Еврейская власть и русский крестьянин в 20-30-е годы

We use cookies. Read the Privacy and Cookie Policy

Еврейская власть и русский крестьянин в 20-30-е годы

Прежде, чем закончить эту тему «возрождения» еврейского народа под благодатными лучами коммунистической власти, аккурат во время кровавых вакханалий большевизма, откроем еще одну страничку истории того времени, чтобы оттенить сообщения журнала Бнай Брит о замечательном энтузиазме, охватившем евреев в СССР, когда они, и каждый из них, гордо говорили; это наша власть, наши вожди, и осуществляется наша мечта, наша идея!

Страницы истории жухнут, желтеют, осыпаются, попадают в спецхраны и исчезают из памяти потомков. Новые поколения, одно-два, уже вовсе не знают, чего и как «там» было. Затем появляются патентованные историки и пишут то, что выгодно властителям. Но историки бывают разные. Бывают и хорошие, и мы возьмем для нашей темы одного из них, автора «Альманаха еврейской культуры» (Романовский Д. Советские евреи под нацистской оккупацией. «Ковчег» Альманах еврейской культуры. Вып. 1, Москва — Иерусалим, 1990г.)

Автор рассматривает, кроме прочего, отношения русских и евреев перед войной в свете коллективизации и прочих дел коммунистической власти на конкретном примере Белоруссии и Северной России.

Когда пришли немцы, то им было легко, пишет автор, вести пропаганду среди местного населения, объясняя, что именно советская власть для него вовсе не родная, потому что — еврейская. К этому времени у русских и белорусов еще живы были в памяти ужасы «коллективизации». Это когда его, мужика, грабили и выбрасывали из его же избы с женой и малыми, орущими от страха, детьми. Поэтому «основная масса русских эту доктрину «освобождения от большевизма» на первых порах приняла». И автор исследования говорит: «Ничего удивительного в этом нет. В памяти у всех живы были ужасы коллективизации и последовавший за этим развал хозяйства» (с.293). А развал хозяйства — это голод для взрослого и смерть для ребенка.

В немецкой пропаганде евреи были отождествлены с коммунистами, а слова «большевик», «еврей», «жид», — были в ней синонимами. И все, «чем были недовольны крестьяне и горожане — коллективизация, раскулачивание,режим труда в колхозах и на производстве, его оплата, снабжение, — все было приписано евреям, всем в целом и каждому в отдельности». Более того, «евреи обвинялись в том, что они развязали войну» (с.292). Таким образом, и тяготы войны, и бедствия военного времени падали на евреев же. И для того, чтобы внедрить в сознание местного русского населения образ еврея-эксплуататора, пьющего кровь из русского мужика, больших усилий, пишет историк, не понадобилось. Спектр доказательств был широк и он был перед глазами: от евреев-директоров и евреев-«комиссаров» НКВД до использования русских женщин в качестве домработниц. Все — наглядно и зримо.

В то же время, оккупационная власть объявила о создании «нового порядка» и занялась «восстановлением старого добольшевистского, исконно русского строя. Первым делом оккупанты занялись... созданием русских органов власти» (с.293). Появился бургомистр, управа с отделами, при бургомистре была создана русская полиция. В деревнях крестьянским сходом был выбран староста и при нем 1-2 и больше полицейских. Историк, говоря о недавних ужасах коллективизации, признает, что «немцев ждали как освободителей». К тому же все помнили немцев 1918 года. А советская действительность сильно проигрывала в сравнении с тем временем. «Немцы освободят нас от колхозов», — такое можно было услышать еще до оккупации, И немцев ждали, как освободителей от еврейского большевизма. Зерно нацистской Пропаганды, признает автор исследования, попало на хорошо подготовленную большевистскими ужасами почву. Времена «жидокомиссаров» были живы в памяти белорусов, украинцев и русских. Это признает и историк. «Многочисленные евреи в новых партийно-советских органах власти в 20-е годы также иллюстрировали тезис об «иудократии». В этой фразе лишними выглядят лишь кавычки последнего слова. То, что лишними, подтверждается и последующим изложением.

В коллективизации приняло участие «немалое число евреев». То есть не то, чтоб не малое, но главное. Он, еврей, — заводила, он командир. Притом надо же представить себе высокомерную манеру поведения, жуткий местечковый акцент и лютую жестокость, которую один мемуарист, сын писателя Михайловского, свидетель этих дел, назвал ассиро-семитской. Евреи приняли самое живое участие в экзекуциях, расправах над русским населением и в качестве активистов-добровольцев, партийных посланников, и в качестве работников НКВД, придавши «этому процессу кровавую «солидность» (с.294).

Однако настоящей властью было даже не партийное руководство и не загадочно-страшные «энкаведисты». В глазах крестьян и горожан-провинциалов эта власть была слишком далеко, почти на недосягаемой высоте. Реальной властью был председатель Заготскота и Заготзерна. Заготльна и Заготкожи, фининспектор и чиновник районо, председатель райфо и райпотребсоюза. С этой властью он и имел дело каждый день. «А вот на этих должностях позиции евреев еще и в 1940 году были неколебимы». Объясняется это тем, что евреи еще и в XIX веке, и в начале XX «регулировали» обмен между городом и деревней в Западном крае в качестве торговцев, прасолов, скупщиков и т.д.» То есть были посредниками между производителями и потребителями, перекупщиками, ростовщиками и спекулянтами. По-народному — кровососами. Сидели, что называется, на деньгах. И как только родная для еврея власть кое-как утвердилась, он тут же сел плотно в органы партийно-советской и государственной власти. Вчерашний кровосос, паразит, спекулянт, стал «народной властью». Теперь к экономическому гнету еврейскому, дореволюционному, добавился гнет государственный и политический, того же еврея, которого мужик знал еще до революции как торговца-спекулянта. Он был его соседом, и ему ли было его не знать.

Русский крестьянин и горожанин-провинциал почувствовали себя обложенными со всех сторон этой еврейской властью без всякого зазора и прогалины. И эта власть, реальная, была с жутким акцентом и нескрываемым презрением к нему, мужику. При этом надо учитывать, что «даже в. XIX — начале XX века средний еврей в России жил лучше, чем средний русский» (с.307). Тот самый еврей, о горестной судьбе которого при «царском деспотизме» так горевало все «прогрессивное человечество».

Этот «гонимый» теперь сел на место председателя Заготскота и Заготзерна и прочих контор, отделов и комитетов, и занялся раскулачиванием и коллективизацией, заодно приказал снять крест с церкви и ее разорить, насмеялся над святыми мощами и иконами. Коллективизация, признает автор исследования, была для евреем «скорее благом». Более того, она дала возможность «еврейским сельхозкоммунам укрепиться экономически за счет раскулаченных». Ограбили русскою мужика, а добро эти «активисты» присвоили, чтобы «укрепить» свое хозяйство. Боясь погромов в прошлое время, теперь решили организовать погром во всегосударственном масштабе русского населения. И опять заметим, русский человек, столетия проживший здесь с евреем бок о бок, теперь видит, как его нажитое трудом добро этот сосед тащит к себе, в свое еврейское хозяйство — «сельхозкоммуну». Ту самую, о которой журнал Бнай Брит так восторженно отзывался.

Бывший колхозник Б. в с. Сиротино Витебской области говорил историку: «И коллективизацию, и раскулачивание проводили здесь евреи. Евреи хотели в колхоз, русские не хотели — они убегали, стреляли и так далее» (с.295). В глазах сиротинских белорусов, и, вероятно, не только сиротинских, «евреи ассоциировались с ужасами коллективизации и раскулачивания». Это «раскулачивание» может понять любой из нас, если представит, что к нему в дом приходят вооруженные люди и все у него забирают, а его выбрасывают на улицу.

В результате все местное население Белоруссии в 1940 году было враждебно настроено к еврею. В нем оно видело главного виновника и «коллективизации», и прочих преступлений «советской власти» (с.304).

Сочувствовали ли русские и белорусские крестьяне евреям во время гонений на них со стороны немцев? И добросовестный историк отвечает: «Как могли крестьяне в 1941 году сочувствовать евреям, когда в 30-е они (евреи) не сочувствовали ссыльным?... когда в 1931 году они (евреи) выселяли своих же соседей-«кулаков» из их изб?» (с.297). Вот где трагедия-то, вот ужас положения. Сосед-еврей, «угнетенный» царской властью и живший намного лучше этого своего соседа-крестьянина и тогда, теперь, когда пришла своя для этого еврея власть, врывается, грабит его и выбрасывает на улицу с малыми детьми и женой, голодных и раздетых. А дальше? Где-нибудь в амбаре или разгромленной церкви они день-два или больше будут ждать своей участи, без воды и хлеба... Потом теплушки, и кто выживет сегодня, завтра окажется на пустынном берегу, где-нибудь на Оби, и там, в большей своей части погибнет и будет зарыт в братской могиле с детьми и женой. Состав за составом шел в Сибирь, забитый врагами новой власти — русскими людьми, мужиками из всех областей — Курской, Воронежской, Тамбовской... Но у нас один мотив — горестная судьба еврейской интеллигенции в 37-м.

Автор исследования среди других черт отношения русского населения к евреям называет и «традиционный антисемитизм». Как-то неловко после сказанного обсуждать эту тему. Из всего исторического материала следует, что была традиционная эксплуатация и ограбление русского населения то посредничеством и спекуляцией, то, при большевиках, напрямую, по-уголовному. Впрочем, наличие жидокомиссаров и историк не отрицает.

В 20-30-е годы евреи, по признанию исследователя, занимались «экспроприацией» местного русского населения, то есть тащили к себе от «раскулаченною» корову, швейную машинку, картошку, зерно, козу и лопату, всякую домашнюю утварь, — все, что не мог взять с собой враг новой власти, русский крестьянин, изгнанный и отправленный в ссылку.

Во время оккупации отношение русских к евреям было именно как к экспроприаторам, грабителям. Считали, что у них много золота и драгоценностей. И это мнение, независимо от того, насколько оно было оправданно, показательно. После всего сказанного странно звучат слова о том, что евреи для русских не были своими. Надлежало спросить: а русские для евреев когда были своими?

Ответ на этот вопрос дает само существование ордена Бнай Брит. Здесь никогда не перепутают еврея с русским или немцем, французом или поляком. Здесь умеют отличать своего от чужого до двадцатого колена.

Трудно ли было немецкой пропаганде убедить русское население и белорусское, как и украинское, в иудократии и прочих вещах? Ясно, что и убеждать-то особенно не приходилось, все в один голос — власть еврейская.

В отчужденном отношении русских крестьян и горожан к евреям перед войной историк видит виновным Лазаря Кагановича. Именного за его преступления и пришлось расплачиваться массе трудового еврейства. Но это вряд ли именно так. Ведь это еврей-активист и чекист врывались в избу к русскому крестьянину, выбрасывали его на улицу, угрожали ему расправой и выражали ему, как русскому, повседневное презрение, сидя в кресле советского начальника. Это он, еврей, цинично говорил ему теперь — «мы — евреи!» и презрительно — «вы — русские». Причем здесь Лазарь Каганович? Лазаря Кагановича мужик не видел, он видел своего соседа, который его мордовал почище любого крепостника из далеких времен крепостничества.

И именно поэтому немцам удалось поразительно быстро сформировать органы власти из русского населения. 24 года под властью «жидо-коммунистов», признает историк, и привели к тому, что в немцах видели освободителей. «Людей, сохранивших советский патриотизм, в 1941 г. по деревням было мало». В этой констатации факта вся правда о советской власти и ее природе.