3. Естественные доказательства невещественности души по изложению св. Максима исповедника.

3. Естественные доказательства невещественности души по изложению св. Максима исповедника.

В глубокой древности еще были лица, возмущавшие покой христиан распространением ложного учения о телесности души. Архипастырь Кизический, поборовшись с ними сам, на основании слова Божия и отеческих писаний, обратился к св. Максиму (исповеднику) с просьбой собрать для него естественные доказательства невещественности души, не касаясь Св. Писания и св. отцов. Св. Максим отвечал:

«Кто это такие, которые утверждают, будто ни одной твари нет невещественной и бестелесной? И какие ничтожные выдумки и мечты противопоставляют они высказанным вами непреложным истинам.

Тело само по себе недвижимо. Если душа – тело, хотя бы то наитончайшее, как говорят, то и она, поколику тело, будет недвижима. Если же так, то откуда у нас движение? Если от чего другого, а то другое тоже – тело, то опять вопрос: откуда у того движение? И эта цепь вопросов в бесконечность, пока не дойдем до твари невещественной. Если скажут, что нас движет Бог, то должны будут признать Божество причиной и тех неуместных и срамных движений, которых у нас, как известно, очень много.

Всякое телесное существо определяется по количеству и качеству, массой, видом (вещества), формой и цветом. Определение сих сторон полагает конец исследованию. Теперь, если душа – тело, то и она таким же образом должна быть определяема, – что нелепо; следовательно, она – не тело. Если они (спорщики) не сомневаются, что душа существует; ум же, признавая ее существующей, не может приписывать ей качеств, коими определяется всякое тело, – ни цвета, ни формы, ни плотности, ни тяжести, ни массы, ни протяжения по трем измерениям, – словом, никаких свойств, под коими обыкновенно представляется тело, то душа, не имея ничего такого и не будучи чем-либо из таковых, должна быть не тело, – невещественна, если существует.

Если всякое сложение и разложение и рассечение уместно только в телах, а то, что свободно от всякого сложения, разложения и рассечения, необходимо должно быть признано не телом, то душа не тело, так как она непричастна ничему такому.

Если все телесное бывает или одушевленно или неодушевленно, то и душа, если она – тело, будет одушевленное или неодушевленное существо. Если она существо одушевленное, то, конечно, одушевляться она будет чем-нибудь одушевляющим, или существом каким, или силой, или принадлежностью. Но и вообще говорить, что душа одушевляется, как и говорить – свет освещается, или огонь согревается, очень смешно. Если, далее, признаем, что душу одушевляет какое-либо существо, то должны будем назвать его опять или телом, или не телом. Если назовем телом, то опять вопрос: что его одушевляет, – и должны будем тянуть таким образом без конца это из неуместных неуместнейшее кружение совопросничества, пока не признаем душу существом нетелесным. Если же скажем, что душу одушевляет какая-либо сила и способность ее или какое качество и принадлежность, то, в таком случае, животворителем и движителем (самостоятельного) существа будет у нас то, что само не есть существо (самостоятельное). При этом низвратится порядок, по которому одно господствует, а другое подчиняется. Душа наша создана быть госпожой тела по естеству, как существо не телесное; но если она тело, по мнению этих, то будет состоять под господством того, что есть не в качестве существа (самостоятельного), а в качестве силы и принадлежности; а между тем, она, по общему суду и признанию, самостоятельное и самодеятельное существо. Если скажем, что она есть тело неодушевленное, то она должна быть без чувств, без воображения, без ума и рассудка. Но все это в душе есть и сознается, итак, душа – не тело. Что она имеет это тело, разносущное с ним, признать не отказываемся, зная, что это так есть; но признать смелое и невежественное положение, что она сама – тело, не согласны, зная, что есть большое различие между: иметь тело и быть телом.

Если они не соглашаются признать душу нетелесной из опасения, чтоб не возвысить ее до равенства с Богом, Которого исповедуют не телесным, – боясь, таким образом, страха, где нет страха, то пусть уж, чтоб эта война их неразумия явилась в совершенстве, отнимут нас и все прочее, что присвояется нам, как удостоенных быть причастниками Божеских благ, и что, обратно, по заключению от нас, приписывается Боту, как Творцу и Дарователю. Что же именно? Бытие, жизнь, свет (сознание), благолюбие, мысль, ведение. Ибо как мы именуемся существующими, живущими, светами (себя сознающими), благими, мыслящими, разумными, так равно и Бога именуем сущим, живым, светом, благом, умом, разумом. Ради того, что мы от Бога, как причины, таковы есмы и так именуемся, – и Богу приписываем то же, заимствуя имена от наших совершенств, кои в нас от Него суть. Какой же у них (спорщиков) смысл, если душа, при многом другом, такова есть и так именуется (как Бог) и если не телесной она никак быть не может, потому что таков Бог? Надлежало бы уж посему или нам не именоваться ни одним из показанных прежде имен, потому что таков Бог, или Бога не именовать таковым, потому что мы таковы. Но ведь мы таковы и так именуемся не как равные Богу, но как действие по причине, как причастники благ по дарователю, как получившие бытие по источнику его, – не уравнительно или соименно, как свойственно единосущным, но подобоименно, или, так сказать, неучастию только в имени, тогда как действительность одна от другой отстоит на бесконечное расстояние; ибо Бог преестествен и бесконечно выше всякого естества и всякой действительности.

Да как же, по мнению их, если т. е. уступить им, что душа – тело, сохранится наше преимущество быть по образу Божию, когда допустим, что душа не во всем подобна первообразу? Как образ мысленного, мы называем ее мысленной, а как образ бессмертного, нетленного и невидимого, мы и в ней признаем эти качества. Таким же образом ничто не препятствует признать ее, как образ нетелесного, и не телесной, т. е. чуждой всякой вещественности, всякого пространственного протяжения и измерения, хотя в то же время она будет признаваема совершенно отличной от него; ибо иначе тут было бы не подобие, а ничем не различаемое тождество. В каких чертах созерцается первообраз в несозданном, неизменяемом и безначальном естестве, в таких же и тварное разумное естество представляется действительно являющимся, но никак не тождественно, не в такой же степени и силе, а так, как последний, почти исчезающий отзвук эха все еще показывает след слова. И как от стройного сочетания того, что есть и бывает во вселенной, любомудрый ум, возносясь помышлением своим к чистому и невещественному, различает движущего от движимого и, понимая Его единым, простым, из Себя сущим, всегда Себе равным и Творцом всяческих, при неизменности Своего тождества, признает неприступным для всего прочего, но вместе все содержащим, все устрояющим и все прежде бытия ведущим, по беспредельности силы Своей: так и чрез разнообразное и стройное движение частей и членов малого мира (разумею человека), приникая к причине, приводящей в нас сей механизм в движение, познает другое нечто, по естеству отличное от этого органического строя тела, и созерцает его не как тело в теле, как кажется новым нашим мудрецам и бездоказательным догматистам, но простым и нераздельно единичным, не определяемым формой и пределами облежащего его тела».

Вот мудрое философствование св. Максима. Не очевидно ли, как оно во всех пунктах и с какой силой опровергает новое учение и наших догматистов? (См. у еп. Феофана: «Душа и ангел», М. 1891 г., стр. 112-119.)