Чудотворец последнего времени

Чудотворец последнего времени

Православный Апостоле для века теплохладности и неверия, облеченный в благодатную силу древних святых, Богопросвещенный тайнозрителю, Питателю сирых, Надеждо отчаянных, на земли же возжегши огнь любви ко Христу в канун печали всеобщего Суда, моли Бога возгрети же сей священный огнь и в сердцах наших.

Тропарь блаж. Иоанну (Максимовичу). Гл. 6

ГЛЕБ, как мы уже убедились, имел гораздо больше возможностей познакомиться с целой плеядой великих служителей Церкви. Эти «живые звенья» связывали его с православной традицией. Однако и Евгений в ноябре 1962 года повстречался с величайшим из них — архиеп. Иоанном (Максимовичем). Случилось это в Сан–Франциско. Владыку любили — многие русские приехали сюда из Шанхая, где он, будучи епископом местной епархии, собирал на улицах сотни больных и голодных детей, устраивал их в сиротский дом. А затем, когда в Китае произошел коммунистический переворот, вывез всю свою паству сначала на Филиппины, а потом в Америку. В Сан–Франциско он основал для сирот приют свят. Тихона Задонского. Вскоре его назначили епископом в Париж, но всё равно душой он оставался со своими духовными чадами и старался по возможности навещать их.

В 1962 году обстоятельства позволили Владыке Иоанну вернуться к своей пастве. Архиеп. Антоний Лос–Анджелесский, сменивший ушедшего на покой архиеп. Тихона, довел всю Сан- Францисскую епархию до смуты. Он намеренно приостановил строительство нового собора, начатое архиеп. Тихоном. И пока вокруг строительства бушевали споры, стальной каркас недовершенного здания ржавел, а наемные рабочие получали зарплату по контракту и ничего при этом не делали.

Городские прихожане, большей частью духовные дети архиеп. Иоанна из Шанхая, обратились в Синод с просьбой прислать им пастыря, дабы поправить положение. После некоторых колебаний Синод согласился, и Владыка (поначалу временно) был назначен в Сан–Франциско. Православная община сразу ожила, потоком потекли пожертвования на строительство нового собора, создавались комитеты, братства, благотворительные общества и, несмотря на некоторые трудности со стороны старой гвардии архиеп. Антония (речь о которых чуть позже), приходская жизнь закипела.

Евгений ходил к архиеп. Иоанну на службы в старый собор. С появлением Владыки дух храма сразу изменился. Евгений видел, какое усердие новый епископ вкладывал в богослужение, поминая во многих службах сравнительно малоизвестных святых, особенно из западных земель: Галлии (Франции), Италии, Англии и Голландии. В этом маленьком, согбенном старичке таилось что?то неотмирное. По мирским же меркам, у Владыки было всё «не как у людей»: волосы он не расчесывал, нижняя губа некрасиво оттопыривалась — у него был дефект речи и говорил он нечленораздельно: вместо сверкающей, украшенной камнями, как у других епископов, митры, носил «складную шапку» с иконами святых, вышитыми его чадами–сиротами. Держался он обычно сурово, но часто в глазах мелькал игривый огонек, особенно когда его окружали дети. Они, несмотря на косноязычие Владыки, прекрасно понимали и безгранично любили его. А он, к возмущению некоторых, играл и шутил с ними даже в храме.

Поведением архиепископ походил на тех, кого в Православии исстари называют «Христа ради юродивыми», т. е. отрекшимися от «мудрости мира сего» для постижения мудрости Божией. Конечно, за внешностью юродивого скрывалось нечто большее. От его паствы Евгений и Глеб слышали рассказы, приоткрывающие потаенную жизнь Владыки в Боге. И подчас напоминала деяния апостолов, только сейчас, в наше время.

Владыка вел строгую подвижническую жизнь. Всегда бодрствую пред Богом, он постоянно пребывал в молитвенном состоянии. Ел раз в сутки около полуночи, спал очень мало, причем никогда не позволял себе лечь в кровать, а вконец изнурив себя в молитве, так и засыпал в земном поклоне прямо перед иконами. Очнувшись же, ополаскивал лицо холодной водой и начинал литургию, которую служил ежедневно.

То, что он творил чудеса, знали очень многие. Где бы он ни находился: в Китае, на Филиппинах, в Европе, Африке или Америке — везде по его молитвам исцелялось бесчисленное количество людей. Получая откровения от Бога, он многих спасал от беды, а иногда просто являлся во время сосредоточенной молитвы, объятый Божественным светом, он стоял на воздухе в алтаре.

Но, как позже напишет Евгений, чудеса не составляли самого главного: «Всё это могут вершить и лжечудодеи… Уверовавшие с помощью архиеп. Иоанна пришли к Православию не из?за его чудес, а по неизъяснимой сердечной тяге».

Евгений слышал рассказы о сострадании Владыки: о том, как он ходил по самым опасным районам Шанхая, подбирал беспризорных детей в притонах и на помойках; о том, как замкнувшиеся, запуганные жестокой войной и революцией детские души расцветали от одного лишь его слова; как он всегда навещал людей в больницах, где и верующие, и неверующие исцелялись благодатью, источаемой им; как он обходил тюрьмы, и закоренелые преступники начинали нежданно–негаданно рыдать, хотя раньше никогда и не видели его; как, бродя ночами по городу, он останавливался у дверей домов, благословлял и молился за людей, а те не подозревали ни о чём и мирно спали.

ВЛАДЫКА ИОАНН в мгновенье ока разглядел страждущую душу Евгения. Тот обычно стоял в дальнем конце храма и истово молился. Архиепископ приглашал его несколько раз подойти поближе к клиросу и алтарю, но молодой американец всякий раз отказывался. Причина известна: его пугала «обмирщенность», свойственная многим клирикам.

Глеб, конечно, понимал, что у Евгения веские причины не выказывать жажды духовной жизни — он боялся прозы храмовой обыденности. Но всё же Глеб чувствовал, его новому другу нужно преодолеть страхи. Избегая «прозы жизни» церковных служителей, можно отдалиться и от самого Источника Благодати, которую дает Церковь. Он попросил Евгения смириться ради Христа: закрыть глаза на всё постороннее и постараться постичь глубину церковных служб. Архиеп. Иоанн, увидев эту покорность ради любви к Богу, подозвал его к себе и посоветовал не обращать внимания ни на кого и ни на что, не относящееся к богослужению. Сам Владыка никогда не позволял себе сказать лишнего слова в алтаре. А вне службы (за исключением, конечно, тех случаев, когда с ним были дети) говорил коротко или просто кивал и показывал жестами.

Вскоре, ободренный архиепископом и близким к нему священником, о. Леонидом Упшинским, Евгений уже читал и пел по–церковнославянски службы на клиросе в Приюте свят. Тихона, являвшимся одновременно и жилищем Владыки Иоанна. Заставляя себя преодолеть природную застенчивость, молодой человек обретал мир в душе, и, несмотря на американский акцент, он быстро освоился на клиросе — клирики стали привечать его.

ЕВГЕНИЮ ДОСТАЛО нескольких наставлений и объяснений Владыки, и в сердце глубоко запечатлелся духовный образ блаж. Иоанна — юноше он виделся подобием самого Христа, образ этот служил ему всю жизнь путеводной звездой. Позднее, набравшись опыта в Православии, он глубже понял суть великого пастыря: «Спросите кого?нибудь из знавших Владыку Иоанна, что привлекало и привлекает к нему людей, даже не знакомых с ним? — Ответ всегда один: он источал любовь, он жертвовал собою ради ближних по бескорыстной любви к Богу и к ним. Поэтому ему и открылось многое, недоступное другим, — в обычной жизни такого не постичь. Сам же он учил людей, что несмотря на всю «мистику» Православной Церкви, которая ощущается и в житиях святых, и в святоотеческой литературе, настоящий православный христианин должен не «парить в облаках», а смело встречать всё на своем земном пути. Для этого требуется любящее сердце, только тогда человек и встречается с Богом».

Обширные богословские познания архиеп. Иоанна значили для Евгения много меньше того, что Владыка истинно знал Бога и имел с Ним непосредственное общение. Говорил он невнятно, однако смог передать Евгению «Святая Святых» Православия, раскрыл ту область, где слова уже теряют власть. Все богатства Церкви: Богослужения, тексты Священного Писания, иконы, музыка — всё это ступеньки, ведущие к духовным высотам Владыки.

Некоторое время спустя после кончины архиеп. Иоанна Евгений написал статью, ясно раскрывающую значение Владыки в своей жизни. Пишет он из скромности от третьего лица, назвавшись «молодым западным новообращенным». И начинает словами из проповеди, слышанной им в женской обители Владимирской иконы Божией Матери в Сан–Франциско. Настоятельницей там была матушка Ариадна, знавшая блаж. Иоанна еще по Шанхаю.

«Сравнительно недавно, — писал Евгений, — игуменья одного монастыря Русской Зарубежной Церкви, монахиня праведной жизни, произнесла поучительное слово. Происходило это в монастырском храме в праздник Успения Пресвятой Богородицы. Со слезами на глазах игуменья убеждала своих монахинь и пришедших на праздник паломников принимать всецело и всесердечно всё, что несет нам Церковь, так твердо хранящая Священное Предание в течение всех веков своего бытия. «Не надо выбирать, что «важно», а что «вторично», — говорила она, — ибо если человек ставит себя выше и умнее Предания, в конечном счете он может совсем отойти от него. Таким образом, когда Церковь рассказывает нам в песнопениях и иконах о тот, что апостолы были чудесным образом собраны со всех концов земли для погребения Божией Матери, мы, православные христиане, не вольны подвергать это сомнению или перетолковывать, но должны верить в простоте сердца так, как Церковь несет это нам».

На этой проповеди присутствовал и молодой западный новообращенный, изучавший русский язык. Он рассматривал православную икону святых апостолов, принесенных на облаке в Иерусалим проститься с Пречистой Богородицей. Он долго размышлял и задавался тем же вопросом: должны ли мы действительно понимать всё это буквально, как событие–чудо, или это лишь «поэтическое отображение» встречи апостолов по Успении Пречистой Девы… или даже, более того, воображаемая «идеальная» трактовка никогда не происходившего (чем любят заниматься некоторые так называемые «современные православные богословы»)? Слова праведной игуменьи глубоко запали в душу, ему открылось нечто более глубокое в восприятии и понимании Православия, чего не понять умом или чувствами. Сейчас Предание передавалось не из книг, а прямо из «живого сосуда», накопившего этот нектар. И испить его нужно не только мысленно и чувственно, но прежде всего всем сердцем — только так начинают открываться истинные высоты Православия.

Позже этому молодому человеку довелось встретиться и лично, и по книгам со многими нынешними «православными богословами». Те заканчивали современные духовные школы и, став «знатоками», охотно рассуждали: что православно, а что нет; что важно, а на что не стоит обращать внимания. При этом многие считали себя истинными «консерваторами» и «традиционалистами» в вере. Но ни один из них не показался ему столь авторитетным, как та простая игуменья: она, хоть и не была обучена всей этой «премудрости», но слова её доходили до сердца.

И тогда его душа, делавшая в Православии первые шажки, возжелала узнать: как надо верить, что, в свою очередь, означало и кому верить. Он не мог сразу отказаться от рассудочности и довериться всему, что говорят, — во многом он еще оставался человеком своего времени, хотя и познал уже кое?что. Но, очевидно, и само Православие вовсе не требует этого: писания святых отцов суть живой памятник активной работы человеческого разума, просвещенного Благодатию Божиею. Однако «современным богословам» не хватало «изюминки»: при всей логике и знании отеческих текстов они не могли передать чувство и «вкус» Православия так же просто, как та «необразованная» игуменья.

Нашему молодому человеку посчастливилось узреть цель своих духовных поисков — истинное и живое Православное Предание. Всё это он обрел благодаря архиеп. Иоанну (Максимовичу). Тот учился богословию старой школы и в то же время прекрасно разбирался во всех «веяниях» нашего века, он использовал свой острый ум и доходил до истины в спорных вопросах и ко всему прочему, в отличие от всех нынешних «богословов», обладал простотой и авторитетностью. Качества эти открылись молодому богоискателю с помощью благочестивой матушки Ариадны. Его сердце было покорено, но не потому, что архиеп. Иоанн стал для него «непогрешимым судией» — Церковь Христова не знает подобных понятий. Просто он увидел в этом святом архипастыре образец истинного православного богослова, чье учение исходило от святой жизни и полной укорененности в Церковном Предании. Когда Владыка говорил, его слову можно было верить, хотя сам он разделял очень тщательно «учение Церкви» и собственное мнение, никогда не принуждая принимать последнее, т. к. оно могло быть ошибочным. Молодому человеку стало ясно, что, обладая блестящим умом и разборчивостью, Владыка гораздо чаще соглашался с той простой игуменьей, чем со всеми «учеными богословами» нашего времени».