца, в настоятеля, и игра эта отвратительна. Наша вера во Владыку полностью и безвозвратно утеряна. Возможно, мы ничего не понимаем в монашестве, однако твердо верим, что в христианской Церкви взыскания, правомерно налагаемые начальством, должны встречаться с пониманием и доверием, без конфликтов. Владыка Иоанн не раз наказывал меня, но я всегда чувствовал, что наказание справедливо, и каждое шло мне в пользу. Но сейчас же. нас словно вывернули наизнанку, мы не находим покоя, ибо насилуется сама наша совесть. Уже неделю мы совершенно выбиты из колеи и с отчаяньем ожидаем своей участи и участи «Православного Слова».
Владыка Антоний, вопреки нашей договоренности еще до пострига, возомнил, что в полнейшем его подчинении, поскольку он якобы «настоятель». Такое заблуждение может уничтожить плоды наших семилетних трудов, а зиждется оно лишь на поверхностных суждениях Владыки о нас.
Мы, очевидно, видимся ему очередной «единицей» его епархии, где он не столько управитель, сколько диктатор, и мы шагу не можем ступить без его благословения. Такое представление сложилось у него не сразу, он поначалу выведал все наши слабинки, а сейчас решил нанести решающий удар и подчинить нас. Уже давно проявлялось его нежелание видеть нас и нашу работу в истинном свете, ему хотелось, чтобы мы стали винтиками в отлаженном им механизме епархии.
Возжелай мы какого владыку в наставники, давно бы уже сами пошли под крыло еп. Нектария — ему так хотелось, чтобы мы основали монастырь. Но дабы сохранить независимость, мы как зеницу ока хранили непричастность к церковным организациям, хотя уважали Владыку Нектария и поныне поддерживаем с ним самые хорошие отношения. Коль скоро нашему скиту необходим, по рекомендации Синода, наставник, так лучшего и не сыскать, тем более, что он и без того обещал навещать нас всякий раз на пути из Сан–Франциско в Сиэтл. Не хотим мы ссориться и с Владыкой Антонием, лишь бы он не вмешивался в наши дела. Неужто он не понимает, что свобода порождает дружбу, а рабская зависимость — скрытую вражду!»
Монахи чутко прислушивались к завету преп. Кассиана Римлянина. Еще в V веке он говорил: «У Отцев из древности существует такое изречение. что монаху всячески надобно избегать женщин и епископов. ни тот, ни другая уже не допустят ему более иметь покоя в келье, или заниматься богомыслием, созерцать чистыми очами святые предметы». Отец Серафим добавлял: «Конечно, епископы и монахи могут работать и во благо Церкви и друг друга, но только будучи полностью независимыми! Таково наше глубокое убеждение».
Братии не отказать в объективности: они пытались взглянуть на положение вещей глазами архиеп. Антония. Отец Герман защищал Владыку перед о. Серафимом, дескать, он неплохой человек. И диктаторство не присуще ему вообще, а лишь в этом частном случае, из?за поверхностного суждения. Отец Серафим же писал: «Владыка Антоний не остановится ни перед чем, лишь бы настоять на своем, с нами и с любым, и не по злому умыслу, а по крайней убежденности в собственной власти и неограниченных правах. Нам остается лишь скорбеть. Ведь мы искренне любим и жалеем нашего архипастыря. Его боятся, но близких людей у него нет, в нас он видит лишь безропотных и покорных исполнителей его воли. Нам такое не подходит! Владыка Иоанн благословлял нас на совершенно иное».
Хотя и Владыка Иоанн, и Владыка Антоний уповали на дисциплину и послушание, их принципы разнились в корне. Отец Серафим писал: «Для архиеп. Антония главное — собственная власть, власть иерарха Церкви. И ведь нас об этом предупреждали. Еп. Нектарий говорил, что архиеп. Антоний не потерпит ничьей самостоятельности у себя в епархии». Опять же, стремление к неограниченной власти диктовалось не властолюбием Владыки, а его уверенностью, что так лучше для всей церковной организации. Он полагал, что любовь и взаимное доверие несовместимы с послушанием. Подчиненные должны подчиняться, и если необходимо — идти вопреки своей совести ради иерархов лишь потому, что они иерархи. Более того, уничтожать личную инициативу — прямая обязанность владык, по мнению архиеп. Антония. Это вполне естественно и нормально, а владыки тем самым еще и благодетельствуют своим подчиненным, взращивая в них «смирение». Ну, а когда они станут окончательно «ручными», так сказать, полноправными «членами партии», их можно с большой пользой употребить во благо «организации», т. е. епархии.
Отец Серафим писал: «Мы понимаем, что Владыка Антоний руководствовался самыми благими побуждениями, увещевая нас как укрепить собственный авторитет, так и принять от него наказание, дабы стать «настоящими монахами» (в его понимании). Более того, он посулил нам такую же карьеру, предрек, что и мы будем карать непокорных. Отец Герман, не удержавшись, воскликнул: «Избави Бог!»»
И пастырство Владыки Антония носило отпечаток лжестарчества, губительного духовного недуга, описанного еще в XIX веке свят. Игнатием (Брянчаниновым), позднее исследованного проф. И. М. Концевичем. Иван Михайлович пишет о старчестве истинном и ложном, равно и о плодах того и другого: «Предавшие себя всецело водительству истинного старца испытывают особое чувство радости и свободы о Господе. Это лично на себе испытал пишущий эти строки[39]. Старец — непосредственный проводник воли Божией. Общение же с Богом всегда сопряжено с чувством духовной свободы, радости и неописуемого мира на душе. Напротив того, лжестарец заслоняет собою Бога, ставя на место воли Божией свою волю, что сопряжено с чувством рабства, угнетенности и почти всегда уныния. Мало того, всецелое преклонение ученика пред лжестарцем вытравливает в нем личность, хоронит волю и таким образом отучает его сознание от ответственности за свои действия».
Истинным старцем был, к примеру, архиеп. Иоанн. Но старцами не становятся сразу же, как только добиваются высокого положения или власти. В письме к о. Герману Елена Юрьевна Концевич писала: «Апостол Павел считал пророчество даром (1 Кор. 4:10). Так вот, старчество — это дар пророчества… дар Духа Святого, и никто не понимает этого».
Касательно понятий архиеп. Антония о смирении и послушании о. Серафим писал другу: «Ты знаешь нас хорошо и понимаешь, что мы уважаем и подчиняемся законным церковным властям и что никогда не пытались подчинить себе других (разве что в этом наш большой недостаток), не искали церковных должностей или чинов. Но коль скоро «смирение» и «послушание» в том, чтобы совершенно постороннему человеку отдать труд нашей жизни, наша совесть с подобным не смирится.
Такое «послушание» ведет к обмирщению и незаконно духовно, что очевидно. Мы ученики Владыки Иоанна, он вдохновил и благословил на нашу работу с самого начала и по сей день пребывает с нами, в чём мы твердо убеждены. И всякий успех наш дарован по его благословению. Он научил нас: дух превыше правил и уставов, превыше церковной дисциплины и всего прочего. Если послушанием ли, верностью ли букве закона, фанатизмом ли в каком добром деле дух человека сломлен или уничтожен, значит, что?то в таком послушании заложено чудовищно неправильное. Владыка Антоний уже обвинил нас в непослушании и своеволии. Мы признаем, что многогрешны, но в данном случае на нас возводят напраслину. Всякая добродетель бессмысленна сама по себе, она должна найти приложение в определенных обстоятельствах, общих делах, плодотворном труде. Например, основании действующего монастыря (как в Джорданвилле) или публикации «Православного Слова» и всеми связанными с печатью тяготами. Семь лет продолжаем мы миссионерский труд, не жалея сил и жертвуя собой, во всём соблюдая послушание Церкви и друг другу, ни разу не явив «своеволия», прислушиваясь к мнению друг друга, выполняя общее дело. Это единит нас, без этого мы просто не выжили бы. Только во взаимном послушании и по благословению Владыки Иоанна смогли мы выстоять столько лет, и теперь Церковь призывает нас расширить деятельность, дабы принести больше плодов».
О плачевных результатах лжестарчества Владыки Антония о. Серафим упомянет в письмах еще не раз: «Владыка мягко стелет, да жестко спать. Он уничтожает дух. Он умеет примирить, но душит любое доброе начинание». Один из священников так и назвал его «удавителем души». И о. Серафим написал: «Мы дали этому священнику текст акафиста св. равноап. Нине, тайно вывезенный из СССР одной монахиней. В свободном мире текста этого нет. Владыка Антоний, услыхав о нем, тут же забрал его, сказал: «Его нужно утвердить» — и больше об этом акафисте никто не слышал».
Еще один случай, приведенный о. Серафимом: «С месяц назад нас посетил некий священник и прямо заявил: «Владыка Антоний уничтожил мою духовную жизнь». Это, конечно, преувеличение, ибо и сам священник должен заботиться о своей духовности. Однако столь разнятся эти слова с его же высказыванием несколько лет тому назад: «Владыка Антоний спас меня, без его поддержки и настояния я бы не только не стал священником, но и вряд ли бы сегодня оставался в Церкви». Вот наглядная разница: один епископ вдохновляет, другой — подавляет под видом внешней правильности».
Из всех жертв Владыки Антония больше всего досталось его викарному еп. Нектарию. Клика иерархов ни во что его не ставила, не принимала всерьез. Некогда на него возлагали большие надежды как на сторонника их «партийной линии», но глубоко разочаровались, когда еп. Нектарий вместе с иерархами Леонтием и Саввой встал на защиту архиеп. Иоанна. Теперь же член этой группировки стал его непосредственным «начальником». Когда звонил телефон, душа у него уходила в пятки: не Владыка ли Антоний? Он сам признавался о. Герману и о. Серафиму, что Владыка Антоний не дает ему и шагу ступить самостоятельно. Какой я епископ? — сокрушался он. — Я — кукла Владыки. Вы счастливы, вам есть кому пожаловаться, а вот мне — некому. Знали бы вы, какую безысходность вызвал он в душе моей!»
В 1971 году еп. Нектарий с сердечным приступом попал в больницу, но и там архиеп. Антоний не оставил его в покое. Отец Серафим писал: «Жестокое (хотя и не злонамеренное — он просто не может иначе!) преследование Владыкой своих монахов наглядно видно из его посещения еп. Нектария в больнице. Он так усугубил состояние почти умирающего, что сестра выдворила Владыку Антония из палаты! Пред лицом смерти еп. Нектарию труднее всего было принять несправедливое обращение Владыки, не огорчившись. Еп. Нектарий избрал путь кроткого повиновения, но мы такой путь не приемлем!»
БРАТИЯ ПОНИМАЛИ, что диктаторская хватка Владыки Антония повредит их ревностному служению. И никакой логики в действиях Владыки они не видели. Отец Серафим писал: «Перед Богом Владыка Антоний не имеет права брать ответственность за дело, с которым незнаком, тем более, что и английского языка он не знает. Он не сделал ни одного замечания относительно «Православного Слова», даже не читал журнала (сам признался); о нашей жизни он представления не имеет, равно и о нашем молитвенном правиле. Ничего не спросил об этом даже в день пострига. Он понятия не имеет об американцах, о задачах американской миссии, а с нами ни разу об этом не посоветовался. Даже в благодарственной грамоте Синода нас благословили как миссионерскую организацию. Нам же для исполнения своего монашеского и миссионерского призвания необходима свобода и доверие, чтобы мы писали для тех, кому находим необходимым, чтобы в трудный час могли созвать людей, чтобы обладали необходимой властью укротить смутьянов. Короче: мы не можем ждать, пока некто, сидя за тридевять земель, соблаговолит принять за нас решение, руководствуясь лишь собственными предположениями».
Еще более беспокоило братию требование архиепископа о цензуре. Отец Серафим писал: ««Православное Слово»нельзя подвергать никакой цензуре, на то у нас есть благословение Владыки Иоанна. Сам он лишь изредка давал совет, когда мы сами просили разрешить наши сомнения. В противовес этому Владыка Антоний считает: что бы ни происходило в его епархии — на его ответственности, и допусти его до нашего «Православного Слова» — журнал превратится в «орган епархии», и, без сомнения, он не позволит печатать определенные статьи, а цензура его будет произвольной и несостоятельной».
В первую очередь, как полагали братия, архиеп. Антоний будет избегать острых углов церковной политики. Некогда он говорил им: «Нельзя раздражать Афинагора». Как слова эти шли вразрез с советом Владыки Иоанна «открыто обличать патриарха Афинагора, даже если людям такое придется не по душе». Отец Серафим писал: «Знал бы Владыка Антоний, как крепко мы «раздражаем» в «Православном Слове» Афинагора, он бы немедленно запретил наши статьи как «вносящие разлад», равно и всякое прославление Владыки Иоанна (особенно в русскоязычных материалах).»
ПО СЛОВАМ о. Серафима, братия «изрядно испугались» — над Братством сгустились тучи. Не одну ночь провели монахи без сна. Кому и что смогут они доказать? Вся власть мирская — на стороне Владыки Антония. Отец Серафим рассуждал так: «Владыка — видная фигура в Синоде, и уже только поэтому нам не сдобровать. Разве трудно представить нас там зелеными самонадеянными молокососами, горделивыми, непослушными, ненадежными?»
Он попросил совета, написав о. Пантелеймону, которому удалось отстоять монашескую независимость. Отослал письмо и архиеп. Аверкию, посетовав на «ужасное положение».
В марте 1971 года братия получили указ архиеп. Антония (очевидно, разосланный по всем приходам епархии). В нем в частности говорилось: «Нами открыт мужской монастырь. Настоятельство монастырем возлагается мною на меня же. Братии надлежит издавать журнал «Православное Слово». в качестве послушания. Дальнейшие распоряжения о деятельности монастыря последуют».
Прочитав указ, о. Серафим отметил: «Сбылись наши худшие опасения — Владыка Антоний прибрал наш скит к рукам».
Случилось это во время Великого поста, братия отдавали много сил долгим богослужениям, строгому воздержанию. Указ словно искушал их впасть в полное отчаяние. Но Господь их не оставлял. Из записей о. Серафима видно, что «не прошло и дня, как совершенно неожиданно явился Владыка Нектарий с Курско–Коренной иконой Богоматери[40]. Враз схлынула тревога, сменилась радостью, мы почувствовали, что с нами Бог. Владыка отслужил молебен, причастил нас запасными Дарами (было время вечерни, и мы еще не прикасались к пище), позволил взойти с иконой на вершину горы. Господь благословляет нас непрестанно!» Случилась эта радость в день именин архим. Герасима, и братия увидели в этом знамение — не покидает их небесный предстоятель, преп. Герман Аляскинский.
Указ архиеп. Антония понуждал братию к конкретным действиям. Отец Серафим записал: «Если мы хотим бороться с нашей невыносимой кабалой, медлить нельзя. Дай мы слабинку сейчас, не успеем оглянуться, как окажемся «послушными» и бездушными истуканами, неспособными зажечь сердца людей».
Отец Серафим немедля написал еп. Лавру, другу о. Германа по Джорданвилльской семинарии. Подтвердив, что Братство не приемлет указа Владыки Антония, о. Серафим далее говорил:
«Не в наших намерениях затевать борьбу или настраивать кого против Владыки — у него, несомненно, свое объяснение всему произошедшему. Мы лишь хотим внести ясность: как бы ни складывались наши отношения с Владыкой ранее, отныне мы не можем поддерживать с ним никаких связей. К нашему скиту, если Синод даст ему монастырский статус, он непричастен, и скит не является собственностью епархии. Наше Братство, очевидно, вскорости пополнится, но с назначением Владыки в настоятели нам придется отговорить будущую братию или посоветовать другой монастырь — это лучше, нежели помогать Владыке в осуществлении его совершенно несбыточных затей. Скажем откровенно: желающих вступить в «его» монастырь не находится, потому?то он и решил загрести жар нашими руками.
Возможно, все изложенное покажется Вам дерзким, и Вы посоветуете набраться терпения, принять волю Владыки как послушание или попытаться договориться с ним. Ответим прямо: никакого компромисса! Владыка Антоний не прислушивается к нам: наверное, полагает, что мы не вправе что?либо советовать ему. Свои намерения он обнаружил полностью, и покуда он имеет над нами власть, недоверие, подозрительность и безысходность не оставят нас. Таковы плоды противозаконного самозванства».
Отец Герман меж тем изливал душу, поверяя свои беды и заботы женщине, которую уважал беспредельно, — Елене Юрьевне Концевич. И что бы братии ни прислушаться к ее мудрому предостережению! Впрочем, они не жалели, что приняли монашество. Елену Юрьевну было не обмануть. Она не только поняла суть лжестарчества архиеп. Антония, но и заглянула глубже. За Владыкой стояли силы, перед которыми ему приходилось держать ответ. Елена Юрьевна поведала братии, что могущественная группировка епископов в Синоде настроена против них, считая их «ненадежными»: уж слишком защищали и почитали братию Владыку Иоанна. По словам о. Серафима, архиеп. Антоний пребывал в «страхе смертном» перед влиятельнейшим членом группировки, архиеп. Виталием Канадским. Видимо, архиеп. Антоний убедил свое «начальство», что полностью подчинил братий «партийной линии». Всё это характерно для приспособленчества, указала Елена Юрьевна, для которого «партийная линия» превыше Бога, и линия эта всячески узаконивается. «Всё не так просто, — предупреждала она, — отрекшийся от сергианства на словах, может следовать ему в делах».
В письмах о. Германа к Елене Юрьевне, как и у всякого русского, преобладали чувства, поэтому он просил написать и о. Серафим, чтобы обрисовать положение вещей беспристрастно. Приводим полностью одно из его писем — в нем ясно изложены древнейшие принципы монашеской независимости:
Дорогая Елена Юрьевна!
Вы знаете, что уже не один месяц пребываем мы в беспокойстве из?за дальнейшей судьбы нашего Братства, да и всей нашей миссионерской работы в Церкви. В письмах о. Германа к Вам описываются более наши теперешние треволнения, нежели основополагающие принципы, которые подвигали и подвигают нас на дела.
Пишу к Вам по–английски, дабы избежать столь присущей русскому стилю чувственной окраски и изложить как можно короче и яснее наши обстоятельства и чаяния. После Владыки Иоанна Вы с Иваном Михайловичем стали нам наставниками, и до чего же горько: у Вас на глазах наша миссионерская деятельность может и закончиться.
Конечно, сейчас нам угрожают, и угрозы весьма серьезны, но нетрудно понять их причины. Всё просто: управляющий епархией не понимает ни нас, ни нашей работы, он лишь пытается использовать нас в своих целях. Правда на нашей стороне, мы не нарушали ни духовных, ни церковных канонов. Глупо (да и невозможно) «открывать монастырь» против воли двух живущих там братий. Указ о монастырях нашего Синода дает монахам право самим избирать настоятеля, да и суть монастырей в Православии в том, что они — независимые духовные центры со своей обособленной жизнью, без вмешательства епископов, если, конечно, те не возьмутся переиначивать установленный порядок и всю церковную жизнь. Таков монастырь в идеале. потому?то монастыри и вдохновляют веру православных, что являют молитвенную и проповедническую жизнь во Христе без помех мирского бытия: мелочных приходских забот, капризов епископов и тому подобного.
Наша ошибка в том, что с самого начала мы не выступили на защиту этого краеугольного принципа. Владыке подумалось, что мы дали слабинку и он сможет из нас веревки вить. Ошиблись мы и доверившись ему поначалу. Признаем Вашу полную правоту касательно архиепископа. Теперь же мы полны решимости бороться за независимость, которую Церковь по канонам обязуется обеспечивать монастырям.
Монашеское послушание — никоим образом не рабство, иначе бы Церковь разделилась на «рабов» и «тиранов». Такое в разные времена пытались осуществить, но попытки эти исходили не от Церкви и не от монашества. Все православные христиане, и особенно монахи и монахини, пытаются отсечь свою волю и вести жизнь богоугодную. Но склоняться перед тиранией, которая разрушает богоугодные дела и гасит искру монашества в душах своих жертв, значит насмехаться и издеваться над Православием и монашеством.
Нам такое не пристало! Заявляем об этом решительно и в полном послушании Церкви и законным церковным порядкам. Молимся о том, чтобы твердость наша не повлекла раздора, чтобы мы и впредь жили, не нарушая буквы, ни духа церковных правил. Однако памятуем, что правила были уготованы человеку, а не человек — правилам, и что превыше всех законов дух, их породивший. И дабы сохранить этот дух, мы готовы поступиться буквой того или иного закона, коль скоро с его помощью пытаются сокрушить нас и наше дело. По сути, если строго блюсти букву каждого правила, православных христиан и вовсе не останется! Даже епископ в Сан–Франциско и сам «неканоничен», поскольку не дозволяется переводить епископов из одной епархии в другую (кстати, это положение недавно вызвало немалые распри в Греческой Церкви). Также несоответствует канонам рукоположение во дьяконы до 25–ти, а во священство до 30 лет, т. е. почти все наши батюшки «неканоничны».
Поверьте, несмотря на недавние невзгоды, мы не сломлены духом. Напротив, коль скоро под угрозой оказалось само наше существование, мы еще больше уверились, что избрали верный путь по благословению и при поддержке Владыки Иоанна. И мы перенесем все страдания, а если Господь призовет, примем и мученичество. Нынешние испытания, выпавшие нам, еще раз подтверждают, сколь неугоден дьяволу наш путь, поскольку он истинен.
Похоже, Вы склоняетесь к тому, что нам не удастся идти по этому пути, приняв монашество. Мы же, напротив, уверены, что лишь в монашестве, со всеми тяготами и испытаниями, ему присущими, дело наше расцветет и принесет самые обильные плоды. В миру всё было просто: мы много трудились, но не ведали нападок и невзгод. Теперь же всё трудно: нас гонят со всех сторон, испытания и искушения на каждом шагу. С точки зрения духовности, это доказывает, что наш путь сейчас правильнее, чем когда?либо.
Мы слабы и грешны и замахнулись не дело много выше наших сил и талантов. Господь, однако, умножает нам помощь, и мы идем вперед, с горестями, но в уверенности, что с нами Бог, не оставляет нас и Владыка Иоанн. И сейчас Господь не оставит нас, коли дело наше Ему угодно, не даст свернуть нам на тропу псевдоправославия!
Слава Богу за всё! Ни на минуту не сомневайтесь: мы не оставили пути, на который нас благословил Владыка Иоанн. Молитесь о нас, дорогая Елена Юрьевна, не разуверяйтесь в нас, не оставляйте нас без мудрых назиданий! С любовью во Христе, нашем Спасителе, многогрешный монах Серафим.
P. S. Уже написав эти строки, довелось о. Герману и мне прочитать речь Владыки Виталия (Максименко)[41] при наречении его во епископы. Он в частности говорит о том, что вдохновило его на великие подвиги в молодые годы, на чём зиждилась его духовность. Мы сходимся с ним во всём, хотя и не свершили и сотой доли того, что удалось ему. И пример его достоин подражания. Мы полностью уверены, что только таким путем можно принести пользу Церкви Христовой. Фарисеи, конечно, уличат Владыку в «своеволии» и «непослушании», однако он столько свершил во имя Церкви, пребывая в ней! Каждое деяние его пронизано огнем яркой духовности, коей недостает сегодняшней Церкви. Как хотелось бы нам так же возгореться сердцем!
Из речи при наречении еп. Виталия Джорданвилльского (1934 г.):
«Не скрою от вас, да вы и сами, богомудрые отцы, а особенно блаженнейший мой авво, знаете, что всю жизнь я избегал занятий уже налаженных, дающих обеспечение, положение и почет, а предпочитал работать там, где ни я никому не мешаю, ни мне — никто: предпочитал своими силами добиваться того, в чём был убежден, что считал своим идеалом. Предпочитал препоясываться сам и ходить, аможе хотел, работать так, как был убежден.
Большую часть жизни я отдал церковно–народной работе в Почаевской Лавре[42], при типографии преподобного Иова[43], а в последнее десятилетие — восстановлению этой самой типографии на Карпатах среди русского народа. Здесь я был сам хозяин, сам и работник».
Со временем, по словам о. Серафима, братия стали «спокойнее и тверже». Он писал: «Мы прозрели. Столько произошло за этот год, столько прояснилось.»