В сетях искания совершенства

Почему бы это: у мощей преподобной Матроны в Покровском монастыре всегда клубятся толпы людей, они молятся, распевают акафисты, восславляют и умоляют, иконы Матронушки в руках, медальоны с ее изображением на груди. А в Сретенском монастыре, в той же Москве, покоятся мощи митрополита Илариона (Троицкого): священномученик, богослов, можно сказать, учитель Церкви, он, как никто другой, способствовал восстановлению в 1918 году патриаршества; здесь тихо, никакого хорового пения, ни ажиотажа, ни возбужденных тётенек с иконами. Ответ прост: житие преподобной обещает исцеление, материальную помощь, преуспеяние в делах, короче, изобилие земных благ, вот и гремит радио на Курском вокзале, дескать, не проходите мимо, тут недалеко раздают здоровье и счастье. Велик соблазн «в этой только жизни надеяться на Христа» [125], воспринимать Церковь как таблетку от боли, защиту от скорби, панацею от страдания.

С., художница, придя в храм, переключилась на христианские сюжеты: рисует ангелочков, вербочки, свечечки, досконально разбирается в иконописных школах и направлениях, в комнате все четыре стены увешаны иконами; но сама она ничуть не изменилась: тот же апломб, то же самоупоение, тот же богемный «устав»: вдохновение посещает на рассвете, поэтому попасть в храм на литургию нет никакой возможности.

Р., с первых шагов покоренная церковным пением, поставила задачу попасть на клирос и добилась своего. Она круглосуточно занята интригами, воюет то с регентшей из-за низкого тона, то со старостой из-за низкой оплаты; знакомой, предложившей поехать на престольный праздник в новопостроенный храм, надменно отвечает: «Я каждый день в храме!».

Как легко, отвлекаясь на мелочи, мы забываем о цели, и чем благочестивее выглядят мелочи, тем обычнее затуманивается, тускнеет цель. Диавол имеет огромный опыт в этой области; начиная от первого грехопадения, когда сыграл на Евиной любознательности, он для нашего погубления умело использует наши же достоинства, добрые качества, присущие нам от природы. Бог наделил мать всех живущих общительностью, отзывчивостью, а мы отзываемся на зов сатаны, веря, что у какой-нибудь колдуньи, в какой-нибудь секте или каком-нибудь центре с научным названием нас немедленно облагодетельствуют и перекроят из глупых в умные, из бедных в богатые и из дурнушек в красавиц.

Господь вложил в нас, как средство защиты, потребность послушания, мужу, а мы слушаемся кого попало, но чаще и охотнее того, кто льстит: становимся рабами лжепророка, которого единственное достоинство длинная борода, или лжестарца, который всего-навсего выделил нас из толпы, заворожил звучными словами и, потащив за рукав, пообещал спасать.

Господь одарил нас высокой способностью понимать и ценить прекрасное – и как же далеко от Него уводит нас пресловутый эстетический вкус! Мы не удовлетворяемся необходимым; обретаясь где угодно, в поезде, в больнице, на необитаемом острове, в кратчайшие сроки обрастаем уймой новых вещей, в которых еще вчера нимало не нуждались; даже нестяжательницам-монашкам трудно сохранить равнодушие к пожертвованным цветастым тряпкам, которых им уж точно не надеть никогда; но не имеют сил отказаться, если навязывают пусть и ненужное: платочек, рубашечку, носочки; завтра ведь не предложат!

В мшелоимстве не каемся, да никто и не знает, что именно так называется неистребимая женская ненасытность, страсть к обилию лишнего, в том числе и вещичек, функция которых радовать глаз, создавать уют, пробуждать воспоминанья или символизировать лирические склонности хозяйки; сувенирчики, вазочки, салфеточки и прочие безделушки никак не служат нам, поскольку без них можно обойтись; это мы служим им, вытирая пыль, переставляя с места на место, проветривая и прилагая душу: «Ах, я так люблю эту штучку… настоящий дрезденский фарфор!».

Сколь бездарно проматываем мы деньги и время, гоняясь за фирменным, изысканным, дорого стоящим, стремясь выглядеть, угождая моде или престижу, то есть своему тщеславию, и незаметно для самих себя становимся послушницами диавола, как говорит цитированный нами старец афонский Паисий. Хотим оживить свой дом цветами, идем купить вазу для них и когда выберем самую красивую, уже не помним о цветах.

Как многие новоначальные, В. отождествила Православие с древней Русью, музейной атрибутикой, даже сельский дом купила по случаю, решив отказаться от цивилизации; упоенно мечтала печь хлеб, белье стирать на речке, подбрасывать в огонь дрова и засыпать с Иисусовой молитвой. Энтузиазма не хватило и на один сезон: избу, хоть круглые сутки топи, насквозь продувало; магазин далеко, телевизор плохо показывает, ведро утопила в колодце, ногу подвернула на худом крылечке; помочь некому, зимовало только три старушки да двое всегда пьяных мужиков, поговорить не с кем, кроме батюшки-монаха, но тот, отслужив в воскресенье, незамедлительно исчезал на неделю. В. измучилась и вконец разочаровалась; так-то бы ладно, но, самое обидное, она сошла с дистанции, не завершив урока, не пересмотрев своих романтических бредней, не отказавшись от самолюбования; только проклинает деревню, жалуется и оправдывается: «даже священник (предыдущий) запил в этой глуши!».

Придя в Церковь, мы концентрируем усилия на выполнении отдельных предписаний, с бухгалтерской скрупулезностью ведем учет молитв, поклонов и прочих духовных деяний, словно ежемесячно подаем отчет в небесную канцелярию о наших достижениях, забывая, что главное в христианстве не посты, не богослужения, не каноны, а Христос, не сказавший: если хочешь войти в жизнь, соблюди правило, но – соблюди заповеди.

«Она не слушает меня! – рыдает Л. И. – Год на исповеди не была! Является ночью! Хамит! Пахнет вином и табаком! О! Что мне делать! Я пять акафистов и три кафизмы в день читаю, что же еще?!». Это она о дочери; та, войдя в возраст, не захотела подражать маминому благочестию, живет как хочет и страшно огорчает Л. И., а та еженощно встречает ее в дверях площадной бранью и била бы, если б не опасалась получить сдачи. Л. И. каждую субботу исповедуется; она глубоко страдает и раскаивается: в том что не умеет сдерживаться и грешит словесно; она искренне видит беду лишь в дочери и никогда не вспоминает, как изливала на нее всякую боль и злость, шантажировала недельным молчанием, угрожала сдать в детский дом, обвиняла в своих неудачах: «если б ты не родилась, я в аспирантуру пошла бы!», а теперь ропщет на Бога, для Которого столько трудится, а Он не слышит и не перевоспитывает ее ребенка!

«Ну нет! – возражает Т., когда священник просит ее присмотреть за рабочими, отделывающими приходской дом, – я нагрешу с этими лоботрясами!». Батюшка выбрал Т., т.к. она держит солидное правило, посещает все службы, записывает грехи, читает духовные книги, ведет занятия в воскресной школе; но при всем том, Т., очевидно, считает лично себя застрахованной от греха, если искушение не последует со стороны.

Попавшись, по выражению старца Амвросия, в сеть искания совершенства, мы усиливаемся беречься от греха, достигать правильности, чтобы любоваться ею, нравиться себе и другим, и ваза наша остается порожней без главного, для чего предназначена. «Установив порядок о пище и сне, вы этим так довольны, так довольны», -отвечает святитель Феофан Затворник на письменный отчет одной подвижницы и затем рекомендует прежде всего «внутренность свою распалять любовью ко Господу, а внешние подвиги сами собой устроятся» [126].

«Вот основание пути к Богу, – говорит преподобный Макарий Египетский, – с великим терпением, с упованием, со смиренномудрием, в нищете духовной, с кротостью шествовать путем жизни… заповеди, предписывающие это, суть как бы путемерия и знаки царского пути, который шествующих ведет в Небесный град» [127]. Да и все святые отцы в тех или иных выражениях советуют: живи по Евангелию и тем познавай себя; день за днем будет открываться горькая правда, постепенно дойдешь до полного нуля, и тогда проси Бога наполнить эту пустоту Своим содержанием. Кажется, как ясно и как просто!

Но не многие идут этим путем, мучительным для нашей самости и гармонии. Как людоедка Эллочка, мы хотим мигом перекрасить облезлого кролика и выдать его за (модную нынче) шиншиллу: четки до полу, потупленные глазки – вот и смирение, три канона да еще с акафистом – вот и молитва, лужа слез на исповеди – вот и покаяние. Ищем не чистоты сердца и послушания воле Божией, а показной праведности, почитаемой у людей, сочиняем фальшивые чувства, подобно персонажу Е. Соловей в фильме «Неоконченная пьеса для механического пианино»: прикидываемся жалостливыми, добрыми, щедрыми, словно такими родились. Но всё это лишь прекрасные порывы, кратковременные и бессильные, поскольку питаются исключительно фантазиями, тщеславием и амбициями.

Е., переходя от духовника к духовнику, никак не найдет подходящего, потому что каждый в чем-нибудь с ней не согласен. Приехала в монастырь, возраст далеко не пенсионный, но: «посуду мыть не могу, аллергия», на огороде «жарко», на скотном «коров боюсь», на просфорне «нарушен теплообмен», псалтирь читать «тяжело, ночью вставать иногда приходится». Но главный вопрос, которым Е. мучает себя и других, не касается личных немощей, она упорно доискивается внятного извещения «воли Божией» о ее безусловном спасении конкретно в данном монастыре.

Мало кто готов воспринять правду о себе. Новоначальная К. с первых церковных шагов отметала всякие замечания, даже наставления священника прерывала на полуслове: «я мяса почти не ем», «я никогда не обижаюсь», «я всё понимаю». Между тем она беззастенчиво хвасталась своей практичностью: помнила все счастливые случаи, когда удавалось бесплатно полечиться, обсчитать домработницу, принудить подругу помогать по дому, а сослуживца быть у нее на побегушках. В то же время ее чуткая натура болезненно реагировала, если порицали даже не ее, а кого-то, в ком, по-видимому, узнавала себя, и тогда она с полными слез глазами восклицала: «Ах, зачем вы осуждаете!»; и в конце концов в любой ситуации вымогала сочувствие.

Героиню, которая слыла неимоверной святошей и терроризировала всех грозными обличениями с цитатами «от Писания», автор, не помню, Моруа или Мориак, вынужден ввергнуть в прелюбодеяние: в ужасном падении она только и начинает прозревать как христианка. Ибо «лучше быть грешником и видеть себя таковым, нежели быть по наружности праведником и видеть себя таковым», утверждает святитель Игнатий [128].

Вся праведность наша «якоже порт нечистыя» [129]; не так уж редко послушание Божьей воле не согласуется или даже вступает в противоречие с общепринятой моралью. В 20-е годы прошлого века одна молоденькая женщина, крестьянка, на глазах которой расстреляли мужа, бежала в Москву; с ребенком на руках она не могла, как прочие, устроиться на завод или в домработницы, скиталась по вокзалам; в церкви познакомилась с пожилым вдовцом и вышла замуж, несомненно, по расчету; совесть никогда ее не обличала, наоборот, она считала, что Господь уподобил ее Своей сроднице Руфи. Вспомним Фамарь, обманом зачавшую от свекра [130] и Раав, иерихонскую блудницу, по вере в Единого Бога завоевателей спасшую их разведчиков [131]- эти не самые добродетельные женщины избраны Промыслом в праматери нашего Спасителя! Не в том воля Божия, чтобы творить добро, а в том добро, чтобы творить волю Божию.