Глава третья. ОБРАЗЫ СВЯТОЙ РУСИ И ИМПЕРАТОРСКОЙ РОССИИ

Глава третья.

ОБРАЗЫ СВЯТОЙ РУСИ И ИМПЕРАТОРСКОЙ РОССИИ

«В русских святых мы чтим не только небесных покровителей святой и грешной России; в них мы ищем откровения нашего собственного духовного пути. Верим, что каждый народ имеет собственное религиозное призвание, и, конечно, всего полнее оно осуществляется его религиозными гениями. Здесь путь для всех, отмеченный вехами героического подвижничества немногих. Их идеал веками питал народную, жизнь; у их огня вся Русь зажигала свои лампадки. Если мы не обманываемся в убеждении, что вся культура народа в последнем счете определяется его религией, то в русской святости найдем ключ, объясняющий многое в явлениях и современной, секуляризированной русской культуры», — пишет историк Г. П. Федотов в своей известной книге «Святые Древней Руси» (Париж, 1985).

Наиболее ярким представителем русского монашества, оказавшего существенное влияние на становление идеи русского самодержавия и выразившего саму суть московской религиозности, был преподобный Иосиф Волоцкий.

Свет, загоревшийся в Троице-Сергиевой лавре, осветил русскую землю, и повсюду учениками преподобного Сергия основываются монастыри и скиты, загораются яркие главки церквей и разносится благовест по всей земле.

Для того чтобы представить себе наглядно, как осуществлялись на практике духовные идеалы народа и как они были тесно связаны и с его хозяйственной деятельностью, как одно вызывало к жизни неизбежно другое, как осуществление христианских идеалов вызывало и осуществление идеалов государственных и влекло за собой появление очагов хозяйственной деятельности, преобразовывало русскую землю и делало ее богаче и крепче, мы возьмем для примера жизнь преподобного Иосифа Волоцкого.

Вспомним слова летописца: «И радовался Ярослав, видя множество церквей и людей христианских, а враг сетовал, побеждаемый новыми людьми христианскими».

Близ города Волоколамска, в селении Язвише, в 1439 году родился от благочестивых родителей Иоанна и Марины мальчик, названный ими Иваном. Его детство было вполне обычным для детей его возраста. В 7 лет его отдают на обучение грамоте в Волоколамскую обитель Воздвижения Честного Креста Господня иноку Арсению. В первый год он «изучи псалмы Давыдовы», а в следующий год он читает и постигает написанное в Божественном писании, принимает участие в церковной службе. Читая Священное писание, он все чаше задумывается над смыслом жизни, постигая суету мира сего. В тишине, уединении и безмолвии вызревает его мысль. Из Священного писания он видит, что слава мира сего прелагается в уголь и пепел и «тако ветр развеет и место не обряшется». Одни называют наше суетное житие — дым, другие его нарекают сном, иные же тенью. «Человек — это прах, взвихренный на дороге». И тогда Ивану пришел помысел бежать мира сего и «в святый иноческый облепокя образ». Окружающие же не могли надивиться, а родители нарадоваться богобоязненности юноши, «живуща в заповедях Господних». Он узнает о монастырях и старцах с тем, чтобы выбрать себе обитель и наставника. Он уходит тайно из дома и идет в Саввин монастырь, что в 20 верстах от Твери. В это время ему уже 20 лет.

В этой обители, однако, Иоанн не задерживается и по совету бывшего там благочестивого старца Варсонофия, к которому он и обратился, следует в Боровский монастырь к старцу Пафнутию (ум. 1477 г.). Преподобного он застает среди трудов: вместе с другими иноками старец рубит и носит дрова. Только вечером, когда препал к его ногам и стал умолять принять в число братии. Старец любовно приветил Иоанна и благословил. 13 февраля 1460 года (по ст. ст.) он был пострижен и облечен в иноческий образ и «нарече ему имя Иосиф». Новопостриженного инока определяют для работы в поварню и для научения его в монашеской жизни отдают под начало опытного в духовном делании старца. Иосиф должен безропотно повиноваться старцу, предварять всякую работу молитвою и постигать образ иноческого жития. Работа в поварне тяжелая, и Иосиф трудится без отдыха. Когда святой Пафнутий увидел успехи Иосифа и что он достаточно окреп, он переводит его в хлебопекарню, где работа была еще тяжелее. Хлеб требовался не только для братии, но и для странников и нищих, которых не только кормят в обители, но и снабжают в дорогу.

Вскоре на него налагается и еще более тяжелое послушание — ухаживание за больными. Каждый монастырь имел свой больничный корпус, имел и огород для выращивания лекарственных трав, и своего врача-монаха, у коего имелся дар врачебный. Каждый монах нес в монастыре свое послушание.

Ухаживать за больными смиренно, без ропота, без брезгливости, находя нужное слово, — большое испытание для молодого монаха. Служа больным, он знает, что служит самому Иисусу Христу.

Прошло три года, и, причисленный св. Пафнутием к церковному клиру, Иосиф просит у старца, настоятеля, совета, как быть с родителями, которые остались дома немощными. Хотя и не в правилах монашеских, но св. Пафнутий разрешил Иосифу взять отца в монастырь. Матери же он написал письмо, советуя ей тоже постричься и принять иноческий образ. Прочтя письмо, мать со слезами отвечает: «Чадо мое возлюбленное, сотворю поведенное тобою». Через много лет она, в монашестве Мария, захочет увидеть хотя бы издалека своего сына и получит от него суровую отповедь. Встретиться они могут только на небесах, о чем и следует молить Бога.

15 лет инок Иосиф, кроме других послушаний, ухаживает за отцом. «Отец же, видя своего сына, тако о нем боляща и труждаяся, слезами себе облияше и глаголаше: «Что ти воздам, чадо, Бог тебе воздаст мзду, ради трудов твоих; не аз тебе отец, но мне отец ты еси и в телесных и в духовных». Итого пробыл в послушании Иосиф 18 лет, и умер отец, отошед с миром ко Господу, и вот уже сам старец св. Пафнутий почувствовал, что дни его на земле сочтены. Как ни отказывался Иосиф, а пришлось ему принять на себя по смерти святого игуменство. Великий князь Иван III хорошо знал святого Пафнутия и весьма скорбил, узнав о смерти этого замечательного подвижника церкви.

Князь утвердил назначение, по завещанию старца, игуменом Иосифа, который своей благочестивою жизнью и душевными качествами был известен ему лично. Иосиф отправился в Москву «к державному и приа его державный с любовию». Отправился, между прочим, пешком в лаптях.

Преосвященный Геронтий, митрополит всея Руси, благословил его на игуменство.

По возвращении Иосиф задумывает ввести более строгий устав — общежительный, еще не обычный для страны, но встречает непонимание большинства братии. Чтобы избежать ненужных смятений, он, посоветовавшись со старцами обители, тайно покидает монастырь, беря себе наставником старца Герасима. Вместе с ним он странствует по монастырям, выдавая себя за простеца и исполняя тяжелую работу в хлебопекарне или в поварне. Дольше всего он задерживается в Кирилловом монастыре на Белом озере. Он полюбил общежительное житие этой обители, изучил ее строгий устав и обычай. Теперь он чувствует себя готовым к исполнению задуманного. Он еще на короткое время возвращается в Боровский монастырь, но вскоре мы видим его недалеко от его родных мест. Недалеко от Волоцка в глухом лесу он решает основать свой монастырь с суровым общежительным уставом. В этом начинании он находит полное понимание у волоцкого князя Бориса Васильевича, брата Ивана III, великого князя Московского. Некоторые из жителей Волоцка говорили, что незадолго до основания монастыря они слышали отчетливо колокольный звон к утрене и вечерне, доносившийся как раз из тех мест, где потом и стал монастырь.

«И посла Иосиф, тако ж и князь ко святителю о благословении церкви и об антимисе, и егда благослови святитель и присла антимис».

К месту закладки храма Успения Пресвятой Богородицы приехал и сам князь и его бояре и знатные отроки. Прежде всех князь и преподобный Иосиф взяли на свои плечи бревна и положили основание церкви, а за ними все бояре и «отроци вси от велика и до мала» стали носить бревна и трудиться во славу Божию. Трудились они «яко земледелии».

Церковь была построена быстро. Затем строили кельи. В густом лесу, спиливая деревья, корчуя пни, рыли ямы для фундамента, терпели мошкару, спали и Питались как придется и дружно, с молитвою, не празднословя, молча возводили корпуса построек, расчищали место под огород, сад, прокладывали дорогу, в бдении, ношении, молитве и неусыпных трудах они строили «Русь святую». Количество братии множилось. «И мнози князи и боляре приходяще к игумену Иосифу на покаяние, инии же постригахуся и недошедше возраста в младых телесах и без рассуждения на послушание и повиновение полное себя вдающе и на труды и воздержание».

«Они же воздержанием ради Бога утверждшеся и питаяся хлебом и подобный Пафнутий пошел простым зелием».

Ночь они стояли на молитве, днем таскали тяжелые бревна с молитвою и без празднословия — обычные правила монастырской жизни. Никто никого не заставляя, наоборот, уговаривая не брать таких тяжестей и сами же беря еще больше.

Все они, и из крестьян, и из бояр, и из князей, носили лычную обувь и заплатанную одежду; так же ходил и сам настоятель монастыря — Иосиф, ничем не выделяясь среди прочих. И в такой одежде ходили до самой смерти. Смирение и покаяние они обнаруживали всем своим видом.

Следует, вообще говоря, различать роскошные одежды и золото утвари в Церкви как выражение славы Божией, к чему должно стремиться иереям, ревнующим о вере, и личный быт иереев, крайне бедный, аскетический, к чему и призывает монашеская жизнь.

Так личные, религиозные, подвижнические мотивы, заставлявшие людей из всех сословий уходить из мира в иночество, двигали в то время экономику по пути улучшения хозяйства, освоения новых земель и выковывали мощный характер подвижников русской земли. Размышляя над Святым писанием, видя вокруг себя примеры благочестия, но и многие нестроения, православный горит ревностью изменить себя по слову, усвоенному им в Церкви. Абсолютная искренность, чистота помысла, бессребреничество, целомудрие и боязнь впасть в осуждение ближнего, в ячество — все это заставляет человека, и князя, и крестьянина, вступать на путь делания себя, а заодно, и неизбежно, следовало и делание русской земли. Это делание происходит прежде всего в душе христианина. Игумен следит за тем, чтобы никто не отклонялся от монастырской дисциплины, чтобы не было «бесчинно глаголющих», или смеющихся, или праздно проводящих время. Поздно вечером игумен обходил кельи и, если где еще слышал беседующую братию, тихонько стучал в окно, давая знать о себе, и уходил. За некоторые нарушения накладывались дополнительные послушания. Храм не отапливался. И в самую суровую зиму, даже когда птицы падали на морозе, молитва шла своим чередом, долгая, многочасовая. Некоторые не выдерживали такую суровую жизнь и уходили в другие монастыри.

Когда в крае случился страшный голод, монастырь открыл свои житницы голодающим, а когда кончился и там хлеб, стали закупать где могли. Кончились деньги, и стали занимать у соседей. Был поначалу и ропот среди братии, но игумен напомнил им, для чего они ушли в свое время из мира и какой обет они дали, приняв иноческое звание, и братия поддержала своего главу.

Много претерпел преподобный Иосиф скорбей; он участвовал в обличении ереси жидовствующих, когда жидовин Схария возмутил новгородских христиан и ересь пошла в Москву.

Своей праведной жизнью святые подвижники осуществляли господствующий среди русских идеал земной жизни. В заплатанной одежонке, не имея на каждый день иной раз и куска хлеба, с молитвой на устах, они корчуют лес, врачуют немощных, дают советы, как вести себя, укоряют власть имущих, не дают спуска лентяям и пьяницам, выкорчевывая и из своей среды таковых, буде заведется овца паршивая: они стоят насмерть, защищая святые обители от врагов. Кому не известен подвиг защитников Троице-Сергиевой лавры от поляков! Митрополит Филипп, печалуясь о страдавших от кровожадности Ивана IV. при большом стечении народа, в церкви, обличает самого царя, идя на верную смерть. Патриарх московский и всея Руси Гермоген, находясь в плену у поляков, захвативших Москву, шлет свои грамоты по всем городам российским, поднимает народ и принимает мученическую смерть от врагов.

Митрофан Воронежский управлял своей епархией как раз в то время, когда Петр решил сделать среди бескрайних просторов южной России судоверфь и начал строить суда для военных действий против турок. Он решил захватить Азов. Согнав массу народа на берега реки, он начал свою преобразовательную деятельность. Голод и болезни косили несчастных жертв великого преобразователя, а на берегу, ничем не покрытые, лежали еще живые, стонущие и умирающие. Из уже приводимых записок Фокереда выясняется, что эти люди так никогда и не могли понять, для чего нужны были издевательства над народом царя Петра.. Защитник «государственных интересов» и «славы России» и враг традиций русского народа, Петр I разорял страну не только экономически, накладывая тяжелое налоговое бремя, не только сгнаивал людей на своих бессмысленных -стройках, отрывал мужиков от хозяйства, отчего в запустение приходили целые области. Он крушил ее духовное начало, разорял и моральные ее основы, как любой деспот. Его отношения с иностранцами, более чем близкие во многих смыслах, пьянства и кутежи там же, в маленьком Воронеже, среди забот великих государственных, презрение ко всему русскому вызывали крайнее недовольство людей. В этих условиях святой Митрофан Воронежский ни на миг не покидает своего пастырского служения. Питаясь очень скудно, он все деньги отдает на милостыню, в том числе и нуждающимся иноземцам, кормит голодных и пытается разрядить обстановку, чтобы не дать вспыхнуть бунту. На деньги своей епархиальной казны он строит корабли, ссужает казну Петра и постоянно предупреждает свою паству не забывать чистоты веры и не входить в близкие отношения с иноземцами.

В один свой приезд в Воронеж Петр I пожелал видеть у себя святого Митрофана и велел ему явиться во дворец. Святитель отправился и уже подошел ко дворцу, но, увидев статуи греческих богов и богинь, поставленных там в качестве украшения, повернулся и ушел. Царь вторично послал за ним, но святитель заявил: «Пока государь не прикажет снять идолов, соблазняющих народ, я не могу войти в его дворец». Кстати же, по этой же причине и митрополит Филарет московский, человек европейски образованный, категорически отказался освящать Триумфальную арку в Москве во времена Николая I. Петр, узнав причину ослушания, пригрозил смертью. Святитель ответил, что неприлично христианскому государю ставить языческих идолов. Под вечер царь услышал колокольный звон, хотя не было никакого праздника, и послал узнать, что это значит. «Понеже мне, — ответил святой Митрофан, — от его величества сказана смерть, того ради я, как человек грешный, должен пред смертью своею принесть Господу Богу покаяние и испросить грехов своих прощение соборным молением, и для сего я назначил быть всенощному бдению».

Царь засмеялся, приказал убрать статуи и послал сказать, что он прощает святителя за прослушание царской воли. До самой своей смерти святитель стоял на страже вверенных ему душ, оберегая их от соблазна и особенно от. вредного влиянии иноземцев. При этом он не был против самих знаний технических и научных, был близок с боярином Хитрово, сторонником близких отношений с Западом, оказывал помощь нуждающимся иноземцам, но сам их чуждался. Он считал, что иноземцы вносят в нравы русских непотребные обычаи. Когда святитель умер, то, несмотря на то, что доходы епархии были большими, владыку не на что было похоронить. Он совсем не имел собственных келейных денег. Деньги, собираемые по епархии, он никогда не считал своими. Не имея ни злата, ни серебра, святитель как о милости молит, чтобы за поминовение его души после смерти выдавалось из домовой архиерейской казны.

В XVIII веке мы знаем и еще одного крупного церковного деятеля — Тихона Задонского. Уже упоминалось о святом Паисии Величковском и целой плеяде его учеников, положивших начало обновлению церковной жизни. Началось среди русских людей всех сословий движение в сторону «умного делания». Среди русских святых нет более почитаемых, чем преподобный Сергий Радонежский, живший в XIV веке, и преподобный Серафим Саровский, живший уже совсем недавно — в XIX веке (умер в 1833 г.). Нет ни одной церкви, где не было бы иконы этого святого, в державе Российской просиявшего. Со времен Петра начинается история притеснения властями православной церкви. В то время как во всех крупных городах уже в середине XVIII столетия открываются масонские ложи и постижения еврейской гностики становятся явлением общим в среде чиновников и дворян, то есть тех же чиновников, но только в отставке, в то же самое время нападки на церковь приобретают все более озлобленный и откровенный характер. Вернулись как бы первые века христианства. Снова, как и прежде, его стали преследовать те же силы: язычество и иудаизм. Оба эти явления сошлись в одной точке — каббале, и ненависть, которую испытывал языческий мир к христианам, можно легко себе представить, если читать литературу, выпускаемую масонами-просветителями. Они издают и чисто языческую литературу, и чисто каббалистическую: Яков Бёме входит в моду вместе с клятвой верности Иегове — Верховному правителю Вселенной.

Особенно выделяется по части издевательства над священниками правительство Бирона: их подвергают битью кнутами, многих казнят. Их утесняют административными воздействиями, порожденными изуверской мыслью европейского просвещения. Более 6000 священников отдано было в солдаты. Обнищание церковного причта было всеобщим, во многих и многих церквах некому было служить. Правительство реформаторов смотрело на духовенство как на своих врагов.

В качестве примера преследования церкви либералами-масонами и просветителями можно привести и дело епископа Иннокентия по поводу книги Станевича «Беседы на гробе младенца о бессмертии души» (см. ниже).

Это только в качестве примера. и таких примеров не счесть. Митрополит московский Филарет говорил, что Петр только ударил церковь, а Екатерина нанесла ей тяжелую рану. Было бы грешно не упомянуть и еще об одном человеке, о котором помнят только историки Церкви Русской, а между тем...

Митрополит ростовский Арсений Мациевич защищал права Церкви еще при императрице Елизавете, но когда Екатерина II отобрала в казну, то есть на откуп чиновникам, все имущество Русской Церкви, следуя указаниям своих идейных учителей — Вольтера и Дидро, то Мациевич вступился за неприкосновенность монастырских вотчин, утверждая, что если это решение о конфискации не будет отменено, то «государство со всеми своими академиями и чинами обратится в государство безпоповское, протестантское или даже атеистическое».

Его лишили сана и сослали в Карельский монастырь. Но он не делал никаких «оглядок на человеческие страхи», считал свое осуждение незаконным делом гонителей церкви — «всех немецких чинов, которые в комиссии сидели». Он продолжал борьбу, и в конце концов его расстригли и отправили в Ревельскую крепость. Здесь, в заключении, в одиночной камере он и умер, защитник Церкви, кого москвичи почитали за святого.

Екатерина писала коменданту крепости, чтобы он неослабно стерег заключенного, так как «народ его очень почитает исстари и привык считать святым, а он больше ничего, как превеликий плут и лицемер».

«Благо, яко смирил мя сей», — написал углем на стене своей одиночной камеры Арсений перед своею смертью. Арсений Мациевич и Радищев...

Два мира. Одного почитает народ, а другой — за кого народ почитает? За невежественных оборванцев, не знающих истинного Бога-Иегову, как пишет сам Радищев?

Арсений Мациевич не искал своей выгоды и жил бы, будь лицемером, в роскоши и богатстве. Он умер в каземате как государственный преступник как раз в те годы, когда знамя веротерпимости по-бироновски и вольтерьянски высоко развевалось на горизонте России, уже освещенном первыми лучами либерализма, лучами, идущими от алтаря храма Соломона. Этот тамплиерский либерализм за веселыми водевилями и «грациозной скабрезностью» таил в себе все, что можно было увидеть на примере Арсения Мациевича и в судьбах тысяч священников, избиваемых плетьми и ввергнутых в нищету. «Двойной истины» западных гуманистов и наших лукавых интеллигентов не искали защитники права человека на исповедание своей родной веры, такие, как Арсений Мациевич.

Начало XIX века ознаменовалось бурным ростом всевозможных мистических учений от чисто масонских и исповедуемых только в ложах до тех же учений под видом духоборских сект разных наименований. У власти стояли и пользовались покровительством Александра I крупнейшие масоны-розенкрейцеры и масоны тоже крупнейшие, но других направлений.

Александр Федорович Лабзин, племянник Н. И. Новикова, вкупе с Александром Голицыным, масоном Родионом Кошелевым, другом Сен-Мартена, стояли у кормила цензуры во времена Александра I, определяя номенклатуру издаваемых книг. Как и в прошлом веке — XVIII, неизменной симпатией в начале XIX пользовался Вольтер. Широкое распространение получили книги чисто каббалистического содержания и сочинения мистиков масонов, абсолютно враждебные христианству; это сочинения Штиллинга, где в «Победной повести» единственно истинной «церковью» провозглашалась ересь альбигойцев, исповедовавшая дуалистическую доктрину каббалистов-манихеев, сочинения Лабзина в его же «Сионском вестнике», являвшемся проводником идей западных начальников — идеологов русских масонов.

По преимуществу руководство шло из Берлина, куда в обратном направлении шли как членские взносы (см. материалы допроса Новикова), так и обычные для масонства подробные отчеты о разных сторонах жизни государства: сообщалось о настроениях двора, дипломатические известия, экономические и прочие. С Запада по масонской линии шли произведения по практике государственного переворота, как, скажем, роман Силвена Марешаля «Путешествие Пифагора», являвшийся пропагандой идей Ордена иллюминатов, «Начертания истинныя теологии» (1784 г.) и другие. К началу XIX в. масонство захватило высшие сферы государства.

В этих условиях некто Евстафий Станевич, то ли директор, то ли просто учитель гимназии, решительно ничем не приметный, не выдержал и написал книгу[9] в защиту православия и с обличением мистических учений. Книга не успела разойтись, как уже на следующий день масонские бюрократические круги были взволнованы и возмущены книгой Станевича. Министр просвещения и духовных дел, а также главный цензор страны А. Н. Голицын не находил себе места от гнева. Духовного цензора архимандрита Иннокентия грозно спросили, как он мог пропустить книгу, нарочно ли он это сделал или по недогляду. Отрекаться от сделанного Иннокентий не стал. Он заявил архимандриту, своему прямому начальнику, что готов претерпеть за веру.

Станевич был выслан полицией из столицы, книга же, как антигосударственная и очень опасная для основ общественного порядка, спешно изымалась не только из книжных лавок, но и из частных домов и уничтожалась, сжигалась непосредственно под личным присмотром Александра Ивановича Тургенева, сына известного масона, розенкрейцера, «теоретического философа Соломоновых наук каббалистического Ордена Креста и Розы» Ивана Петровича Тургенева, мецената в литературе и просвещении, долгое время формировавшего вместе со своим соратником по Ордену М. М. Херасковым кадры русской интеллигенции, — оба возглавляли Московский университет. Надо признать, что дети И. П. Тургенева, будучи от рождения уже луфтонами, как называют детей масонов, имели мало шансов остаться вне влияния Ордена. Александр Иванович Тургенев с 1817 года занимал место директора департамента духовных дел и был лично известен императору. Один из почитателей А. И. Тургенева характеризовал его «как человека легкомысленного, с некоторой долей шарлатанства, враждебного к православной церкви». Александр Иванович был либералом и мистиком. Его брат Н. И. Тургенев был известным декабристом.

Либеральный террор действовал настолько успешно, что когда через шесть лет Станевич был приглашен к государю, вознагражден, принят снова на службу, а книгу было приказано издать, то в целом городе не могли найти ни одного экземпляра. Один экземпляр все-таки был отыскан. Отпечатали. Написанная несколько архаичным языком, она содержит исключительно разбор некоторых мистических учений адептов «внутренней церкви» и излагает учение церкви православной. В этом и была ее главная опасность для властей, преданных Ордену вольных каменщиков.

Иннокентий же по личному настоянию Голицына был выслан из Петербурга. С большим трудом удалось заменить его ходатаям Оренбург на Пензенскую епархию. Не доезжая Москвы, посвященный в епископы перед отъездом, Иннокентий тяжело заболел; 21 июня 1819 года приехал в Пензу. Но земной путь его уже подошел к концу, и 10 октября он отошел ко Господу. Ему было от роду 35 лет. А через четыре года начинается возрождение Оптиной пустыни.

Это удивительный, не знающий себе равных источник чистоты и самой высокой духовности. Никакие испытания не смогли сокрушить Святой Руси, и ее традиции, и ее духовная сила живы и поныне. Святая Русь на небесах и на земле несокрушима. Исчезнет серое племя без имени и отчества ее врагов, а она будет сиять во веки веков.

История Ордена вольных каменщиков в России — это история борьбы просветительства, ставшего идеологией беспочвенного чиновничества и офранцуженной интеллигенции с Русской Православной церковью и со всем русским народом, со всем его историческим бытием. Эта борьба гностико-каббалистического учения с верой и надеждой русского человека. Эта борьба есть фундаментальный факт духовной жизни русского человека. В ней, в этой борьбе, сплелись в единое целое вопросы цели бытия, справедливости, оправдания самодостаточности государства, проблемы человеческой свободы и проблемы смерти и спасения человеческой души. Масонство впитало в себя всю языческую мудрость древнего мира, его философию, мораль, мистику и метафизику. У масонства, как и у философии плотского человека, есть свои пророки, свои алтари и свои герои, по большей части совпадающие с героями гуманистической «всеобщей» культуры, языческой по существу. Масонство несло в себе осуществление идеалов «всечеловека», без лица национального, исторического, сословного и религиозного. В XVIII веке оно объявило своими «уставами» и прочими программными документами о «всеобщей религии» и «естественной морали», за которой стоит Тора, иудаизм — основа масонства.

Пантеизм лег в основу всего антихристианского движения XVIII-XIX веков. Он стал идейным обоснованием Просвещения, масонства, либерализма. Интеллигенция в нем нашла первые зачатки своей философии, и перевод учения масонов с языка символов, легенд, мифов на язык понятий философских произведений европейского гуманизма и просвещения стал ее вероисповедным знаменем.

Литература и изобразительное искусство получают первый толчок к своему существованию именно в ложах, наследницах философских союзов античности, вернее, религиозно-философских союзов. Мода на античность стала тем идейным достижением, которое гуманизм выдвинул в качестве заменителя христианской веры. Живопись, архитектура и скульптура несут начала, изначально противные духу христианства, плотские и чувственные. Эротика не только не скрывается в тайниках греховной природы человека, но привлекает взор интеллигента-вольнодумца. Людоедский индивидуализм Вольтера и Руссо, фашистская теория[10] Мабли и Морелли, их утопии — проекты будущего устройства общества — имеют все жуткие черты концентрационные лагерей. За колючую проволоку в казармы предполагалось загнать весь род людской. В качестве теоретического обоснования таких казарменных государств принимается теория «естественного человека» и идея Природы как порождение эманации Единого безличного существа, Эн-софа каббалы и масонская лож.

Пришедшие с Запада идеи деизма и пантеизма, с их абсолютным безразличием к моральным ценностям, стали идейным содержанием нарождавшегося чиновничества и интеллигенции. Престиж «знания» неуклонно растет в течение десятилетий и постепенно расширяет круг интеллигенции. «Знания» определенных предметов обеспечивают продвижение по службе. Прежде всего это знание иностранных языков и некоторых азов западной философии, в форме публицистической, но в первую очередь это знание иероглифического языка масонских лож. В этом языке скрыт весь идейный багаж богоборческого просвещения, безликости массовой культуры и морального разложения общества. В нем, в этом языке, смертный приговор народу, устроившемуся у себя дома и по-своему, по-христиански, в нем — классовая борьба и уничтожение крестьянства, в нем — расстрелы тысяч неповинных людей, в нем — катальный «интернационализм», принесший неисчислимые бедствия всем коренным нациям и всем народам и больше всего — русскому.

Дело колонизации страны западными мальбруками, несмотря на обилие иностранцев в опричном корпусе чиновничества и возможности распространения литературы любого идейного толка, шло крайне медленно. Страна упорно держалась во всех слоях церковных обрядов — своего священного завета, и теплый свет лампады пред ликом Спаса продолжал согревать сердце русского человека. Тихие, умиротворенные образы страстотерпцев Бориса и Глеба продолжали останавливать на себе просветленные взоры и крестьян, и мещан. Прослойка чиновников росла медленно.

В те самые времена, когда будущие деятели московского мартинизма были еще детьми, образование продолжало оставаться по преимуществу таким же, каким оно было и до Петровских реформ: грамоте учили по Часослову и Псалтыри. Воспитание также осуществлялось отнюдь не по Локку, столь излюбленному просветителями-масонами, и не по принципам идейного основоположника реформированного английского масонства, «моравского брата», высоких степеней посвящения Амоса Коменского. Неуклонное требование моральной чистоты, уважение родителей и вообще старших, уважительное отношение друг к другу, святость брака и прочие требования нравственного характера, как известно, дольше всего удержались в русском народе, вплоть до нашего времени, пока катаклизмы экономических реформ 50-х и 60-х годов текущего столетия не разрушили окончательно русскую деревню... Как главного врага «прогресса» и «всемирной культуры».

На знамени европейского просвещения яркими буквами загорелись два слова, ставшие драгоценным клейнодом Нового времени: атеизм и гедонизм. Бога нет, наслаждайся, делай карьеру, все равно сдохнешь и ничего от тебя, милый друг, не останется. Наслаждайся как можешь и всеми доступными средствами. Теперь, с XVIII века, Гораций и Тибулл перепеваются на всех европейских языках и служат образцом для деятелей освобождения человечества от религиозных «предрассудков». Гений Эпикура воскрешается в многочисленных «поэзах», и во Франции возникает культ светского «приличного» разврата. Через несколько десятков лег в стране начнется кровавый террор и Франция погрузится в хаос революционной анархии.

Приличный разврат всегда заканчивается именно таким образом, ибо знаменует собой разложение человеческого общества и власть тьмы, князя Мира его. По своим врожденным свойствам русский человек обладает особой совестливостью, даже если забывает дорогу в церковь. В то же время сыны «интернациональной нации», эти вечные учителя человечества, легко плавают по поверхности всех моральных традиций и культур, все знают по форме, ни во что не верят по существу, обо всем судят с необыкновенной ученостью, и их совесть, как правило, не обременена никакими «предрассудками» ни по части семейной верности, ни по части бескорыстия и любви к ближнему. Надо ли говорить, что в политике последнее качество имеет огромные преимущества.

Выросший в обстановке эпикуреизма, Вольтер проповедовал только наслаждение во всех его видах. Наслаждение властью — тоже наслаждение, и еще большее, чем остальные. В борьбу с христианством во времена средневековых гуманистов вступила утилитарная этика Возрождения. Так ласково называется проповедь гедонизма[11].

Впрочем, существовала и другая система взглядов, не противоположная, как может показаться, но другая — стоицизм. Именно это учение вошло со всеми деталями, целиком в доктрину Ордена вольных каменщиков, о чем речь пойдет дальше. Это учение безразлично к морали, в общепринятом, то есть христианском, ее понимании. Система гностиков с их учением о спасении души через приобщение к некоему «знанию», как высшей цели так же, как и система их идейных наследников — масонов, по наследственному пути от манихеев, альбигойцев, вальденсов, катаров, европейских гуманистов, интеллектуализировавших все эти ереси и создавших «республику ученых» — гностиков-каббалистов — имела учение о поведении, это да, но не о морали. Грех — вражда к Богу, личному и любящему, есть падение в грязь, разлом в цельности, погружение в смрад, абсолютно реальное и существующее только в христианстве: грех — понятие не моральное, а религиозное, но на признании греха стоит мораль; в системе религии сама мораль есть только средство. Самодовление морали, то есть отрицание религиозных истин, есть самый большой грех. Именно он присущ масонскому гуманизму.

Система народного образования была разрушена Петром. Екатерина, воспитанная в безверной, атеистической среде, именуемой по весьма формальному признаку как протестантская, смотрела на свою подлинную духовную родину — просветительскую, воинствующе-антихристианскую Европу, ни в каком случае не католическую, с обожанием. Надо попутно заметить, что и Петр не «видел» католической Европы, тоже. кстати, Европы. И тоже достаточно грамотной и поболее грамотной, чем обожаемая им протестантская, то есть, по существу, не христианская. Протестантство со времени своего возникновения стало удобным прикрытием для решительного атеизма, так как не требовало исполнения каких-либо обрядов на территории России.

С этого времени Вольтер, глядя на Россию, мог вздохнуть свободно, чувствуя, что дело просвещения в надежных руках. «Она (т.е.  Екатерина II) почтила меня извещением, — писал он, — что ею были собраны в большом зале Кремлевского дворца самые настоящие язычники, ученые, греки, латиняне — от роду заклятые враги греков, лютеране, кальвинисты — враги латинян, добрые мусульмане, одни держащие сторону Ади, другие Омара; что все они сообща пообедали, что является единственным путем к взаимопониманию, и что она заставила их согласиться принять законы, по которым они должны жить в добром мире. До того времени православный выбрасывал тарелку, из которой ел католик, если не мог выбросить самого католика».

В этом отрывке — все Просвещение со своим удивительным лицемерием и расчетом на невежество адресата. Может показаться, что все эти вероисповедания находились в бесконечной вооруженной борьбе, проливая кровь только потому, что кто-то не так крестится. Скучно говорить прописные истины, но следует все-таки уточнить: Россия всегда была страной с самыми различными вероисповеданиями. В самой Москве жили и мусульмане, и католики. Протестанты же вообще были со времен Петра в исключительном положении. Это банальный факт истории. Россия не знала религиозных войн[12]. Хлысты и прочие духоборы в обилии населяли столицы России: Петербург и Москву. Не выбрасывали ни тарелок, ни католиков, ни мусульман, ни протестантов. Зато сказано по-вольтеровски хлестко.

Через 5 лет после своего прихода к власти, в 1767 году, по инициативе императрицы создается «Ученое предприятие в Москве» для перевода статей из «Энциклопедии» французских просветителей. Сами ученые нуждались в каком-либо объединении, и общее дело было найдено. Враждебная каким-либо христианским идеям «Энциклопедия» должна была стать первой школой создания интеллигенции в России. Движение к «умовому» началось с Петра, но теперь оно приобретает ускорение. Делавшее при Петре свои первые шаги, чиновничество при Екатерине II становится мощной силой. «Темной стороной этого прекрасного начинания было появившееся именно около этого времени крайнее увлечение учениями энциклопедистов. (...) Французы давали модный тон... и русские впадали в крайность, подражая им до нелепости, что началось отчасти во времена Елизаветы, когда окончательно изменялись древние нравы общества, сокрушенные Петром, но еще не вполне искорененные его рукою и усилиями немцев» (Лонгинов).

На внутренний книжный рынок выбрасываются переведенные на русский язык античные авторы — Платон, Аристотель, Плутарх, Ксенофонт, Вергилий, Гораций, Овидий, Цицерон, Тацит, Гомер, Салюстий и др. — весь обычный идейный арсенал борцов с церковью.

В этих произведениях ум читателя изощрялся в метафизических построениях, находил себе удовлетворение в мифических образах шаловливых фей, удовлетворял свою эстетическую потребность, как бы подсказывая ненавязчиво читателю XVIII столетия, что спасительная миссия Христа была не такой уж спасительной, поскольку и до того жили люди, и весьма добродетельные. Здесь же читатель черпал и свои политические идеалы борьбы с «тиранией».

Усилиями Екатерины II шла интеллектуализация русской жизни. Появляется племя философов, и главный центр их подготовки — масонские ложи — начинает открыто процветать в правительственных департаментах. Здесь в ложах заставляют напрягать мозги в изучении каббалистической символики. Из дворянства здесь готовят новую породу людей — интеллигенцию.

В 1766 году издается манифест о созыве со всей России депутатов для сочинения проекта нового Уложения. Новые слова будоражат кровь и вселяют неясные надежды. Учреждаются новые учебные заведения и воспитательные дома.

Власть поощряет всячески литераторов, она нуждается в притоке новых сил, интеллектуальных и творческих. Устанавливаются премии, поощрительные подарки и предоставляются хорошие места по службе для литераторов, художников, скульпторов, ученых, архитекторов. Сочинительство становится доходным делом и тешит тщеславие.

Моралистика и нравоучительность первых русских журналов постепенно смешают акценты в сторону «естественного». Как-то незаметно происходит сближение привычных светских представлений с первыми тремя градусами Соломоновых наук — иоанновским масонством.

Первые шаги Ордена были робкими, незаметными. Как отмечают исследователи прошлого, не было главного — русской интеллигенции. Трудно переоценить влияния вольтерьянства на распространение масонства в России. Одно прокладывало другому дорогу.

Что должен был испытать человек, воспитанный в традиционном духе веры отцов и вдруг переживший потрясение от чтения Вольтера; «галантная скабрезность» и изящный слог вселяли червь сомнения в душу отечественного недоросля, и тем сильнее, чем больше он видел, что Вольтер в моде. Душевная раздвоенность, страдание от утраты чистых образов веры, сомнения и душевные муки входили в его жизнь. Испытавший скепсис французского просветителя, он уже не мог вернуться к прежней цельности. Насмешка над святыми предметами, часто повторяемая, доходила до самых интимных глубин человеческой души. Даже Леонтьев, уже живя в Оптиной, отмечал, что его все еще продолжает нет-нет да тянуть к Вольтеру, его язвительной прозе. Такое воздействие разрушало, но не давало ответа на главные вопросы человеческой жизни.

Все легенды и оккультные истины, излагаемые Пикоделла Мирандола, каббалистом, в XV веке, стали «исторической» догмой просветительства и метафизикой масонства. Их, эти легенды и оккультные истины, излагал Шварц Иоганн Георг (1751-1784), русский просветитель, родом из Трансильвании (Германия); движимый благородной страстью образовать русское юношество на основах человеколюбия и добродетельной чувствительности, он по заданию масонского Ордена приехал в Россию. Движимый заботой об истинном просвещении юношества и пропаганде идей Ордена, он развил изумительную и разностороннюю деятельность по заграничным сношениям масонским, внутренней организации Ордена, основанию розенкрейцерства, устройству «Дружеского общества», учреждению «Переводческой Семинарии», «Педагогической», чтению разом трех курсов и разным ученым трудам по университету и гимназии.

С первого дня его появления в Москве в 1779 году он озабочен одной идеей — созданием различных обществ по распространению понимаемого им в духе Пикоделла Мирандолы, в духе эзотерического предания-каббалы, просвещения. Но и для достижения этой великой цели нужно было участие большого числа людей образованных, влиятельных и имеющих капиталы для финансирования задуманного предприятия.

В лице Новикова он нашел себе деятельного помощника на этом поприще. При Московском университете образуется усилиями влиятельных и знатных вельмож сплоченная масонская организация. Первое лицо в университете — куратор Херасков, покровитель юных дарований, член Ордена.

Типография университета отдается Ордену в лице Н. И. Новикова, и тот деятельно, вместе со Шварцем, ставит дело пропаганды идей Ордена на высокий уровень. Уже через несколько месяцев после приезда в Москву Шварц получает должность профессора немецкого языка в университете по протекции Хераскова и входит в руководство Ордена, имея к тому времени степень шотландского мастера. В ритуале степени — «стоять под знаменем багровым» (Т. Соколовская, «История русского масонства»).

В университете и разворачиваются его блестящие педагогические способности. Уже в конце того же года, 1779-го, он вместе с «братьями» основал общество по подготовке отечественных учителей — «Педагогическую семинарию», взяв несколько бедных студентов на содержание масонского общества. В 1781 году по его инициативе и в самом тесном содружестве с Новиковым было «образование ума и вкуса членов, собиравшихся для чтения и обсуждения своих литературных опытов, нравственное их усовершенствование, упражнение в человеколюбивых подвигах, в пользу которых предложено было составлять периодические издания из трудов членов». Так было сказано в официальном объявлении по поводу учреждения общества. И студенческая молодежь приняла самое деятельное участие в этом литературном предприятии. Студенты становятся переводчиками, журналистами, комментаторами и пробуют свои силы на писательском поприще. Усилиями студентов, при направляющем руководстве Новикова и Шварца, осуществляется целый ряд изданий масонских журналов и книг, большей частью переводных или компиляций из заграничных изданий. Сама атмосфера будоражила молодые умы, возбуждала дух литературного соревнования, подогреваемого хорошими гонорарами, выдаваемыми Новиковым в целях поощрения юных дарований.

«Шварц... направил свое влияние на ту молодежь, которая могла составить ядро будущего русского интеллигентного общества» (Лонгинов).

Все свое время и средства Шварц отдает любимому делу. он подарил свою личную библиотеку университету и отдал на дело просвещения и содержание бедных студентов 5000 рублей.

В ордене московских масонов уже существовала с 1780 года тайная ложа для избранных ученых мужей, которая так и называлась — «Тайная и Сиентифическая», она же именовалась и ложей «Гармония». Именно в это время масон и интеллигент сливаются в одно представление для образованных по-европейски дворян. В сознании же большинства людей масоны, как и прежде, это проклятое Богом сборище, где «творят почти явно демонские законы» и «православных христиан мнят всех прельстити».

Размежевание в обществе продолжалось. В 1781 году Шварц уезжает по заданию ордена в Германию и получает звание верховного предстоятеля Теоретической степени Соломоновых наук — первая ступень в освоении розенкрейцерства — науку из наук в масонстве. По возвращении он готовит братьев к занятиям новыми дисциплинами и читает соответствующие лекции. Его заместителем, главным предстоятелем ордена Берлин назначает Н.И. Новикова (Г.В. Вернадский, «Русское масонство», Пг., 1917 г.).

В 1782 году Орден Креста и Розы начинает свой долгий путь на русской земле. Он благополучно прошел через многие катаклизмы в общественной и политической жизни страны, объединил видных деятелей культуры и просвещения XVIII—XIX веков. В том же году общество «теоретических философов» Соломоновых наук открывает еще одну легальную свою организацию — «Дружеское ученое общество» для ревнования по делам просвещения. Оно все целиком состоит из братьев-розенкрейцеров, видных, за редким исключением, представителей сановной и дворянской знати.

Еще в Берлине, во время своей поездки по делам Ордена в 1781-1782 годах, Шварц завязал самые тесные контакты с учеными и литераторами Европы, выполняя свои масонские «должности» по распространению масонских идей просвещения. Нужны были книги и для этого. Нужны были переводчики. В 1782 году создается для студентов университета все теми же московскими розенкрейцерами еще одна организация — «Переводческая семинария».

Здесь проходят курс масонских наук несколько десятков молодых людей. Живут они в специальном общежитии Ордена[13].

Для них читаются отдельно от других студентов лекции, и мемуаристы через много лет будут отмечать, что «такой-то» — воспитанник «Дружеского общества». Их узнавали среди многих.