Иноземцы и иноверцы

Иноземцы и иноверцы

Украина, или, как говорили тогда, Малая Россия, с самого начала царствования Федора Алексеевича играла роль открытого ящика Пандоры. Война, смерть, глад, мор, козни иезуитов и ересь униатов, жестокость врагов–магометан и измена союзников–поляков били из нее фонтаном [332]. Уже к осени 1676 г. провал внешнеполитического курса А. С. Матвеева вскрылся с ужасающей ясностью. Западные христианские державы и не думали противостоять мусульманскому нашествию в Европе: объединившись в лиги, они яростно дрались между собой. Польша, защищая которую Россия вступила в войну, заключила с турками и Крымом предательский мир, «уступив» им всю Украину (включая российское Левобережье и Киев) и даже обещав помощь исконным врагам христианства в борьбе против своего обманутого союзника.

Воевавший на стороне «агарян» правобережный гетман Петр Дорошенко превратил стольный град Чигирин в форпост объединенного наступления турок, татар и казаков на последний российский бастион по ту сторону Днепра — Киев. Царские войска, сражавшиеся на огромном фронте от Правобережья Днепра до Азова, более чем наполовину состояли из разнообразных ополченцев, бесполезных для отражения массированно — го удара доблестных полков Блистательной Порты. Как многим христианским государствам Европы XVII в., России грозило страшное османское нашествие.

Иоаким был в ужасе. Его нисколько не успокаивало, что царь Федор, спешно пожаловав боярство князю Василию Васильевичу Голицыну и отправив его с особыми полномочиями на Украину, сумел упредить турок. Под руководством талантливого дипломата Голицына положение изменилось и кавалерия полковника Г. И. Косагова без боя заняла военно–политический центр Правобережной Украины (где одних пушек было заготовлено 250). В те дни, когда запуганные до потери разумения поляки подписывали свой отказ от Украины, перед русским царем были брошены гетманские клейноты Дорошенко, турецкий бунчук и магометанские знамена, взятые в Чигирине.

План османского наступления был сорван; Порта вынуждена была перенести нашествие на 1677 г. Турецкий командующий Ибрагим–паша по прозвищу Шайтан перестраивал коммуннкации и, прежде чем идти на Киев, планировал штурм Чигирина. Однако и русское командование, вместо того чтобы возложить все свое упование на Бога, помощь всегдашней заступницы Пресвятой Богородицы и молитвы всех святых, на благочестивое самопожертвование истинно православных россиян, решительно сделало ставку на регулярную армию западноевропейского образца и, что хуже всего, военный опыт иноверцев–еретиков!

Для спешного превращения Чигирина в современную крепость были командированы инженер–полковники Николай фон Зален, а вслед за ним Яков фон Фростен. Основу оборонительных сил составил сводный полк «выборных» солдат. Командование гарнизоном государь поручил генерал–майору Афанасию Трауэрнихту. Главнокомандующий российскими войсками на юго–западе — опытнейший воевода Григорий Григорьевич Ромодановский — не особо полагался даже на закованные в латы и увешанные огнестрельным оружием роты рейтар испытанного в боях пограничного Белгородского разряда, не говоря уже о дворянском ополчении и толпах «даточных людей».

Широко используя иноземных командиров, князь Ромодановский упорно пестовал регулярные пехотные полки стрельцов и солдат, оснащенных конной артиллерией драгун и профессиональный артиллерийский корпус — Пушкарский полк. Любезный патриарху благочестивый гетман Иван Самойлович умолял государя подкрепить его Запорожское войско Севскими драгунами полковника Гамильтона. Историки обычно не придавали значения и тому, что российское командование ценило «татарскую» легкую кавалерию, поставлявшуюся племенной знатью восточных, в основном кочевых подданных государя: это были полезные вспомогательные войска, способные действовать даже против лучшей в Европе крымской конницы [333].

Даже много лет спустя, глядя в глаза смерти, патриарх негодовал о посрамлении православия перед иноверными, когда людям благочестивым приходилось получать приказы «от еретиков и злобожников–татар неправедных, а не от святых христиан православных, единоверных россиян и в царстве едином живущих». Истинно верующему, считал Иоаким, подобает всячески сторониться «таких еретиков, развратников и хульников святой веры нашей… ибо лютеры, кальвины, латины не советуют и не говорят того, что церковно–праведно, но только человечески новоизобретенное и чуждое истинного благочестия. Татары же — проклятые злобожники суть, в них никакого добра не обретается, и живут в державе царской между… христиан, в том числе великих» (то есть среди знати), — тем они особенно опасны. Ведь многое православные честных родов с ними общаются свободно и даже «едят не стыдясь», будто не ведая, что «в иноверцах все злобы господствуют».

«Хотя иноверцы, — вспоминал Иоаким, — и раньше, в древности, и на нашей памяти в полках российских были, пользы от них сотворилось мало. Явно они враги Богу, и пречистой Богородице, и нам, христианам, и Церкви святой. Ибо все христиане православные наипаче за веру и за Церковь Божию, нежели за отечество и дома свои усердно души свои полагают на бранях в полках, не щадя жизни своей. Еретики же, будучи начальниками, о том нимало не радеют». Как можно доверяться им, когда «благодатью Божией в Российском царствии людей благочестивых, и в ратоборстве искусных, и знающих о полковых строях — зело много!» [334]

Патриарх явно не желал понимать, что современное искусство русских военачальников возникло не на пустом месте. Массовое приглашение иноземных военных специалистов для строительства новой регулярной армии шло еще при Михаиле Федоровиче и Алексее Михайловиче. Печальный опыт поражений, связанных с изменами наемников, был учтен. Царь Федор, широко распахнув границы для западноевропейских мастеров, четко поставил задачу использовать новейший опыт во всех областях, где Россия еще отставала, в первую очередь в науке, промышленности и военном деле, для постепенной замены иноземцев русскими учениками и ликвидации в конечном счете зависимости страны от поставок западных товаров и услуг [335].

В регулярных полках армии, выступившей летом 1677 г. против Ибрагим–паши, уже менее половины командиров составляли иностранцы. При этом главными действующими лицами на полях сражении, помимо широкообразованных «больших воевод» (вроде бояр Г. Г. Ромодановского, В. В. Голицына, В. Д. Долгорукова), стали прошедшие полную выучку и всю лестницу регулярных чинов русские полковые, дивизионные и корпусные командиры, такие, как Г. И. Косагов, В. А. Змеев, М. О. Кровков, А. А. Шепелев (ставшие при царе Федоре генералами и даже думными генералами).

Что касается веры, то принявший православие комендант Чигирина Трауэрнихт сумел высоко поднять боевой дух гарнизона и при подходе турок «сел насмерть». Русские, казаки и иноземцы противостояли «злодейскому устремлению» и богатому городоемному опыту турок с таким умением и отвагой, что Ибрагим–паше «Чигиринская крепость костью в горле стала». Несмотря на мощь новейших осадных пушек и мортир, невероятную сноровку в земляных работах и новейшие знания французских советников, турки не смогли превозмочь силу огня тульского оружия (в особенности досаждали врагу только что рассекреченные ручные гранаты), выучку русских солдат и искусство командиров.

Ибрагим–паше не удалось даже полностью блокировать Чигирин, а Ромодановский уже вел в наступление примерно вдвое меньшую по численности отборную армию, располагающую подавляющим превосходством в полевой артиллерии. Когда русские с боем форсировали Днепр и по ходу дела положили на расстоянии пяти верст от реки до 20 тысяч ожесточенно дравшихся неприятелей (включая сыновей крымского хана и самого паши), войска Блистательной Порты и Крыма были не просто потрясены. Убежденный очевидным превосходством русского оружия неприятель стремительно бежал с Украины, даже не пытаясь спасти тяжелое вооружение и снаряжение.

Такой поворот дела был неожиданным не только для врага. Православные по всей России, к коим патриарх взывал о необходимости молитвы и поста в специально изданном поучении «Во время нахождения супостатов» (М., 1677), оставили предписанное в той же брошюре «последование молебного пения» и вопрошали друг друга: где же обещанный ужасный враг? Супостатов и близко к границам России не было (Правобережье оставалось спорной землей). Вместо молитв о спасении Иоакиму вскоре пришлось совершать торжественные службы в честь «победы и одоления», в которой, как на грех, помимо православных, отличились «зловерные» полковники Гордон (награжденный чином генерал–майора), Грант, Верст, Россворм и иные еретики, не считая сомнительно благочестивых казаков.

Самыми злыми словами патриарх поносил турок и крымских татар, особенно часто норовя уподобить их ненавистным для мусульман «сеяниям». Иоакима можно было понять: неприятель потерпел поражение, но не был разбит и готовился к реваншу, создавая реальную угрозу если не территории, то благосостоянию России, в частности — церковным доходам и имуществам. Ведь патриарху, как и всему царскому двору, были известны основные данные о приходных и расходных статьях султанской казны и укоренившихся принципах внешней политики Оттоманской Порты [336].

По резервам «золотых солдат» (денег, ставших к XVII в. подлинной «кровью войны») турки значительно превосходили россиян, которых недавняя война с Польшей и Швецией едва не довела до полного экономического краха. Данные дипломатической и военной разведки подтверждали тот очевидный факт, что, не имея иного противника в Европе, Османская империя сосредоточит против России все силы, но не допустит урона престижу непобедимого завоевателя, потеряв часть своей (по договорам с поляками и Дорошенко) территории. Психологически султану легче было еще несколько раз понести потери, подобные разгрому Ибрагим–паши (коему, впрочем, послали черный шнурок), а военно–экономический потенциал позволял выдержать больше кампаний на Украине, чем мог себе позволить царь Федор Алексеевич.

Западные страны, занятые междоусобицей, будут только довольны таким развитием событий, избавляющим их от турецкой угрозы (поскольку Порта традиционно уклонялась от войны на нескольких фронтах). Польша готовилась урвать кусок Российского государства, когда оно обессилеет в войне с турками и татарами. Швеция имела полное право расширить свои владения на севере России после того, как по договору о взаимопомощи с Германской империей царь Федор провел на северной границе угрожающую военную демонстрацию (после чего Вена нагло дезавуировала свои обязательства).

В общем, при внимательном рассмотрении, нерасположение Иоакима к этой войне вполне объяснимо. Когда летом 1677 г. врага при дворе все–таки добили Матвеева многими клеветами и бывший канцлер (вкупе со своими сторонниками Нарышкиными) был сослан, патриарх счел себя вправе проигнорировать три его отчаянных письма с призывами о помощи. Иоакима гораздо более занимало, как теперь выбираться из ужасной ситуации, в которую его друг и покровитель вовлек страну.

К чести Иоакима как политика следует отметить, что далеко не все, особенно военные, понимали тупиковость противоборства один на один с Османской империей и ее вассалом Крымским ханством.

Конец 1677 г. и начало 1678 г. ознаменовались двумя параллельными процессами: энергичной подготовкой к решающим битвам на Украине и хитроумными поисками малейшей дипломатической возможности вывести страну из положения одного дерущегося в большой компании смеющихся. Патриарх в новом году все еще пугал народ вторжением варваров [337], но полностью поддержал установление царем Федором экстренных налогов и повинностей для содержания армии [338]. Возможно, он повел себя несколько панически на мирных переговорах с Речью Посполитой, предлагая во всем уступить неверному союзнику, торговавшему возможностью присоединиться к врагам (от которых Россия и спасала Польшу, ввязываясь в войну).

«Лихи на нас были ближние бояре… — говорили потом королевские послы, — но теперь дай Бог здоровья патриарху Московскому, он… государя духовными беседами склонил к вечному миру с нами!» [339] Драматическое выступление Иоакима в пользу мира с Польшей на любых условиях, включая отказ от Киева, с единственным условием охранения православия в Речи Посполитой, с моральной и политической точек зрения выглядит более чем сомнительно, особенно учитывая, что свою функцию защиты веры царь и так считал первейшей. На переговорах государь отказался даже говорить, если поляки не снимут статью о допущении в России католического богослужения. Федор Алексеевич согласен был обсуждать судьбу Киева, Смоленска и иных земель, но о вере «сказал, чтоб и помину не было!».

Поведение Иоакима, заслужившего благодарность от своих лютых врагов католиков, может показаться временным умопомрачением в «досаждениях военных», но это не так. Много лет спустя, в патриаршем «Летописце» 1686 г., особо превозносилась деятельность канцлера А. Л. Ордина–Нащокина, добивавшегося мира с Речью Посполитой даже ценой уступки Киева, и подчеркивался клятвопреступный характер московской дипломатии, с 1667 г. трижды подтверждавшей «пред святым Евангелием свое царское обещание… что Киев отдать королю польскому» [340]. Сроки возвращения каждый раз отодвигались, и в конце концов (уже при канцлере Голицыне) поляков заставили навечно отказаться от нелепых мечтаний. Важно также, что Ордин–Нащокин склонялся на уступки ради военно–политического союза России и Польши [341], а Иоаким в 1678 г. предлагал капитулировать перед шантажом, исключив из мирного договора статью о союзе, как и требовали королевские послы.

Логично предположить, что православная Украина, находившаяся в духовном ведении Константинопольского патриарха, отнюдь не казалась Иоакиму бесценным приобретением, по крайней мере до тех пор, пока Киевский митрополит не будет переподчинен патриарху Московскому. Конечно, возвращение «похищенных» иноземцами древнерусских земель было благим делом, но наличие в государстве двух разных, не соподчиненных православных иерархий явно выводило Иоакима из себя. Тем более что из–за подозрительно ученых и даже являющих зловещее знакомство с латынью украинских православных (не говоря уже об униатах) Россия оказалась вовлечена в союз с католической Польшей, а затем осталась воевать за Украину в одиночестве со страшными агарянами! Ужасы войны могли объяснять позицию Иоакима и помимо логики…

Однако реальную роль патриарха на переговорах не стоит преувеличивать. Федор Алексеевич «е мог ни допустить вступления Речи Посполитой в войну, ни проявить слабость своей позиции (чего только и ожидали алчные паны). Самодеятельность патриарха позволила государю пойти на некоторые уступки (земель и казны) с честью, заставив королевских послов благодарить Бога за такую удачу. Если подобное использование архипастыря выглядит несколько цинично — значит, мы приблизились к существу государственной политики. С военными государь и его ближайшие советники (в особенности Василий Голицын) обошлись значительно более жестоко.

Оборонять Чигирин против мощной армии великого визиря Кара–Мустафы (прославившегося позже осадой Вены) было поручено Ивану Ивановичу Ржевскому, известному тем, что никогда не сдавал неприятелю вверенных ему крепостей. Многолетний, с 1657 г. бессменный воевода на юго–западе князь Григорий Григорьевич Ромодановский с сыном Михаилом (еще один сын князя находился в татарском плену) командовали ударной армией, призванной выбросить утомленных борьбой за Чигирин турок с Правобережной Украины. Так значилось в официальном наказе воеводам, выданном государем и Думой по совету с патриархом. В секретном личном указе Федора Алексеевича говорилось другое: Ромодановские должны были разрушить Чигирин, но так, чтобы у турок появилось неодолимое желание этим и удовлетвориться, а украинцы, для которых крепость оставалась столицей Богдана Хмельницкого, никоим образом не заподозрили в ее погибели волю Москвы [342].

Ромодановскии был убежден, что «разорить и не держать Чигирин отнюдь невозможно, и зело бесславно, и от неприятеля убыточно». Крепость, по его уверению, служила главным прикрытием Киева, на оборону которого и так были брошены большие силы. В ходе сражений 1677 г. она стала важнейшим символом не только для украинцев — но для всей России, для покоренных турками христиан и мусульманского мира. Тем не менее царь знал, что только пользующийся безусловным доверием россиян и казаков воевода может преподать врагу хороший урок и одновременно выполнить указ «тот Чигирин, для учинения во обеих сторонах вечного мира, свеешь и впредь на том месте… городов не строить».

Чигиринская трагедия 1678 г. погубила репутацию Г. Г. Ромодановского. После 20 лет беспорочной воинской службы на границе воевода был обесчещен в глазах армии и народа, о его «измене» ходили самые дикие слухи. Во время Московского восстания 1682 г. он был разорван на части озверевшими стрельцами и солдатами, на которых пала самая тяжелая в военном отношении часть исполнения тайного царского указа: как при обороне крепости (оставленной гарнизоном лишь после гибели И. И. Ржевского), так и в наступлении главной армии на занятые отборными частями Кара–Мустафы «Чигиринские горы».

Россиянам, и особенно украинцам, казалось, что разрушение Чигирина сделало напрасными героическую оборону крепости и мужество ратников в жестоких боях между Днепром и Тясьминым. Однако войска противоборствующих сторон покинули Правобережье с разным уроном. Российская армия, отступившая первой, даже считая жертвы при потере Чигирина, имела 3290 человек убитыми и 5430 ранеными. Русские и казаки были уверены, что только странная нерасторопность, если не прямая измена командования лишила их полной победы над врагом. Оставившие за собой поле боя турки и татары потеряли в результате сражений, по их собственным подсчетам, до 30 тысяч воинов. Ходили слухи, что «Чигиринское взятие» стало Кара–Мустафе и хану Мурад–Гирею в 60 тысяч погибших и раненых. Оставшиеся в живых явно не рвались к новым сражениям с православными.

Тяжкие потери янычар, являвшихся, по сведениям царя и патриарха, серьезной политической силой в Турции, укрепили партию мира при султанском дворе и оказали заметное воздействие на османских сателлитов. В Стамбуле и Бахчисарае начался мирный процесс, активно поддержанный российской дипломатией и внушительными военными демонстрациями армии Голицына на Украине.

Турецкая армия, не испытывавшая после кампании 1678 г. крайней необходимости спасать свою честь, предпочитала отныне не приближаться к столь опасному неприятелю, крымские татары ограничивались разрозненными набегами. Однако и без серьезных боевых действий выдвижение армии на передовые рубежи стоило России дорого. В январе 1679 г. вновь пришлось объявить сбор 10–й деньги со всего имущества и промыслов на жалованье ратным людям. 21 февраля царь по совету с патриархом и «разговору» с боярами принял решение о сборе полтины с каждого крестьянского двора «на избавление св. Божиих церквей и для сохранения православных христиан… против наступления турского султана».

Иоаким вполне поддерживал призыв Федора Алексеевича к землевладельцам заплатить полтинный сбор «за крестьян своих». Царь и патриарх показали пример: дали за дворцовые села и патриаршие волости деньги из своей казны. Весной 1680 г. сбор 10–й деньга и полтины пришлось повторить. Кроме того, среди крестьян набирались рекруты, из которых по указу от 19 ноября 1678 г. формировались новые пехотные полки, при этом с церковных земель и горожан на их содержание ежегодно взимали по рублю с двора. На церковно–монастырские владения падала также немалая часть повинностей по поставке подвод с проводниками и денег на лошадей под артиллерию и обоз, которые с одобрения Иоакима также старались взять с духовных властей сразу, в Москве [343].

Экстренные налоги и повинности в 1679—1680 г., когда крупных военных действий уже не велось, означали изрядное оскудение казны, но отнюдь не разорение государства. Дело было в том, что, получив передышку на фронте, царь Федор Алексеевич провел в 1679 г. тщательно подготовленную административную и налоговую реформы. Вместо нескольких разных властей на местах вводилась одна — воеводская; а вместо великого множества поземельных налогов и повинностей — единый и меньший по размеру налог. Подчеркивая экстраординарность военных сборов, царь указывал населению на их временный характер — и действительно, не только не взимал дополнительных денег после войны, но простил все недоимки.

Это касалось, разумеется, и Церкви, имущества коей в либеральное царствование не пострадали. Правда, в 1676 г. боярским приговором был прекращен отвод новых земель под храмы, однако уже в следующем году этот указ был отменен и вотчинникам разрешено приписывать к церквам земли по своему благорасположению [344]. Не мешает также сказать, что все прямые налоги вместе давали бюджету меньше, чем косвенные, также измененные в последние годы войны: для ускорения сбора наличных были введены питейные откупа, немедля ликвидированные с установлением мира.

Заключение Бахчисарайского мира в начале 1681 г. было воспринято патриархом с великим облегчением, в котором сочеталось избавление от военных страхов и экономического бремени. В последнем случае Иоаким оказался недальновиден: экспансия отвлекала дворянство от мысли о переделе владений — единственно возможного в мирное время способа одолеть земельный голод. А ведь ему было известно, что по переписи 1677—1679 г. на одного дворянина южных уездов — основного тогда контингента регулярной кавалерии — приходилось в среднем менее одного крестьянского двора! Церковь ведала 116 461 двором; за одним патриархом числилось более 7000 дворов, тогда как средний боярин владел всего 830 дворами.

Конечно, в ходе войны царь Федор Алексеевич раздал много дворцовых земель, а во время кампании 1679—1680 г. силами армии были возведены Изюмская укрепленная черта, отодвинувшая большой участок границы на 150—200 км к югу (что дало России 30 000 кв. км плодородных и хорошо защищенных от набегов .земель), а также значительная часть еще более крупной Новой черты. Но насущные интересы служилых землевладельцев далеко не были удовлетворены. Либо секуляризация церковных имуществ, либо новая война, а скорее и то и другое по–прежнему оставались в повестке дня.

Третий путь, который настойчиво предлагал Иоаким, состоял в переделе владений, земель и крестьян внутри самого служилого сословия. Патриарх отстаивал его страстно, но малоуспешно. Даже в Завещании немалое место отводилось им обличению якобы бесполезных для. царства «проклятых злобожников татар», то есть мусульманской и прочей племенной знати на государевой службе — в отличие от «правоверного» дворянства. Но, во–первых, идея ликвидации господствующего слоя присоединяемых к царству земель не соответствовала принципам строительства Российской державы для равных перед престолом подданных, во–вторых, русские дворяне привыкли эксплуатировать соотечественников или по крайней мере земледельцев–славян, а не татар, башкир, калмыков и иже с ними .

Сами слова «крестьянин» и «христианин» в XVII в. часто взаимозаменялись. Понятно, что Иоаким имел в виду перераспределение именно таких крепостных (земля без рабочих рук была бесполезна) и соответствующих владений. «Татарам злобожным, — завещал патриарх государям, — которые в обладании их царском, в своем же зловерии жизнью влекутся, в подданство и владение христиан не давать, и за которыми есть — если не крестятся и не хотят быть в благочестии — изымать тех от них, и не давать в поругание и под власть нечестивым басурманам христианских душ!» [345]

Упорство Иоакима в этом вопросе выглядит надуманным. Во–первых, за иноверцами в России числилось столь мало крепостных христиан, что их экспроприация ничуть не удовлетворила бы алчности православного дворянства. Во–вторых, царь «Федор Алексеевич предпринял целую систему мер по христианизации феодальной знати, принесшую в 1680—1681 тт. поразительные плоды. Прежде всего, государь пожаловал группе согласившихся креститься «татар» высокие звания князей и чины стольников, простил повинности и провинности, вплоть до дезертирства. Пример оказался заразителен: от Поволжья до Дальнего Востока мусульмане «и иных вер иноземцы многие» так дружно бросились к купелям, что деньги на обычные подарки новокрещеным быстро иссякли и пришлось дарить льготами.

Массовая христианизация позволила царю принять меры к упорствующим в зловерии, запретив им (согласно пожеланию Иоакима) владеть вотчинами и поместьями с христианским населением. Эффективность этой меры была обусловлена разрешением крестившимся крепостным (например, мордовским) выходить из–под власти некрещеных помещиков. К зиме 1682 г. последним служилым иноверцам было объявлено, что «не познавшие веру» до 25 февраля навечно лишатся дворянства. Но таких почти не оставалось. При выборе между верой и правом феодальной эксплуатации колебания испытывали единицы.

Меры царя Федора Алексеевича могут показаться крутыми, однако самый злобный обличитель российского империализма не назовет их насильственными. Речь шла исключительно о новых требованиях, предъявляемых государством к господствующему сословию, при полной свободе личного вероисповедания. Никаких репрессий к иноверцам, вроде настойчиво предлагавшегося Иоакимом сожжения всех мечетей и капищ, государь и не думал принимать. Однако как Федор Алексеевич имел веские основания для массовой христианизации служилых иноверцев, так и патриарх не без причины воспылал подозрениями к малороссам и лютой ненавистью к «злобожным» российским подданным.

Безлюдные развалины Чигирина произвели самое неблагоприятное впечатление на украинцев. Даже левобережный гетман Самойлович, для которого этот город был столицей гетманов–соперников, предупреждал государя: его потеря будет равнозначна объявлению, что Украина «царскому величеству ни на что не потребна». Действительно, после ухода Кара–Мустафы Украина была возмущена, а значительная часть Правобережья мигом перешла на сторону турецкого вассала Юрия Хмельницкого. Впоследствии Самойловичу пришлось согнать население на Левый берег и выжечь оставшиеся города, местечки и хутора Правобережья. Иоакиму, не знакомому с тайным указом царя Федора относительно Чигирина, вся эта «шатость» представлялась ярким доказательством неискоренимой склонности малороссов к измене.

Возмущение Украины было предвидено царем Федором при принятии тяжкого решения оставить Чигирин и постепенно «утишено». Более неожиданной для государя стала острая реакция мусульманских подданных России, воспринявших падение Чигирина как признак слабости «белого царя». Воеводы доносили в Москву откровенные высказывания бунтовщиков о мотивах вспыхивавших тут и там восстаний: «Твой, великого государя, город Чигирин турецкие и крымские люди взяли и твоих государевых людей побили, — а они потому и будут воевать, что их одна родня и душа; они, турки и крымцы, там станут биться, а они, башкиры и татары, станут здесь (в Приуралье и Сибири. — А. Б.) биться и воевать» [346].

В Посольском приказе высоко оценили опасность объединения мусульманских государств и орд против уверенно наступавшей в Азии христианской державы. Мирный договор с калмыцким ханом (1677) после падения Чигирина был практически разорван; влиятельный тайша Аюка даже заключил союз с Крымом (1680) и послал своих всадников воевать с русскими. К объединению усилий с Турцией и Крымом склонялись Бухарское, Хивинское и Юргенчское ханства. Однако благодаря соединенным усилиям русских военных и дипломатов султан и крымский хан презрели интересы вопиявших о помощи мусульман, чьи азиатские владения при заключении Бахчисарайского договора по умолчанию оставались в сфере геополитических интересов России.

Но проявившийся на территории и у границ державы мусульманский фактор потонул в более широкой и мощной волне восстаний кочевых народов, в 1678—1679  гг. прокатившейся по всему востоку страны, от Поволжья и Урала до Даурии и Камчатки. Возмущением были затронуты инородцы разных вер и языков: калмыки, татары, башкиры, киргизы, ногайцы, тувинцы, тунгусы, ханты, самоеды, коряки и т. п. Взрыв возмущения при распространении слухов об успехе под Чигирином турок и крымцев, мало или вовсе незнакомых большинству возмутившихся племен и кланов (в том числе буддистских и языческих), был особенно удивителен на фоне попечительной политики царя Федора Алексеевича, стремившегося простереть на инородцев «милостивое и кроткое» правление и жестоко преследовавшего «неправедных» воевод.

С характерной для него последовательностью государь продолжал использовать суровые меры по защите инородцев от «обид» чересчур энергичными россиянами и сыску «неправд» местных администраторов. Неизменными были указания правительства местным властям «держать ласку и привет» ко всем российским подданным, невзирая на их язык и веру, предоставляя «жить по своей воле», в соответствии с их разнообразными обычаями. Однако мирное население понесло в ходе восстаний и набегов тяжелые потери, многие деревни и остроги были сожжены, осаде подвергся даже Красноярск.

Запоздало царь упрекал в лишней суровости и даже сажал в тюрьму воевод и атаманов, в жестоких боях вырубивших, пострелявших и перетопивших в реках изрядное число злодеев. Не администрация и даже не русские были главной целью нападений тех, кого замечательный русский историк XVII в. Андрей Лызлов обобщенно именовал «скифами». Причины для недовольства могли быть различными, однако кочевники (прежде всего скотоводы, но также охотники и рыболовы) проявили свою общность против земледельцев.

Документы отлично фиксируют эту особенность: резне подвергались в равной мере русские и инородческие села и деревни, прилежащие земледелию и вообще оседлому способу хозяйствования. Принявшим более прогрессивные формы жизни и производства сородичам, которые предпочли мирную работу под защитой российских законов, «скифы» мстили особенно жестоко. Указы царей, отчеты воевод и атаманов о боевых действиях весь XVII в. повествуют о попытках племенной знати кочевников возвратить в свою власть, а то и просто в рабство осевших на землю инородцев без особого различия языков и веры.

На царя и патриарха кровавые события 1678—1679  гг. произвели одинаково тягостное впечатление, однако выводы Федора Алексеевича и Иоакима различались. Государь счел, что интересы расширяющейся на Восток державы требуют поставить всю эту племенную знать на службу, интегрировав ее в составе единого господствующего служилого сословия и тем самым превратив «скифов» в законопослушных мирных подданных много» национальной империи. Патриарх до конца дней своих ненавидел и проклинал смущавших покой государства внутренних нехристей гораздо более, чем внешних неприятелей России. Требуя уничтожить всякое инаковерие на просторах страны, Иоаким фактически выражал недовольство тем, что милое его сердцу Русское православное царство расширилось до пределов великой Российской державы и продолжало раздвигать свои границы, включая в них все новые страны и народы.

Как государь не считал для себя зазорным договариваться о мире с турецким султаном, так патриарх по просьбе Федора Алексеевича обращался в декабре 1678 г. к стамбульскому муфтию, признавая в нем законного духовного главу мусульман, дабы совместно остановить имперские устремления двух держав. «Надеемся, — писал Иоаким, — что вы, первый и начальнейший блюститель мусульманского закона, на показание своей духовности, о покое и тишине всенародной большой подвиг свой и учение предложите, и всяким образом хитростно военное расширение удержите, и плод в том правды пред Господа Бога в дар принести похочете, и народам своим милость и покой ходатайством у султанова величества упросите, и рати… пресечете [347].

Гуманное неприятие войны со всеми ее ужасами, решительное предпочтение мира при любых уступках было связано в представлениях патриарха с идеологией изоляционизма, неизбежно расцветающей в процессе превращения государств в мировые державы как противовес складывающимся имперским концепциям. Но, не приемля имперской экспансии, патриарх отказывался понимать и необходимость развития каких–либо реформ внутри страны. Тем паче его протест вызывала мысль о преобразованиях, необходимых в новых исторических условиях самой Русской православной церкви.