Разбойник в доме
Разбойник в доме
Пересмотрите все мое добро,
Скажите – или я ослепла?
Где золото мое? Где серебро?
В моей руке – лишь горстка пепла!
Марина Цветаева.
На заре перестройки в популярном толстом журнале напечатали повесть из церковной жизни: весьма развитая героиня постарше бальзаковского, но еще цветущего возраста, находясь в религиозном поиске, посещает мужской монастырь, где вроде занимается чем в монастыре положено: выстаивает богослужения, читает духовные книги, любуется природой. Но в конце игумен, к которому она часто обращается с богословскими вопросами, сурово просит ее покинуть обитель. Всё на полутонах и намеках, однако ясно, что несчастный монах влюбился в прекрасную во всех отношениях даму, то бишь паломницу, от лица которой ведется рассказ.
В те же годы появилась замечательная повесть Олеси Николаевой, «Инвалид детства»: примерно того же возраста особа приезжает в мужской монастырь вызволять из пут мракобесов сына-подростка; религиозных запросов у нее пока нет, поэтому в общении с кем бы то ни было она автоматически пускает в ход женские чары, без определенной цели, просто «сводить с ума» ее привычка, ставшая второй натурой. В среде «некультурных» верующих обычная для нее манера поведения выглядит диковато, и она интуитивно сознает, что получается как-то смешно и невпопад. Ну а придет в Церковь? Не превратится ли в богомолку из первой повести, применяющую те же тривиальные приемы, но более изощренно и тонко?
Для грехов этого ряда мы знаем название «блудная брань», «блудные помыслы» и, когда они бушуют в нас, то, само собой, исповедуемся, а также применяем молебны мученикам Моисею Угрину и Фомаиде, однако вряд ли хорошо понимаем, сколь неистребимы вирусы этой мерзости, живущие в нас, по удостоверению патериков, до самой смерти. С детства они всеиваются со страниц, сцен и экранов и пышно процветают в душе, обреченной, ради материнства, на влечение к мужу; «Из ребра твоего сотворенная, / Как могу я тебя не любить?» (А. Ахматова).
В любую эпоху, независимо от убеждений, социального происхождения и рода занятий, женщины мечтают о большой и чистой любви, которой придается непомерное, первостепенное значение; психологи объясняют это, во-первых, стремлением к признанию: чего стоит моя уникальная, неповторимая личность, если меня никто не выбрал, не восхищался, не прославлял! Во-вторых, в нашу душу вложена Творцом потребность в самоотдаче, служении другому. В-третьих, имеет место потребность в алых парусах, ярких чувствах и острых переживаниях, которая затмевает горечь неизбежных жертв и возможных страданий.
В поисках романтического рая женщина увлекается в царство сладких грез; благородный Гастон, плод наивных мечтаний Насти в пьесе «На дне», уступил место столь же примитивным, но ярко и современно раскрашенным героям дамских романов и телевизионных сериалов, в сюжетах которых всегда побеждают добро и справедливость. Некоторые, придерживаясь распространенного мнения, что ничто под луной особенно не меняется, говорят, мол, женщины всегда склонны к сентиментализму, и двести лет назад их умами владела Жорж Занд; но все-таки ж не Екатерина Вильмонт!
На таком культурном фоне и происходит столкновение с реальностью: общественный стереотип предписывает женщине рискованные приключения в любовной сфере считать основополагающим стержнем всей жизни, а тотальная пропаганда масс-медиа просто не позволяет остаться в стороне, если не хочешь выглядеть уродом. Притом никто не предупреждает, что великодушные рыцари повымерли давно, а драконов и разбойников в окрестностях хватает.
Первый опыт часто приводит к тяжелому разочарованию и мукам совести; так называемая внебрачная связь в девичестве калечит женщину; внутренняя потребность хранить чистоту не устаревает, ибо вместе с телом растлевается неокрепшая душа; «вместо мудрости – опытность; / Пресное, неутоляющее питье» – засвидетельствовала поэтесса серебряного века. Мужчина, как хозяин положения и владелец исходного ребра, всегда готов виртуозно и творчески переосмыслить любой нравственный запрет, выудив из недр истории, а то и самостоятельно сварганив подходящую к случаю философско-психологическую подоплеку; так ведь и родилась художественная литература.
Женщине же, вопреки современной тенденции «не откладывать на завтра то, чем можно насладиться сегодня» [151], приходится считаться с отчетливым «нельзя!», трубным гласом звучащим в душе, которая захлебывается и тонет в мутных потоках вины и тревоги. Может, сидит в генах старомодное понятие российского менталитета: не так живи, как хочется, а как Бог велит; любовь у нас вовсе не абсолютный синоним счастья; любовь не утоляет мук совести при нарушении супружеской верности, не оправдывает счастья ценой чужих страданий, не окупает нравственного осквернения от незаконного, краденого удовольствия; вспомним Катерину в «Грозе» Островского или Анну Каренину: каждая из них ощущает себя преступившей нравственный закон, т.е преступницей, осужденной к заслуженной погибели. Хотя дело, может быть, не столько в национальности, сколько в вере; Татьяна Ларина ради святости брака прогоняет Онегина, Лиза Калитина отказывается от женатого Лаврецкого, Джейн Эйр отвергает любовь сэра Рочестера, узнав о его жене, недееспособной, но живой. Неуправляемый произвол личных пристрастий привел, как видим, к преобладанию разводов и обилию нечистоплотных связей.
Враг изменяет, говорит авва Исаия, вожделение по естеству, необходимое для супружеской жизни, в срамное похотение; погоня за «любовью» есть извращение материнского инстинкта, опошление Божьего дара: плотское соединение с мужчиной вместо средства к рождению детей становится средством для самоутверждения и удовольствия. Особенно последние двадцать лет; скольких женщин сбило с толку активное секс-просвещение в прессе и по телевидению, они перестали доверять собственным ощущениям и увлеклись заботами о достижении пропагандируемого СМИ супернаслаждения, совсем не свойственного строению женского организма.
Психологи уверяют, что, подлаживаясь под статус источника удовольствия для мужчин, сводя внутренний мир к инстинкту самки, женщина совершает предательство по отношению к себе самой; по сути дела, она заведомо исходит из своей неполноценности по сравнению с мужчиной и расплачивается за обеднение собственной личности болезнями, причем не только нервными, но и физическими.
Даже в деловом мире умелые, сильные и стойкие побеждают в первую очередь за счет женственности и привлекательности. Между прочим, нормальных мужчин, лишенных комплекса неполноценности, раздражает, когда самая сухая по содержанию беседа о цифрах и отчетах в ситуации с женщиной непременно приобретает оттенок флирта; соответственно снижается оценка ее как партнера по бизнесу или государственного деятеля. Стоит ли обижаться, что миром правят мужчины.
Лучшие годы растрачиваются на приманку петухов, на фальшивую игру, в которой, несмотря на внешние победы, расплачивается женщина: жизненные силы оскудевают, наваливается неясная тоска, беспокойство, а к сорока годам в наличии остаются больницы, операции, душевная пустота, одиночество, истерическое озлобление, ну и «святая ложь воспоминаний» (Ин. Анненский). Сколько эфирных созданий с репутацией «прекрасной дамы», «музы», «мечты поэта» в старости уподобляются мерзкой старухе Изергиль, хвастающей прежними амурными похождениями! Как жаль: одаренная, неглупая и образованная дама, О. А., актриса, автор чудесных рисунков, красавица Серебряного века, которой посвящали стихи Н. Гумилев, О. Мандельштам, М. Кузмин, с возрастом забрасывает всякое творчество, проклинает одинокую жизнь, видит в снах «неизвестных поклонников» и перебирает в дневнике упущенные возможности: зачем ушла от того, зачем не вышла за этого.
И чего же стоят в конце концов увлекательные флирты и романы? Поэзии вечно свойственно маскировать блеф: Дон Жуан прикидывается одиноким, никем не понятым, усталым, гонимым, и она раскрывает объятья, чтобы согреть, накормить, утешить, спасти; впрочем, большинство женщин, соображающих обоими полушариями мозга, умеет раскусить своего героя и тактикой «материнской» игры захватить его, подчинить своей власти, а впоследствии ему же мстить за свои ошибки, за то что он не стоит и никогда не стоил потраченных фантазий, нервов и усилий.
Всей этой романтике цена такая же, как воплям лягушек в болоте ранним летом, можно лишь удивляться никогда не ослабевающему к ней интересу, который цепко держит нас причастными океану порока, захлестывающему окружающий мир. Считается, что интимные отношения обязательны, что без них женщине плохо; на самом деле ничто так не вредит женской психике и здоровью, как неподобающий выбор и неправильная, мимолетная, легкомысленная связь.
В последние годы стал банальным сюжет СМИ о девушках, проданных в гарем, о девушках, принуждаемых к проституции, о девушках, изнасилованных и убитых, о девушках, годами терзаемых маньяками в подземельях. Но ведь, как правило, трагедия начинается с добровольного согласия заработать легкие деньги, сесть в машину к незнакомцу, войти в чужую квартиру, поехать неизвестно с кем в лес «на шашлыки».
Сжимая кулаки, Ю. рассказывала о племяннице, которая в пятнадцать лет пережила надругательство и потеряла из-за этого веру. Ю. мучилась, не находя объяснений, почему Бог допускает такие кошмары. Та девочка глубокой ночью возвращалась с дискотеки. В книге У. Фолкнера, «американского Достоевского», описан подобный эпизод; спустя годы героиня, пересматривая трагедию, совершившуюся в юности, обвиняет себя: имея две руки, две ноги и глаза, она должна была бежать как можно дальше от пропитанного грехом места, где оказалась, опять-таки, по своей воле. Да и потом: орать, царапаться, отбиваться; почему-то медлила… из любопытства? Тлетворность, резюмирует она, есть и в случайном взгляде на зло; нужно сказать ему «нет» еще не зная, не исследуя, что оно такое, не приближаясь к нему «только посмотреть».
Даже если мы всё уже поняли и отреклись, даже если церковный брак, или возраст, или монастырь надежно ограждают нас от явного блуда, Евина страсть любопытства держит двери сердца открытыми для отравляющих грез, и хотя бы «тонкая сила тьмы» пряталась за семью печатями внешнего благочестия, «в доме скрывается разбойник», говорил Антоний Великий.
Испытываешь неловкость, когда старушка-схимница выкапывает из-под кровати толстый альбом с бархатной розой на обложке и, победоносно сияя, выкладывает фотографию завитой раскрашенной матрешки в вычурной позе. Узнать нельзя, но конечно догадываешься, что это она полстолетия назад, и невольно думаешь: чем же полны ее воспоминанья, или, по-ихнему, помыслы? Неужто и доселе она отождествляет себя с той, в альбоме?
Чтение мемуаров знаменитых женщин открывает непреложную закономерность: память, случается, подводит касательно времени и пространства, но тщательно сохраняет лестные для автора ситуации и комплименты, полученные в течение жизни, к примеру: «со смехом вспоминаю, как ходила окруженная своими кавалерами! Вся панель Невского была запружена»; «я выглядела прекрасно… у меня была красивая большая коричневая шляпа с черной смородиной, очень естественной»; «бедный И.П. писал мне: сравнивать вас с вашими подружками все равно что сравнивать бриллиант со стекляшками».
Может, не все похвалы запоминаются, но уж во всяком случае касающиеся тех свойств нашей богатой натуры, в которых мы не вполне уверены; скажем, А.Я. Панаева, компенсируя двусмысленное положение гражданской жены Некрасова, в своих воспоминаниях с филигранной тонкостью дает понять, что именно она направляла и корректировала взаимоотношения литераторов в кругу революционно-демократического журнала «Современник». Л.Ю. Брик в подробностях описывает мимолетную встречу на улице с Распутиным, удостоившим ее незабываемого похотливого взгляда. Анастасия Цветаева в девяносто лет мило флиртовала с молодыми людьми, и, если судить по ее запискам, не без взаимности.
А те, которые не пишут мемуаров?
«Нет, я – нет, отмахивается Э., когда льстят, я всегда спрашиваю: вам от меня чего-нибудь надо? Скажите прямо!»; «Ух ты, какое кокетство!» – поддевает ее собеседница.
Кокетство… ну, кокетство описанию не поддается; оно, как искусство, неопределимо, неповторимо и, когда надо, не различимо теми, на кого направляются его отточенные стрелы; кружева, бисер, импровизация, врожденный талант мгновенно избирать подходящие к случаю средства: беззаботный лепет или, наоборот, как бы вымученная скупая речь с намеком на невыразимую грусть; беспомощная детская улыбка или похожий на блеск клинка стальной взгляд из-под внезапно вскинутых ресниц; наивное щебетанье или многозначительное молчание, символ преждевременной мудрости, в которой сто-олько печали.
Не всегда этот неисчерпаемый арсенал служит призывом к флирту; он применяется во всем разнообразии, чтобы, как призналась одна симпатичная инокиня, «дело сделать»: получить нужную бумагу, пройти без очереди, купить подешевле, добиться разрешения, выклянчить пожертвование… Шустрым монастырским экономкам и сборщицам, стоящим, несмотря на запрещение Патриарха, с нищенским ящичком посреди Вавилона, победа приносит чувство глубокого удовлетворения, ибо, по признанию одного из Карамазовых, что уму представляется позором, то сердцу сплошь красотой. Однако, коль мы не иезуиты, цель средств не оправдывает, и мутный осадок от рискованной игры загаживает душу; пусть факта греха нет, ни пожелания, грязь остается, ведь сравнительно с мужчиной женщина гораздо драматичней воспринимает душевное осквернение, даже избежав физиологического. Как важно наблюдать за собой, понимать себя, называть вещи своими именами и нести ответственность за свои мысли и поступки, судить себя не с позиции самки, а с позиции человека.
Конечно, эти предостережения имеют смысл, если мы стремимся не к видимому только благочестию, а к состоянию девственной невинности, т. е. к совершенной свободе от власти порока, неложному целомудрию, истинной чистоте сердца, ибо иное дело быть воздержным и иное чистым, учит преподобный Иоанн Кассиан.
«В женщине преобладает кровь, в ней с особенною силою и утонченностью действуют все душевные страсти, преимущественно же тщеславие, сладострастие и лукавство; последнею прикрываются две первые». Так припечатывает нас святитель Игнатий.