«Там, где будет самое сильное сражение»
«Там, где будет самое сильное сражение»
«Останься здесь и на этот день, а завтра я отпущу тебя», — сказал царь (2 Цар. 11, 12). Впервые за всю его жизнь мы видим Давида смущенным и растерянным, неспособным найти решение. Он надеялся, что Урия все-таки пойдет к себе домой. Но Урия не пошел, и назавтра Давид вновь пригласил его на трапезу. На этот раз он позаботился также напоить его вином, в надежде, что тот опьянеет и забудет свои принципы. И Урия действительно опьянел, но и пьяным не пошел в свой дом и к своей жене и этим вынес себе смертный приговор. В ту же ночь Давид написал Иоаву послание, в котором приказал ему поставить Урию «там, где будет самое сильное сражение», и оставить его без прикрытия и поддержки, чтобы он наверняка погиб в бою.
Это послание понес сам Урия, возвращаясь из Иерусалима на поле боя. Можно предположить, что оно было запечатано, как и положено письму от царя к военачальнику. Но догадывался ли Урия, что написано в нем? На это я, конечно, не могу ответить, но если он действительно догадывался, то его возвращение в военный лагерь свидетельствует, что у него уже не было желания жить. Речь идет о самоубийстве в полном смысле этого слова.
Подобно почтовому голубю, несущему собственный смертный приговор, Урия принес приказ царя к Иоаву. И Иоав выполнил его, но не буквально. Он действительно послал Урию на самый опасный участок, но не одного. Урия и впрямь погиб в бою, но вместе с ним погибли и другие воины.
Иоав послал гонца, чтобы сообщить Давиду о произошедшем сражении и о числе погибших. И наказал ему, как говорить с царем: «Когда […] увидишь, что царь разгневается, и скажет тебе: „зачем вы так близко подходили к городу сражаться? разве вы не знали, что со стены будут бросать на вас? […] Зачем же вы близко подходили к стене?“ тогда ты скажи: „и раб твой Урия Хеттеянин также умер“».
Так Иоав намекнул Давиду, что дословное выполнение его приказа могло возбудить тяжелые подозрения и что это был глупый и неосторожный приказ, столь же глупый и неосторожный, как и все поведение Давида с самого начала войны, от решения ее начать и до его блуда с Вирсавией и решения убить ее мужа.
Но посланник даже не дождался, пока Давид задаст ему вопрос. Он рассказал ему обо всех погибших воинах и по собственной инициативе добавил: «Умер также и раб твой Урия Хеттеянин». То есть и он уже понял, что произошло, и опасался, что его постигнет известная судьба всех гонцов, приносящих дурные вести. Но реакция Давида на это сообщение тотчас показывает, что мы имеем здесь дело не с отдельным совершенным в поспешности дурным поступком, а с полным изменением всей личности царя. Он наказал посланнику: «Скажи Иоаву: пусть не смущает тебя это дело; ибо меч поедает иногда того, иногда сего». А на современном нам языке: «Война есть война. Люди гибнут. Не страшно»[74].
А что же Вирсавия? Разумеется, она узнала, что ее муж был в городе и не зашел к ней. Она поняла, что он узнал о произошедшем, и страх ее с каждым днем все возрастал и усиливался. Затем, когда ей стало известно о его смерти, она «плакала по муже своем», как положено. А когда прошли дни траура, «Давид послал, и присоединил[75] ее к дому своему; и она сделалась его женою».
Мы могли бы завершить наш рассказ на этих словах — «присоединил ее». Подобно предыдущим «взял ее» они свидетельствуют об отсутствии настоящего желания. Раньше этого желания не было у Вирсавии, теперь — у Давида. Но это «присоединил» говорит также и о новом статусе Вирсавии: раньше она была «женой Урии», а отныне будет еще одним экземпляром в царской коллекции женщин. По этому поводу стоит напомнить, что это не первая женщина, которую Давид забрал «в дом свой» сразу после подозрительной смерти ее мужа. Похожей фразой: «И послал Давид сказать Авигее, что он берет ее себе в жену» (1 Цар. 25, 39), — Библия описывала и другое событие, произошедшее после смерти первого мужа Авигеи, Навала, который повздорил с Давидом в те дни, когда тот скрывался от Саула.
К счастью, автор нашего рассказа добавил еще одну фразу, которой решил закончить эту историю: «И было это дело, которое сделал Давид, зло в очах Господа» (2 Цар. 11, 27). Фраза эта проста и недвусмысленна, и это хорошо. Хорошо, что эти слова добавлены, и хорошо, что они так недвусмысленны и просты. Умный автор, написавший их, как будто заранее представлял себе весь тот поток опровержений, подтасовок и ханжеского лицемерия, который ожидал нас в будущем, и всё для того, чтобы любой ценой обелить Давида и покрыть его грех.
И действительно, целые поколения талмудических мудрецов, комментаторов и фальсификаторов, засучив рукава и взяв в одну руку шпатель, а другой стирая неприятные слова, занялись усердной подчисткой, замазыванием и переписыванием истории дома Давидова. Одни утверждали, что Вирсавия сама соблазнила царя, другие намекали на то, что Урия выгнал ее из дома еще до ухода на войну, третьи сплетничали, будто он был кастратом и не мог иметь детей, и несли всякую прочую чепуху, абсолютно противоречащую всему духу библейского рассказа и описанным в нем фактам.
Впрочем, эта тенденция фальсификации и утаивания началась уже в 1-й книге Паралипоменон (Хроник), где весь рассказ об Урии и само его имя попросту вычеркнуты из истории царствования Давида, и даже имя Вирсавии (Бат-Шевы) изменено на Бат-Шуа, чтобы затемнить воспоминание об этом его ужасном грехе[76].
Надо отметить, что это не единственное изменение, которое сделано в 1-й книге Паралипоменон в истории Давида и в его пользу. Люди, которые сочинили и записали эту дурную стряпню — своего рода историю еврейского народа на советский манер, — вычеркнули из этого рассказа также мятеж Авессалома, изнасилование Фамари, убийство Амнона, жалкую старость Давида и все иные мелкие и крупные неблаговидные факты, которые могли бы запятнать его безупречную репутацию.
В противоположность этому, в книгах Царств хоть и говорится об искреннем раскаянии Давида в совершенном им грехе (2 Цар. 12, 13), но за вычетом этого все прочие события описаны в соответствующем им духе. И читателю совершенно ясно, что история с Урией и Вирсавией была водоразделом в жизни Давида. До этой черты он преуспевает и возвышается, начиная с нее и далее он падает все ниже и ниже — неудачи сменяются провалами, неприятности — бедами как в сфере власти, так и в семейных делах, — и это падение продолжается до самого конца, вплоть до его жалких последних дней и жалкой старости, которые тоже, как я уже говорил, не упомянуты в 1-й книге Хроник.