Феминизм: зеркало женских обид

Феминизм: зеркало женских обид

…И даже швейная машина

Не женщиной изобретена.

Н. Глазков.

Что и говорить, обид за всю историю человечества накопилось немало. Вплоть до начала ХХ века практически повсюду женщинам был закрыт доступ к систематическому образованию, однако, в порядке чуда, некоторым удавалось добиваться серьезных побед в сфере ума и таланта. Издревле прославлены гениальные женщины: Дебора, одна из судей Израилевых, Аспазия, выступавшая на форуме в качестве адвоката, поэтесса Сапфо; великий Сократ восхищался мудростью пророчицы Диотимы и называл своей наставницей Аспасию, жену Перикла, правителя Афин; Гипатия возглавляла философскую школу; византийские царицы Пульхерия, Евдокия, Ирина умело оспаривали право сильного пола управлять государством.

Но в общем и целом веками считалось, что прекрасный второй пол сотворен для удобства мужчин; поощряемая и воспеваемая женственность требовала быть мягкой, уступчивой, нежной, веселой, спокойной и послушной своему господину. Общественная мораль полагала замужество единственной целью существования женщины и пределом ее мечтаний, а верхом совершенства объявляла умение вести дом, готовить вкусную еду и ублажать супруга. Закон отдавал ее во власть мужчине, при полной социальной зависимости от него: еще и в XIX веке во многих странах женщина не имела права собственности; ее приданое поступало в полное распоряжение мужа; иногда после его смерти она оказывалась совсем без средств и по необходимости шла в приживалки.

Узы брака нередко становились тяжкими оковами: повелитель оказывался не защитником, а грубым и жестоким тираном, использующим жену в качестве бесплатной рабыни. Святитель Григорий Богослов негодовал: «Почему закон обуздал женский пол, а мужскому дал свободу?… я не принимаю такого законодательства, не одобряю обычая; мужья были законодателями, потому и закон обращен против жен, потому и детей отдали под власть отцов, а слабейший пол оставлен в пренебрежении» [201].

Жажда свободы, независимости и активной деятельности проявлялась иногда в отказе одаренных, незаурядных женщин от супружества. Умные головы, сильные характеры, яркие таланты избирали монашество: в обителях они могли читать, учиться, заниматься музыкой, рисованием, медициной и даже научными изысканиями.

Идеи феминизма как теории преодоления мужского превосходства зародились в Средневековье, но явственные очертания «движения» приняло только в первой трети ХIХ века. Его родоначальницы возмущались позицией самих женщин, привыкших «заботиться главным образом о своей внешности, чтобы привлечь внимание мужчин, и относиться к себе как к красивым игрушкам или просто объектам вожделения».

Приведенные слова принадлежат Саре Гримке; послания «О равенстве полов», адресованные к единомышленнице, она подписывала «твоя, в оковах женского обличья» [202]. Ей вторила другая феминистка, Элизабет Стентон: «ответственность делится поровну между мужчиной и женщиной, судьба у них общая, цель и тех и других в подготовке к вечности» [203], поэтому следует признать женщину как личность и дать ей возможность реализовать внутренние резервы, следуя голосу совести.

В те времена, когда кое-где жил еще обычай приносить себя в жертву на погребальном костре мужа, эти воительницы отстаивали право женщин интеллектуально развиваться, выбирать судьбу по собственной воле, раскрывая в себе таланты, дарованные Богом. Никому не придет в голову, говорили они, ограничить интересы мужчины обязанностями мужа, отца, сына и брата, в то время как жизнь женщины сводят к функции матери, жены, дочери, сестры; как же быть с теми, которые по разным причинам могут никогда не выступить в данных ролях? Ведь и сейчас, в XXI веке: если «старый холостяк» – значит, не захотел жениться, а коли «старая дева»- значит не взял никто. Позорно прослыть«синим чулком», женщина с умственными запросами, но без мужа, вызывает как минимум жалость; сколько же храбрости понадобилось сестрам Бронте и Джейн Остин, чтобы в положении белых ворон сохранить достоинство и самообладание.

С середины ХIХ века «женский вопрос» усиленно пропагандировался и в России. Надо заметить, что если, например, в Англии все состояние жены и доходы, получаемые ею в браке, становились неотчуждаемой собственностью мужа [204], то русскую женщину с древнейших времен защищал незыблемый имущественно-правовой статус; «рабская забитость» никак не свойственна царевне Софье, боярыне Морозовой или Марфе Борецкой. Народное творчество в сказках и пословицах отразило такие качества женщин, как независимость мышления, активность жизненной позиции, оригинальность ума: «моя коса: хочу совью, хочу распущу»; «жена мужа не бьет, а под свой норов ведет»; «женский ум лучше всяких дум» [205]. Так что по-видимому освободительные идеи, как и многое другое, просто заимствовались, чтоб не отстать от Европы.

Мало кому теперь известный писатель В.А. Слепцов стал инициатором частных научно-популярных лекций для дам по физике, химии и гигиене; многие барышни посещали занятия в университете и в медицинской академии. Первой в России, а может быть и в Европе, получила диплом доктора медицины (1868) Н. П. Суслова. Правда, училась она в Цюрихе, где в 1860 – 1900 гг. из 1200 иностранных студенток более 700 составляли русские [206], поскольку в Петербурге доступ девиц в медицинскую академию был запрещен (впрочем, и медицинский факультет Лондонского университета открыл двери для женщин только в 1872 году); после Швейцарии она не только блестяще выдержала профессиональный экзамен в России, но и смогла одолеть враждебность и оскорбительные насмешки со стороны крепко спаянной против женского проникновения корпорации докторов.

Другая отважная девушка, М.А. Бокова, получила в Гейдельберге диплом врача-окулиста. Тогда же прокладывала дорогу к знанию «молоденькая, очень хорошенькая, живая и веселая» Софья Ковалевская, ставшая профессором математики в Стокгольмском университете [207]. В 70-е годы, когда в Москве, Казани и Киеве открылись Высшие женские курсы, появились девицы нового типа, курсистки, получавшие вполне приличное образование.

Преодолеть условности и предубеждения общества пыталась знаменитая Мария Башкирцева (1860 – 1884); ее судьба может служить ответом на едкое замечание известного ученого И.И. Мечникова об отсутствии у женщин способностей к искусству; никто никогда не узнает, сколько серьезных женских дарований было дискредитировано и погублено с подобных предвзятых позиций. Юная Башкирцева (отнюдь не феминистка) искала себя в обильном чтении, в музыке, пении, живописи, а ей со всех сторон насмешливо советовали выйти замуж за богатого человека и наслаждаться жизнью, а не «мазать полотна»; ее дневником, живым, пылким, искренним, восхищались сестры Цветаевы [208]. Не дожив до тридцати, она оставила немалое живописное наследие: ее прекрасные картины, отмеченные несомненной яркой оригинальностью и мастерством, содержатся в музеях Москвы, Петербурга, Днепропетровска, Красноярска, Харькова, Саратова, но основная часть созданного ею находится в галереях Парижа, Ниццы, Амстердама, Вены, Чикаго, Афин, Белграда [209].

Тонкая нервная натура ее младшей современницы Елизаветы Дьяконовой (1874 – 1902) тоже надломилась в той же борьбе за право кем-то быть: она, закончив Высшие женские курсы, изучала юриспруденцию в Париже, имея целью стать адвокатом и защищать достоинство своего униженного пола. «Мы существа без прав, без широкой перспективы наши пути… мы принуждены вечно изворачиваться, как белки в колесе, в отведенных нам узких рамках деятельности… потому что господа мужчины считают себя непогрешимыми авторитетами в области мысли» [210], – писала она в «Дневнике», ставшем не менее известным, чем «Записки» Башкирцевой.

В те времена порыв женской молодежи к образованию и творчеству был поддержан и умело использован радикальными разночинцами, маргиналами, сознательно разрушавшими нормы и традиции русской жизни; женщины оказались вовлечены в идеологию, отрицавшую веру, нравственность, целомудрие, брак, приличия и прочие «омертвелые ценности». Вместо вожделенной свободы и самостоятельности они находили зависимость от «учителей», «развивателей», умевших навязать собственные «новые теории» любви и морали [211].

Теруань де Мерикуры [212]

Школы русские открыли

Чтоб оттуда наши дуры

В нигилистки выходили

(Н. Щербина).

Питерские и московские эмансипе, среди которых встречались и аристократки, со всем пылом славянского темперамента предавшись идолу свободы, манившему ввысь от кухни и пеленок, приносили ему жестокие жертвы, калеча собственную душу, растаптывая самую суть свою: рвали в клочья семейные обязательства, стригли волосы, курили пахитоски, одевались во что попало, таскались по заграницам и кончали сумасшествием, самоубийством или гибелью на чужих баррикадах.

В России неимоверной популярностью пользовался некрасовский «Современник», печатавший канонизированных впоследствии советской школой революционных демократов, а на Западе бешеный ажиотаж сопровождал пьесы Г. Ибсена [213], Э. Синклера, Б. Шоу и другие, ныне забытые сочинения, выражавшие те же опьяняющие идеи освобождения женщины; повсеместность их распространения не выдает ли единого организатора, ограниченного в изобретательности древнего змия [214], всегда имеющего умысел извратить и вывернуть наизнанку святые порывы и благие намерения.

Вдохновляемая им кампания, на фоне победного шествия «научного» материализма, вытесняющего Божии заповеди, выливалась в бунт против своего пола и приводила к необратимой духовной порче: параллельно успехам английских суфражисток в XIX веке наблюдался резкий взлет женской преступности [215], до 20 процентов от общего числа правонарушений совершали женщины; предсказывали, что вследствие «разгула эмансипации» женская преступность сравняется с мужской. Однако с Первой мировой войной «разгул» прекратился и прогнозы не сбылись: в настоящее время на долю женщин приходится 11 – 15 процентов всех преступлений; число женщин-заключенных в странах европейской цивилизации, включая Россию и США, составляет не более 5 процентов. Несомненно, сказывается культурный уровень, наличие идей и интересов, сдерживающих от уголовщины; сегодня женщины, по крайней мере у нас в России, в полтора раза образованнее мужчин [216].

В ХХ веке женская борьба приобрела все болезни политического движения; феминистки беспокоились уже не о евангельских основаниях равноправия, а об экономическом статусе, требуя освободить их от грязной, неприятной и, главное, «непроизводительной» домашней работы, а также восставали против «насильного материнства», начисто забывая, что у плиты и колыбели женщину ставит – любовь. Марксистская мораль превзошла самые радикальные взгляды самых отъявленных бунтовщиц: в 1924 году Коминтерн постановил легализовать аборты, сделать свободными разводы и отменить, как буржуазный институт, семью.

Большевики обещали предоставить женщине полную возможность разносторонней деятельности в соответствии с ее способностями и возможностями [217]. На деле вовлечение в строительствоновой жизни обрело, как всё у них, принудительный характер; «неактивная» мать семейства, дама непролетарского происхождения, работница, уклоняющаяся вступать в партию, крестьянка, отказывающаяся произносить речи на собраниях, стали безусловно отрицательными персонажами советской печати. В 1932 году домашних хозяек моложе 56 лет лишили хлебных карточек, и женщины, естественно, пошли на работу; тут, что верно то верно, установилось «равноправие»: социализм открыл женщинам доступ на вредные химические производства и физически тяжелые отрасли, например, строительство дорог. Все годы советской власти, вследствие низких зарплат, женщинам приходилось нести как минимум тройное бремя: трудиться на производстве или в учреждении, исполнять обязательные общественные нагрузки, растить детей и вести домашнее хозяйство.

Нацистский режим в Германии, как известно, уничтожил все завоевания европейского феминистского движения, ограничив существование женщины «тремя К»: Kirche, Kinder, Kuche – церковь, дети, кухня. А сколько сегодня на планете женщин, вынужденных скрывать свое тело под покрывалом (никабом, паранджой) ради охранения сверхцеломудренных мусульманских мужчин от угрызений плоти: они, видите ли, «жалуются, что выставленная напоказ женская привлекательность отвлекает их от работы, не дает сосредоточиться на серьезных мыслях, даже мешает принимать еду в ресторане» [218]!

«Женщина в хиджабе – лицо ислама»! «Хиджаб – венец женской красоты»! «Шагайте по жизни в хиджабе»! «Хиджаб – мудрость Всевышнего»! Он «создает психологический комфорт», т.к. под ним удобно скрывается уродство и старость, во-вторых, никому не приходится «испытывать беспокойство при виде женщины красивее себя» (!). Платку приписывается непомерное, магическое значение: он «оберегает от собственного естества и шайтана», предотвращает домашние ссоры и даже помогает вспомнить суры Корана! Женщине по имени Наталья, Галина, Елена надо действительно глубоко укорениться в исламе и ослепнуть, чтобы утверждать, что «ношение хиджаба уравнивает женщину с мужчиной» и «до сегодняшнего момента никто больше не предоставил женщине подобного равноправия» [219].

В Европе они требуют от «демократического общества» права самим решать, как выглядеть и одеваться, но в арабских странах женщина абсолютно и безоговорочно подчинена отцу, брату, мужу и всегда покорна, из страха заключения, бичевания, закидывания камнями. В Иране при Хомейни 20 тысяч женщин, нарушивших крутые законы шариата, были приговорены к смертной казни. Широкую огласку приобрела история Суад, девушки из Палестины, сожженной заживо за «преступление против чести семьи» [220]. Между тем теоретики Корана уверяют, что их женщины весьма довольны и совершенно счастливы, поскольку в исламе высокая честь утолять желания мужей оценивается не ниже государственной, общественной или культурной деятельности.

Ортодоксальный иудаизм также суров по отношению к женщине: с женой можно развестись без ее согласия по любому ничтожному поводу, например, жадно ест, растолстела, разбила блюдо, и лишить ее всех прав на детей. Талмуд определяет пределом женских мечтаний стать в загробной жизни скамеечкой под ногами своего мужа.

При всех перехлестах феминизм веками отстаивал всего-навсего экономическое, юридическое, политическое и социальное равенство полов, исходя из убеждения, что ценность мужчин и женщин перед Богом, законом и государством одинакова, но на сегодняшний день в русле американской идеологии выродился в антимужское движение, нечто сверхрадикальное, уродливое и опасное, хотя и прикрытое политкорректной словесной кодировкой.

Дошло до перечеркивания физиологических половых различий, разрушения традиционной семьи, отказа от деторождения, грубых оскорблений, к примеру: «каждый мужчина в глубине души знает, что он никчемный кусок дерьма, обуреваемый животными чувствами…» и дурацких нападок, вплоть до рекомендаций «уменьшить их численность до 10 процентов от общей популяции» [221]. Женщины занялись совсем не женским делом: агрессивным насаждением ненависти.

Увлекшись ролью жертвы, феминистки размежевались с мужчинами по всем мыслимым направлениям, пытаясь выделить специфически женские язык, жесты, цветовые предпочтения, память, речь, письмо; поделили даже историю человечества: появилась женская антропология, женская этнография, женская литература, венцом надо считать «Историю женщин» в пяти увесистых томах, которую следовало бы назвать «Историей подавления и угнетения».

Словом, «мужчины с Марса, женщины с Венеры», друг другу инопланетяне; всё состязаемся, оценивая противоположный пол не по благоприятным его признакам, а по тем, каких ему недостает. Если прежде женщин квалифицировали как неполучившихся мужчин, то в результате эмансипации мужчин критикуют за недостаток женских качеств: отзывчивости, эмоциональности и душевной тонкости. Как поется в песне, «разделились беспощадно мы на женщин и мужчин».

Более 800 000 книг и аудиокниг! 📚

Получи 2 месяца Литрес Подписки в подарок и наслаждайся неограниченным чтением

ПОЛУЧИТЬ ПОДАРОК