Может ли кухарка управлять государством

Может ли кухарка управлять государством

И так все женщины наперечет:

Наполовину – как бы Божьи твари,

Наполовину же – потемки, ад.

В.Шекспир [158].

«Нет, без мужиков никак нельзя!», – отрезала С. Такой глубокомысленный вывод она сделала после пожара в дачном поселке, которого была свидетельницей и в определенном смысле участницей. – «О доме и речи не шло, чтобы спасать его, полыхнул как спичка в такую жару, но там остался дед! И все мы рыдали и ужасались, что он там внутри, и кричали, ну, Юлька за иконой сбегала, и мы с ней вокруг дома носились, Люська яйца пасхальные в огонь бросала… А мужики! Я, конечно, от волнения и слез ничего не воспринимала, но возмущалась, как они медлят, буквально еле двигаются, по ведерку воду носят! И вдруг смотрю – уже деда вываливают из окошка! Оказывается, они ведерками в этом пламени сплошном пролили коридорчик и кто-то смог туда нырнуть; понимаешь, вроде не сговаривались, но ведь каждый встал на своем месте, и по порядку, без шума… О, потом уже всплыла в памяти потрясающая деталь: наш сосед полковник пришел в перчатках, с топором и своим ведром! Знал заранее, с чем ходят на пожар, представляешь?!».

Нельзя не признать, что так действовать, по плану, ну там стратегия, тактика, мы не способны: эмоция удушливой волной мгновенно смывает крупицы здравого смысла и несет неведомо куда, ввергая в водоворот страсти и потопляя в ее ненасытной пучине; однако если не встретит преграды. Возможно, злоба Иезавели поддалась бы укрощению в самом начале, имей характер ее муж Ахаав; а сварливость Ксантиппы могла быть умерена, не будь Сократ так поглощен философией (или второй женой Мирто?), а жестокость Салтычихи или Кабанихи исцелилась бы одним равноценным противодействием. Ибо страсть наша в большинстве случаев разумно уравновешивается практичностью: потрепыхаться допустимо, но в меру, чтоб не пораниться, а подчинение сильнейшему достоинства не роняет и гармонии не нарушает.

Но когда преграды нет… У нас же если любовь, то безумная, если горе, то безысходное, если тоска, то безутешная, если смех, то безудержный; сплошной беспредел – или бес-предел? Почтенная мать троих детей от вполне благополучного венчанного брака вдруг вознамерилась всё бросить и устремиться за возлюбленным, которого, по миновании этой напасти, вспоминала с брезгливым недоумением: «как я могла? наваждение!».

НавОждение? Но ведь не без личного участия! Женщина любит поиграть с огнем, не корысти ради, а именно ради самой игры, интереса, шуточной борьбы, спектакля, где она в главной роли, ну там «мне нравится, что вы больны не мной». Что ж толку по окончании пьесы искать виноватых, обвинять обидчика, проклинать враждебный мир. Так бесцельно и глупо расходуются таланты, дарованные нам природой, так мы сами сталкиваем себя на тропу несчастных неудачниц, оплакивающих бездарно растраченную жизнь.

А пресловутая женская обида: «мой милый, что тебе я сделала?» – и с обрыва в омут, или под поезд; помнится, Анне Карениной всюду какой-то странный «мужик» мерещился; не лукавый ли гражданин[159]? К. на масленице подавилась рыбьей костью и попала в клинику Склифосовского, в палату с самоубийцами «неудачницами», искалечившими горло и пищевод уксусной или другой кислотой; все восемь в один шип, голос-то пропал, свидетельствовали, что слышали монотонный голос подстрекателя: «выпей, выпей, выпей»; некоторые на балконе стоять не могут: «прыгни, прыгни, прыгни».

Infirmior vaza, немощной сосуд – сказано не только об анатомических различиях; женщина, тесно связанная с природой из-за функции возрождения жизни, так же, как природа, беззащитна, она подвластна стихиям в ней самой и вне ее (о. А. Ельчанинов); приходится согласиться с язвительным замечанием одного женоненавистника о том, что в женщине мышление и чувствование составляют одно целое; воля, самоконтроль, рассудительность – для нас это скучные слова, обозначающие тяжкие вериги, настолько чужие, что их и примерять неинтересно.

Сильный пол умеет себя поберечь: отгородиться от депрессивной эмоции, переключившись на работу или спортивные упражнения, ну и полечиться испытанным способом, напившись до полусмерти: поутру все проблемы кажутся ничтожными в сравнении с похмельем. Мы же предпочитаем с мазохистским любострастием расковыривать свои раны, искать объяснений, пытаясь нащупать во тьме душевного хаоса потерянную опору и все глубже утопая в океане непростительной своей вины и неутолимой боли.

Бессмысленно и крайне опасно для нас пробовать залить горе вином; при активном содействий лукавого гражданина женщины спиваются очень быстро, чему способствуют физиологические особенности: женский желудок почему-то почти не содержит фермента, помогающего усваивать алкоголь, поэтому выпитое сразу попадает в кровь; стремительно хмелея, теряешь контроль над собой, что чревато некрасивыми последствиями, о которых потом больно и стыдно вспоминать. По той же причине пьющим женщинам гораздо чаще угрожают заболевания сердца, печени, мышц и головного мозга. Остановиться трудно: острые поначалу терзания совести дают повод для новых и новых возлияний, а по времени окончательно парализованная воля и кошачья живучесть научают существовать, приспособившись к любому позору.

Монахиня Ф. заслужила прозвище «плакучая ива»: по временам нападает на нее неизбывная тоска, и сколько обличений наслушалась она, главным образом в саможалении и истерии: плачет, мол, желая привлечь внимание к себе; пока один духовник не сказал ей: «Может, твое спасение в этом страдании; плачь, но терпи не сходя с места».

Получив объяснение, т. е. обретя высший смысл своих состояний, она находит силы сопротивляться диаволу, который столь же сокрушительными приступами уныния донимал, например, святую Олимпиаду; сам Иоанн Златоуст урезонивал ее в письмах: «бродишь, собирая горестные размышления, выдумывая то, чего нет, и напрасно, и попусту, и к величайшему вреду терзая себя», но и ему не удавалось вывести ее из, как тогда называли, тяжелой меланхолии, сопровождаемой бессонницей, лихорадкой, отвращением к пище. Кого из нас миновала типичная женская слабость: если сегодня всё ужасно, в памяти всплывают и оплакиваются все прошлые, а заодно и будущие ужасно, как в восточной притче: все женщины большого семейства дружно рыдают о мальчике, обреченном сломать ногу на ветхой лестнице, в то время как мать будущего инвалида сама еще не вышла из детского возраста.

Сатана обольщал Еву, пользуясь естественными свойствами ее пола, воздействуя на ее эмоциональность и доверчивость; она, как младшая, меньше Адама знала о мире и о змеях, она, говорил преподобный Максим Исповедник, была послушник, не она ведь нарекала имена животным! Предосудительный диалог с искусителем отторгает ее от Адама и от Бога; лишенная защиты, она открывается злу и затем сама генерирует и источает зло: воспринимает ложную картину мироздания, увлекается в своеволие, втягивает в грех мужа, пререкается с Создателем. Эта тема богато иллюстрирована в литературе образами инфернальных, демоническихженщин, например леди Макбет, хоть натуральной английской, хоть Мценского уезда.

Немногие, слава Богу, достигают шекспировского масштаба, но каждая из нас может заметить похожий губительный процесс, понаблюдав какое-то время за вибрациями своего потока сознания или подсознания. Героиня рассказа, кажется, Гертруды Стайн, облачившись в шикарное платье, идет в гости, предвкушая интересное общение с милыми людьми; но еще с порога замечает элегантную, восхитительную блузку на «кривляке А.» – и всё, вечер испорчен, нервы, как оголенные провода, искрят от ничтожных разговоров и плоских острот, она уходит, рассорившись со всеми, чтобы потом всю бессонную ночь сводить счеты с комплексами, предаваясь опустошительным размышлениям о своей фатальной невезучести и жестокости злополучной судьбы. Кстати, об этих зверях, выпускаемых на арену, когда мы недовольны, о нервах: «что вы, уверяла одна простодушная церковная старушка, нет никаких нервов и нервозов, они называются страсти».

Никто, никто не может помочь женщине, пока она сама не начнет разбираться в своих эмоциях, стремлениях и убеждениях, пока не нащупает собственный путь, пока не научится вести себя соответственно обстоятельствам, ощущая себя не истеричкой, не кокеткой, всегда готовой к флирту, не послушной куклой в чьих-то руках, а достойной, ответственной личностью, homo sapiens, а еще лучше homo Dei.

«Настроение» наше, от которого зависит всё, штучка хлипкая; если живем осмысленно, полезно бывает проследить, раскопать и вытащить на исповедь потайные корешки, причинные связи: от чего ж оно вдруг «испортилось»? Кто-то что-то сказал, не так посмотрел; мелькнула тревожная мысль, неприятное воспоминание, внезапное подозрение – и почва уходит из-под ног, душа заволакивается мраком и изливает его на кого попало.

Отсюда главное, может быть, бедствие и уродство современного общества: мрачное, унылое мироощущение как ядерная реакция захватывает всех вокруг. «Как плохо, что у тебя тройка по химии». Ну подумаешь, тройка по химии! Но трагическая задумчивость мамы придает тройке по химии объем, глубину и пространство, это уже не случайная тройка по химии, а роковое бедствие, отбрасывающее зловещую тень на будущее, которое теперь никогда не станет безоблачно радостным; здесь очевидная женская вина, поскольку эмоции больше по нашей части, особенно тревоги и переживания, «ведущие к плачу» [160], и мы заражаем ими всех кто попадет под руку.

По времени за враждебным выплеском следует раскаяние, поиски виноватых и черное отчаяние, ибо случается, что сделанного не воротишь: хлопнула дверью, отлупила ребенка, оскорбила беззащитного, швырнула заявление об уходе или о разводе… Нет, это вранье, что кухарка может управлять государством! Но ведь бывает! еще как бывает!

Без сомнения, все выдающиеся женщины, включая Жанну д`Арк, Флоренс Найтингейл, Пашу Ангелину и Валентину Терешкову, сознавали высокомерно-снисходительное отношение к своему сословию, ибо их достижения превозносились до небес, напоминая восторженное удивление публики при виде кошки, подающей лапку; притом никакие отдельные триумфы не меняли принятого обычая. Возьмем для примера гражданские права: возможность участвовать в выборах первой предоставила женщинам Новая Зеландия в 1893 году; Норвегия и Финляндия сделали это в 1907; Дания в 1915; Россия в 1917; Швеция и Канада в 1918; США в 1920; в Великобритании этот закон завоеван в 1928, в передовой Франции, стране революционной свободы, женщина получила равенство в гражданских правах только после 1945 года, а в Испании лишь в 1977 году [161].

«Наше общество, что бы там ни говорили о политкорректности, мужское, – пишет известный ученый, член-корреспондент РАН С.В. Медведев, сын Н.П. Бехтеревой, – женщине значительно сложнее стать и быть руководителем»… в частности, она не может, подобно мужчине, легко решать вопросы «в неформальной обстановке, в бане, за рюмкой, быстро переходя на «ты» [162]. Кроме того, к профессиональным высотам женщина движется словно по лезвию ножа: мешает обычно неуверенность, низкая самооценка, опасение риска и, главным образом, холодное отношение сослуживцев.

Мужской мир чрезвычайно неохотно допускает женщину к вершинам, которые считает исключительно своими; научное восхождение Наталии Петровны пришлось на вторую половину XX века, но даже тогда считалось невероятным: женщина! создала новое направление исследования мозга, возглавляет институт, в сорок восемь лет академик! Наивысшая похвала, которой общество может удостоить одаренную женщину, достигшую Олимпа, – «мужчина в юбке».

Миф о жестком распределении ролей опровергается многими судьбами знаменитых представительниц прекрасного пола. Однако принято результат, достигнутый мужчиной, объяснять его способностями, а точно такой же результат, достигнутый женщиной, считать случайной удачей, следствием усидчивости, интриганства или слепого везения.

Если женщина, Мария Склодовская-Кюри, проявляет гениальность в науке, ее называют Прометеем и сравнивают с Ньютоном и Эйнштейном, намекая, что сияющие в ней достоинства нажиты при непременном отречении от женских жизненных функций и посредством хитроумных тактик. В 1911 году французская академия после оскорбительной дискуссии отказалась принять Марию Кюри в свои ряды, игнорируя ее исследовательский дар, великие открытия и Нобелевскую премию; она стала первой в истории Франции женщиной-профессором, получившей кафедру в Сорбонне, первой женщиной Нобелевским лауреатом и единственным ученым, получившим эту премию дважды. Со всем тем она отнюдь не пренебрегала обычными женскими добродетелями, «обрела в браке всё, о чем могла мечтать», всю жизнь сохраняла тихий нрав, скромность, была заботливой женой и нежной матерью.

Если женщина, Агата Кристи, не отлучаясь от домашнего очага, пишет увлекательные романы, подкупающие оригинальностью сюжетов, яркостью персонажей и неумолимостью логики, ее вознесут отнюдь не за блистательный талант и глубину интеллекта, но опять-таки за мужскойум и неженскую фантазию, а причину феноменальной славы усмотрят в шокирующем факте женского авторства, умелом пиаре и экранизациях.

Если женщина, королева Виктория, давшая имя целой эпохе, наводит порядок в империи и в течение 64-х лет с виртуозным политическим искусством управляет ею, при этом обожая мужа и воспитывая девятерых (!) детей, ее заслуги непременно принизят, пожалеют «бесправного» супруга – принца-консорта, государственную мудрость припишут премьер-министру, а после смерти скажут, как Генри Джеймс по прочтении ее писем: «она была еще больше мужчиной, чем я думал» [163].

Справлялись с властью и другие английские королевы, и наши царицы: Елизавета, две Екатерины, потому что служили высшему; не без воли Вседержителя поставленные наверху, от Него же получали они, вольно или невольно, силы и вразумление, одолевали природную безответственность, рабство своему темпераменту, своим симпатиям-антипатиям, своему хочу-не хочу. Екатерина II, к примеру, умеряла свои страсти, если дело касалось государственной политики: когда великолепный Потемкин, используя ее привязанность, пожелал взойти на престол в качестве мужа царицы и угрожал в случае отказа уйти в монастырь, она ответила: «что ж, друг мой, если Господь так настойчиво тебя призывает, то иди, я не смею препятствовать твоему святому намерению» [164].

Ей хватало ума и такта не подражать мужскому типу правления; ее называли матушкой, ею она и стремилась стать, матерью для своих подданных. Кстати сказать, великая русская царица до всякого феминизма понимала необходимость для женщин умственного развития, а не обучения только языкам, танцам, музыке, рисованию и изящным манерам. Ей принадлежит заслуга создания Смольного института благородных девиц, закрытого учебного заведения, воспитанницы которого, в большинстве сироты, в течение двенадцати лет получали всестороннее образование и воспитание.

Какую широту она проявила, оценив независимый ум и кипучую энергию своей сподвижницы княгини Дашковой и назначив ее на пост президента Академии наук. А уж Екатерина Романовна Дашкова, дав небывалый, неслыханный пример, сумела наилучшим образом понести высокое призвание и заслужить всеобщее одобрение. Академия в числе прочего ставила целью изучение русского языка, красотой и богатством которого восхищалась государыня-немка. За двенадцать лет Дашкова сумела при личном участии составить и издать Российский этимологический словарь; для сравнения: французская Академия потратила на аналогичное издание гораздо меньшего объема около восьмидесяти лет [165]. При всем том она слыла образцовой помещицей и прекрасной хозяйкой, не гнушалась никакими занятиями, для крестьян была и доктором, и фельшером, и аптекарем, а также кузнецом, обойщиком, судьей и администратором.

Во второй половине ХХ века несколько женщин оказались во главе государств, причем, как ни странно, на Востоке: Индира Ганди в Индии, Сиримаво Бандаранаике в Шри Ланке, Беназир Бхутто в Пакистане, и если они не совершили ослепительных чудес, то во всяком случае правили ничуть не хуже мужчин. Или взять Голду Меир, дочь киевского плотника, восшедшую на пост премьер-министра Израиля; ее называли «единственным мужчиной в правительстве», хотя она широко использовала имидж безобидной местечковой бабушки [166]; что ж, возвеличивать именно за женские качества человеческое общество пока не научилось.

Аналогичной похвалы удостоилась и Маргарет Тэтчер: ее противники приписывали ей «улыбку Калигулы», резвились по поводу «мировоззрения на уровне потребительской корзины», «железобетонности», самоуверенности, деспотизма, но ведь всё ради спасения страны! спала четыре часа в сутки, ни себе ни другим спуску не давала, говорила правду, жила своим умом и крепко держалась на ногах. Она стала первой, кому при жизни установили памятник в стенах британского парламента.

Конечно, в XXI веке уже многие понимают: женщина имеет право на выбор своей судьбы; мало кто решится подобно одному священнику публично объявить, дескать, к научной, организационной, общественной деятельности представительница слабого пола обращается только по причине «проблем с личной жизнью», читай любовной неурядицы. По меньшей мере опрометчивым надо признать утверждение, что «женщина создана не для дела (карьеры, бизнеса), а для семьи» [167], в то время как минимум четыре поколения женщин в нашей стране вкалывают на всех направлениях трудового фронта, плюс, конечно, семья. Что же делать, особенно в эпоху перемен, когда мужчина в делах и поступках настолько перестал соответствовать своему званию, что обвиняет в собственном измельчании женскую эмансипацию, провозглашая ее «одним из видом богоборчества, связанного с невыполнением женщиной своего предназначения» [168].

Сильный пол яростно отстаивает первенство, главным образом унижая, высмеивая, срезая женщин, бесстрашно (она ж драться не полезет, на дуэль не вызовет) высказывая, например, женщине-политику прямо в глаза: «куда ты лезешь, нормальные бабы дома сидят, у тебя с головой неладно!». Между прочим, немало женщин, одаренных живым умом и талантом общения, если их посадить дома и ограничить семьей, засыхают от внутренней опустошенности и даже впадают в душевную болезнь; излечение наступало у тех, кто последовал рекомендации заняться чем-нибудь достойным, удовлетворяющим интеллектуальную потребность [169].

Не разумнее ли позволить женщине решить самой, оставаться с детьми при домашнем хозяйстве или выходить в большой мир с целью его завоевания. Или, допустим, вырастить детей, а потом завоевать мир. Или, наоборот, завоевать мир, а потом засесть дома. Или уйти в монастырь.

Нравится кому или не нравится, процесс пошел и остановить его вряд ли удастся: domina (лат.), госпожа, хозяйка, пересматривает «завоевательный» стиль управления планетой, культ силы, покорения природы, поставивший «цивилизацию, подчиненную мужским инстинктам» [170], на грань гибели в связи с экологическом кризисом и угрозой ядерной катастрофы; она устала терпеть вечный раздрай в доме-государстве и на родной планете, и пробует поучаствовать в наведении порядка. Сейчас в мире кроме трех правящих королев шесть женщин-президентов и шесть женщин премьер-министров, не указать ли и им их исконное место у плиты и стиральной машины, упрекая в отступничестве от якобы единственной, освященной многовековой традицией роли домохозяйки и матери семейства?

Святая равноапостольная княгиня Ольга, родоначальница Российского государства, действовала именно женской мудростью, гибкостью и деликатностью; хватало ей и воли, и выдержки, и самоотверженности, и опять-таки историки, в частности Карамзин, по традиции в качестве высшей похвалы называли ее «великим мужем». В стихире на ее память поется: «приидите, разумом богатящиися, разум свой в послушание веры приводити от нея научитеся…». Вот путь для нас: стоять перед Богом, с Его помощью преодолевая зыбкую пучину нашего естества, отнюдь от него не отрекаясь. Все мы, как христианки, призваны к высокому, царственному служению. И когда сознание наше надежно укоренится и утвердится в едином Господе Иисусе, тогда страсть уже бессильна нас одурманить.

Более 800 000 книг и аудиокниг! 📚

Получи 2 месяца Литрес Подписки в подарок и наслаждайся неограниченным чтением

ПОЛУЧИТЬ ПОДАРОК