Святительский суд

Крупнейшее и важнейшее произведение последнего досинодального патриарха называется скромно — «Суд святительский» — и отнюдь не отличается внешней публицистической остротой. Текст этого замечательного памятника церковного права написан был в 1700 г. не самим Адрианом и даже не одним из его помощников: это плод коллективных усилий духовных книжников, как отмечено в предисловии и даже заглавии одного из изданий [556]. Больной, едва прикосновенный к жизни паралитик в тяжкие для Церкви времена воистину оставался «великим господином святейшим кир Адрианом патриархом Московским и всея Руси». Его повелением в книгохранилище Успенского собора, патриаршей ризнице и патриаршем Казенном приказе были собраны, заново изучены и сведены воедино памятники церковного права: «древние благочестивых царей надписания, и книги харатейные (пергаменные), и вселенских святейших патриархов и апостольских преемников… и российских святейших патриархов Московских». Особое внимание было обращено на утверждение исконных прав Русской православной церкви, отраженных в древних ханских ярлыках русским митрополитам [557], в грамотах великих князей и царей.

Произведение адресовано непосредственно «благочестивейшему великому государю… Петру Алексеевичу и палате его», дабы священного церковного права «неведущим суще положите все явственно». Патриарх сообщал светской власти, что «Церкви и архиереев суд церковный и правильный» утвержден апостольскими и святоотеческими правилами, повелениями греческих и российских благочестивых царей и великих князей, святейших вселенских православных патриархов и освященных соборов. Подготовка Петром «правосудственного новоизложения» требует от патриарха известить царя о существовании правил древних и неизменных, «дабы самому ему, архипастырю, за неизвестие» о хранимом им церковном суде от Бога «осуждения вечного не понести, и от святых вселенских православных патриархов и всех архиереев, преосвященных митрополитов, архиепископов и епископов, по всей вселенной во благочестии пребывающих, клятвы на себя церковной не понести и от их общего совета отринуту не быть». Что же касается царя и собравшихся в палате его бояр, то сочинение «Суд святительский» составлено и послано им для того, «дабы церковный суд был неотменен и никакоже нарушен», а преступившие (очевидно, по незнанию) заповеди не были бы прокляты судом Высшим.

Столь твердые формулировки соответствовали представлению Адриана и его соратников о реальности угрозы правам Церкви со стороны особой комиссии из 48 человек, учрежденной Петром в феврале 1700 г. для составления нового Государственного уложения с уравнением перед государством всех подданных и, соответственно, уничтожением привилегий Церкви в судебных и имущественных правах. От патриарха Адриана, так же как и от руководителей светских ведомств, требовалось всего лишь представить «сказки о новоуказных статьях» по церковным делам с 1649 г., поскольку объявленной задачей комиссии была, собственно, кодификация той огромной массы новых уставов и узаконений, которая накопилась после Соборного уложения [558]. Острое беспокойство архипастыря в последние месяцы его жизни вызывала не сама попытка систематизации юридических актов, а ярко выраженная тенденция последних петровских указов, позволявшая с ясностью предвидеть, какой удар Преобразователь собирается нанести Церкви.

Огромные богатства, сосредоточенные в руках духовенства, обширность принадлежавшего ему юридического пространства и, в особенности, авторитет «поборствующих по Боге», в ряде случаев ставящий патриарха выше царя [559], были нестерпимы Петру. А не воспитанное своевременно уважение к духовному сану позволяло царю бестрепетно ускорить процессы наступления на юридические и имущественные права Церкви, развернувшиеся еще при его «благочестивейших» предшественниках. Да и сама далеко зашедшая к концу XVII в. концентрация церковной собственности весьма способствовала установлению государственного контроля над ней.

Если в конце предшествующего столетия церковные соборы 1581 и 1584 гг. запрещали епархиальным архиереям расширение и приобретение новых владений, если Уложение 1649 г. отрицало право приписки новых земель монастырям — действенность подобных запретов на практике оказывалась весьма сомнительной. Ни Филарету, ни Никону никто не мог поставить никаких препон, а в 1670 г. право приписки новых монастырей к владениям отечественных «князей церкви» было закреплено соборным актом [560]. В результате одному только патриаршему дому при Адриане принадлежали бескрайние земли с 8700 крестьянскими дворами (то есть 26 899 мужских душ) [561]. Считая значительную часть духовенства (особенно монашествующих) людьми для государства бесполезными, а церковные богатства «туне гибнущими», Петр в 1696 г. ввел через приказ Большого дворца жесткий контроль над церковными средствами. Царский указ запрещал строить «лишние» здания, держать «лишние» деньги и расходовать их без разрешения светской власти, повелевал весь приход и расход деньгам и хлебу регистрировать в книгах и неукоснительно присылать оные в Москву [562].

Ни патриарх Адриан, ни епархиальные архиереи не только не воспротивились требованию контролировать церковное достояние как казенное имущество, но самолично рассылали грамоты с царским указом по епархиям, подкрепляя его своей властью и авторитетом. «И вы бы, — писал, например, твердостоятельный Афанасий Холмогорский, — о сборе и о сбережении денежной казны чинили по тому великого государя указу и по сей нашей грамоте… во всем непреложно [563]. Резкое ограничение церковно–монастырских властей в использовании оборотных средств незамедлительно ударило по их сравнительно благополучным хозяйствам: здания ветшали, хозяйственные службы сокращались, так что через 20 лет все церковные владения не приносили уже былых доходов и, начиная с московского Патриаршего двора, влачили жалкое существование — к невыгоде, кстати сказать, самого правительства [564].

Разумеется, государственная ревизия церковных владений была тесно взаимосвязана с их реквизицией. При совершенно бесполезной, как выяснилось (точнее — как было известно заранее [565]), затее строительства флота на Воронеже, Русской церкви было приказано составить целых 19 духовных «кумпанств». А именно: два патриарших, по одному митрополитов Новгородского, Казанского, Рязанского, Ростовского, Псковского, Крутицкого, Суздальского и Белгородского, архиепископов Тверского и Вологодского, епископа Тамбовского, монастырей Троице–Сергиева (ему определили сразу три «кумпанства»), Саввина–Сторожевского, Вознесенского девичьего и Новодевичьего. Заданная «кумпанствам» разорительная работа была полностью выполнена. Но этого оказалось мало. С одного только Троице–Сергиева монастыря, за стенами которого Петр дважды укрывался в страхе перед бунтами (в 1682 и 1689 гг.), государь взял на необходимые ему расходы 70 тысяч рублей в 1697 г., 20 тысяч в 1698 г. и 30 тысяч в 1700 г.: итого, даже по отрывочным данным, 120 тысяч [566].

Процесс прямого изъятия церковно–монастырских средств (в контексте разграбления капиталов других сословий и социальных групп, закрепощения и безжалостного «обдирания» большинства населения страны) сопровождался жестким сокращением расходов на Церковь. За Уральским хребтом Петр указом 1698 г. вообще запретил строить монастыри, «потому что в Сибири монастырей мужских и женских, где всякого чина православным христианам постригаться и спасаться, довольное число есть». Одновременно обители и храмы, имевшие земли или угодья, лишались традиционного государственного вспомоществования под предлогом нехватки денег на жалованье «служилым людям, которые посылаются на вся годы во оборону как государства, так и архиерейских и монастырских и церковных слобод, противу неприятеля» (выделено мной. — А. Б.) [567].

Обратим внимание на эту поговорку, разделяющую государство и церковно–монастырские владения. Она не случайна для Петра и в будущем выльется в срывание на переплавку колоколов, разгон святых обителей, даже забривание монахов в солдатчину… Одновременно царь декларировал и единство Церкви с остальными государственными подданными — разумеется, в области повинностей. Церковный иммунитет в различных областях вызывал недовольство еще отца и брата Петра, в 1672 и 1677 гг. отменявших иммунитетные «тарханные грамоты». В продолжение этой политики именной указ от 31 октября 1699 г. требовал сбора пошлин в Печатном приказе с грамот, наказов, купчих и других актов с духовных и мирских лиц вообще без всякого изъятия, в отмену прежних узаконений.

У Церкви было отнято право беспошлинного винокурения, право сбора пошлин с торжков на церковных землях (для представления об их масштабе вспомним Макарьево–Желтоводскую ярмарку), сбора таможенных пошлин и т. п. Наконец, в 1700 г., в последние месяцы жизни Адриана, было окончательно указано «тарханы, с кого пошлины не имать, все отставить и брать пошлины всякого чина со всех по Торговому уставу и по Новоуказным статьям равные, для того, что по его величества государя царя указу, каков состоялся в Печатном приказе, печатные пошлины велено имать со всяких чинов людей равные, а с кого наперед сего не имано — и то отставлено» [568].

Духовенство в имущественной, особенно торговой деятельности было, казалось, просто уравнено в сословных правах, как этого давно требовали дворяне, купцы и посадские люди. Но, как справедливо заметил церковный историк Г. А. Скворцов, ко времени составления по повелению Адриана «Суда святительского» вопрос стоял гораздо острее: «монастыри и архиереи, с патриархом во главе, постепенно поставлены были на положение добытчиков и счетчиков, прикащиков особого вида государевой казны, без права пользоваться ею на церковные нужды» [569].

Противозаконность такого положения, печальная сама по себе, особенно удручала патриарха угрозой развала тщательно отлаженного им лично механизма церковно–имущественного управления. В двух своих приказах, Казенном и Дворцовом (документов патриаршего Разрядного приказа почти не сохранилось), Адриан в первые же годы архипастырского служения произвел значительные перемены, направленные на более четкое разделение функций, упорядочение документации и повышение эффективности работы. Число подразделений и служащих было увеличено в соответствии с возросшими объемами работы; оклады повышены, но на традиционное «кормление от дел» введены строгие ограничения: Адриан лично распорядился, сколько за какую работу можно брать — «а больше того не имать и христиан на Москве для взяток излишних отнюдь ничем не держать и не убыточить».

Строгое разграничение функций указывалось, между прочим, «для поддержания памяти подьячих и челобитчикам для сведения», в вывешенной в каждом приказе для всеобщего обозрения росписи, скрепленной подписью главы учреждения. Оно коснулось и частных ходатаев по делам — площадных подьячих, которым Адриан в 1699 г. назначил места для работы точно перед теми приказами, по которым они специализировались. Исследователи в один голос хвалят наведенный патриархом порядок и его выходящую за рамки обыкновения постоянную заботу о служащих приказов.

Действительно, повышение жалованья и уменьшение воистину огромных в XVII в. объемов работы приказных сопровождалось при Адриане богатейшими праздничными угощениями, а забота патриарха простиралась не только на близких к нему казначея, дворецкого и глав отделов — «повытий», но и на рядовых подьячих. Известен случай, когда патриарх приказал выплатить иноземному лекарю Фохту весьма солидную сумму в 5 рублей «за лекарство и за работу его, что он лечил подьячего Казенного приказа Вешнякова внутреннюю его болезнь сердечную».

При разумном управлении доходные статьи Казенного приказа выполнялись с четкостью и постоянством, резко контрастирующими с хозяйственной разрухой и почти непрерывными фискальными поражениями государственной власти, имевшей пустую казну несмотря на все чрезвычайные меры. Результатом деятельности Дворцового приказа было процветание патриарших вотчин, исправно дававших одних денежных доходов до 30 тысяч рублей в год, не говоря уже об огромных запасах хлеба, снеди и разного питья, которыми Адриан щедро наделял нуждающихся. При этом патриаршим администраторам не приходилось силой удерживать крестьян на домовых вотчинных землях Адриана, никогда не пустовавших: напротив, желающих получить там «жребий» было более чем достаточно.

Под надзором Дворцового приказа в центре и поставленных им приказчиков на местах крестьянская община в патриарших вотчинах имела самоуправление и решала почти все дела, касающиеся «мира». Сходами выбирались волостные старосты (затем бурмистры), целовальники и прочие должностные лица, раскладывались по дворам земельные «жребии», подати и повинности, отпускались и принимались члены общины, приносились жалобы на любого администратора. Последние не вмешивались во внутреннюю жизнь общин, но были обязаны охранять крестьян от сторонних лиц и местных государственных чиновников, а также расследовать и судить их взаимные обиды.

Важным памятником организационно–административной деятельности Адриана стал «Наказ старостам поповским и благочинным смотрителям», увенчавший долгую работу его предместников в области епархиального управления. Наказ рассылался по епархиям по меньшей мере с конца 1697 г. [570] до середины 1699 г. [571], что неудивительно, учитывая объем и содержательность предписаний патриарха относительно всех сторон местного духовного управления, от наблюдения за правильностью богослужения и исполнения прихожанами христианских обязанностей до порядка отчетности по церковным сборам.

Подготовка наказа началась еще раньше, как по общей необходимости кодификации практики духовного суда, так и в ответ на просьбы епархиальных архиереев уточнить «чин и расположение всяких судимых дел, духовных и земских, и пошлин… и всяко, елико имать управления христианского жительства, и с новых патриарших уставов и повелений, и каковым чином и образом всякие приказные приходы делятся приказным чиновным людям и подьячим или архиерею» [572]. Указания патриарха состояли из 72 разделов. Они были адресованы как назначаемому архиерейской властью управителю («духовному судье»), так и выборным местным смотрителям над духовными лицами, точно определяя весь широчайший круг их обязанностей по надзору за епархиальным духовенством и поступлением церковных даней: как «ведать в городе и десятине попов, и дьяконов, и церковных причетников, и мирского всякого чина в духовных делах»; как «чинить рассуждение между попами, и дьяконами, и церковными причетниками во всяких делах» и т. п. Кроме того, Адриан давал четкие указания, какие дела следует вершить на месте, на десятильничьем дворе, а какие (и куда именно) необходимо направлять в патриаршие центральные ведомства.

Следуя логике развития русского церковного права, последний досинодальный патриарх поручал сбор податей Исключительно выборным, которые, для ограждения интересов своих избирателей, присутствовали на суде «управителей» и являлись посредниками во всех сношениях последних с городским и сельским духовенством. За установленное по жалобам выборных превышение «управителями» данной им власти Адриан обещал наказывать тяжелыми штрафами. Не менее решительно он ограждал церковное ведомство от вмешательства светской власти.

«А будет, — гласил Наказ, — который воевода попов и дьяконов, церковных причетников и мирских людей в духовных делах и по челобитью мирских людей в каких будет делах станет к суду к себе имать, и о том святейшему патриарху на того воеводу писать в Разряд не медля» (раздел 25). Однако светская власть уже меняла самые правила судопроизводства, и, пока собственно сфера церковного суда оставалась неприкосновенной, Адриан должен был эти правила принимать. К его Наказу прилагались еще 13 статей с распубликованием указа царя Петра о замене во всяких делах судов и очных ставок (то есть состязательного судебного процесса) розыском (то есть процессом инквизиционным).

Вынужденное изменение формы судопроизводства отнюдь не означало для Адриана его ужесточения. Усилиями патриарха, по его собственному признанию в грамоте Афанасию Холмогорскому, руководило одно побуждение: «управлять людьми своими правильно», по правилам св. апостолов и св. отцов, — сосредоточившись на устранении произвола во всех касающихся Церкви сторонах жизни. Что же касается мер воздействия на непослушных высшей епархиальной власти, то крайними из них служили угрозы суда и расправы со стороны центральных патриарших ведомств или, яснее, довольно крупные денежные штрафы. Даже относительно преследования раскольников (включая расстриг и совратителей, виновных в организации «самосожжений») указанные Адрианом епархиальным властям меры сводились к допросам и заключению в монастырь с извещением Патриаршего разряда.

Совершенствование местного духовного управления на всем протяжении патриаршества Адриана тесно увязывалось с более четкой организацией центральных ведомств и повышением роли их руководителей. Это неоднократно ставилось в вину архипастырю — как петровскими чиновниками, так и позднейшими исследователями, склонными упрекать смертельно больного Адриана в упущении кормила правления из своих рук, как будто правильная (и с исторической, и с человеческой точек зрения) передача функций вела к ослаблению патриаршей власти. Столь нелепый упрек воспринимается нами с тем большим сарказмом, что впервые его выдвигали именно те петровские чиновники, которые беззаконно посягали на архипастырскую власть и, собственно говоря, организовали ее крушение после смерти патриарха, при жизни которого явно не смогли в полной мере добиться своих корыстных и преступных целей.

Адриан открыто и благодарно пользовался услугами помощников, законно исполнявших свои функции. Одним из таких управителей был казначей Паисий, назначенный на сию должность в 1687 г. патриархом Иоакимом и пребывавший во главе патриаршего Казенного приказа до самой кончины 25 декабря 1694 г. Для обвинения его в гордости и заносчивости, проистекающих от превышения власти, оказалось достаточно одного лишь случая недовольства Афанасия Холмогорского тем фактом, что Паисий способствовал учреждению в 1692 г. в Антониево–Сийском монастыре архимандрии и поставлению первым архимандритом Сийского же игумена, а не кандидата архиепископа Афанасия, не желавшего увеличения независимости одной из виднейших обителей своей епархии. Используя обвинения Афанасия, историки не задавались вопросом, мог ли постриженик Сийского монастыря Паисий действовать не на пользу своей братии и действительно ли дело было решено его влиянием, а не чувством справедливости Адриана, откликнувшегося на просьбу монастырских властей в этом случае точно так же, как патриарх твердо и неуклонно защищал от резких нападок Афанасия независимость Соловецкой обители [573].

«Гораздо печальнее по своим результатам, — пишет историк Г. А. Скворцов, — было влияние на патриарха Адриана, в последние годы его служения, архидиакона Ионы, который как бы забрал управление епархией патриаршей в свои руки и в делах общецерковных, вероятно, в ряду с другими окружавшими московскую кафедру клириками, распоряжался именем патриарха Адриана, когда последний при тяжкой болезни не мог править церковью и проживал в своем любимом подмосковном Перервинском монастыре» (С. 102).

В свою очередь, протоиерей Николаевский сделал из Ионы роковую фигуру Русской православной церкви: «Он был любимцем патриарха, снискал полное доверие его и, при слабости и постоянных болезнях патриарха, получил при нем влияние и на управление епархиальными делами обширной патриаршей области; здесь он завладел, главным образом, ставленными делами и избранием на должности игуменов и архимандритов. Не обладая образованием и высокими нравственными качествами, он своим вмешательством в церковные дела вносил в управление ими большие беспорядки; этим возбудил в обществе недовольство патриархом и если не может быть назван виновником уничтожения патриаршества в России, то дал ближайший повод сначала к приостановке избрания преемника патриарху Адриану на неопределенное время, а потом и к полной замене патриаршей формы управления синодальной» [574].

Неизменно занимавший свою должность при Адриане архидиакон Иона (Иона Васильевич Григоров, родом из Костромы) так же, как и казначей Паисий, был поставлен еще патриархом Иоакимом, высоко ценившим его и награждавшим денежными «дачами». И строго относившийся к делам службы Иоаким, и прилежавший к «правильности» церковного суда и управления Адриан, повысивший Ионе жалованье, явно считали архидиакона достойным своей важной должности в управлении патриаршей епархией. Откуда же исследователи заключили, что Иона, по выражению Г. А. Скворцова, «не пользовался уважением в глазах церковного общества»? При всем уважении к коллегам должен заметить, что они нарушили Первый закон источниковедения, применимый к любой получаемой Вами информации: «оценивай содержание любого сообщения по тому, кем, когда и с какой целью оно сделано». Обвинение в адрес Ионы подчеркнуто из одного лишь донесения прибыльщика А. А. Курбатова Петру I от 25 октября 1700 г., после смерти Адриана, из того самого документа, который стал камнем преткновения в истории российского патриаршества [575].

«Ныне же, всемилостивейший государь, — доносил Курбатов царю под Нарву, — видишь, яко и в духовных хочет Бог, да ты попечешься и усмотришь правительства того от многих бывшие поползновения, понеже, яко же тебе, государю, известно, святейший патриарх от временной преселился в жизнь вечную. А и в животе его (при жизни. — А. Б.) за болезнью его усмотрение то было ему трудно. Видишь и ныне, ежели, государь, те же будут во управлении, добра никакого не будет. Тебе же, государю, о них, о архидиаконе, известно. И зело, государь, о сем мнози сетуют, что в таком великом деле, в избрании архимандритов и прочих священного чина людей, вверено одному (Ионе. — А. Б.), который и себя единого управить не может».

Зная моральные свойства Алексея Александровича Курбатова, прошедшего путь от добровольного холопа до архангельского вице–губернатора» известного взяточника и казнокрада, справедливо было бы рассудить, какого рода «мнози» людишки и почему сетовали на Иону, выполнявшего порученное ему патриархом Иоакимом, а затем Адрианом дело. К обвинению в адрес архидиакона следует отнестись с осторожностью тем большей, что основной смысл донесения Курбатова состоял в предложении захвата светской властью церковного, прежде всего имущественного управления, с целью присвоения «казны, которая ныне погибает в прихотях владетелей».

Тем же мотивом руководствовался думный дьяк Прокопий Петрович Возницын, по воле светской власти возглавивший перед смертью Адриана Патриарший двор. В донесении Петру I о кончине и погребении Адриана от 18 октября 1700 г. Возницын туманно намекает на якобы имевшее место разграбление патриаршей казны, которое вряд ли могло остаться незамеченным боярином Тихоном Никитичем Стрешневым: опытным, а главное, преданнейшим царю администратором, которому было поручено замещать государя в Москве во время похода. В один день с Возницыным Стрешнев отправил Петру точный отчет об оставленной Адрианом казне и его опечатанном имуществе [576].

Пугая Петра, «чтоб и досгальное и впредь будущее напрасно растащено и разграблено не было», Возницын подводил государя к мысли издать «указ и повеление» о передаче всего патриаршего имущественного управления «моей (доносителя. — А. Б.) должности». Тогда–де «мочно все в доброе осмотрение взять», «невзирая ни на что, только того смотря, как бы Богу и тебе, государю, приятно было». Такая постановка вопроса, очевидно, требовала объяснить, куда думный дьяк смотрел раньше. Поэтому донесение наполнено сетованиями на «ближних старцев», якобы не допускавших Возницына к патриарху. «А до сего (до кончины Адриана. — А. Б.) было мне делать нечего, потому что под его именем делали, что хотели, и все за ними и в их руках было».

«Они» в донесении не названы, но мы–то знаем, о ком идет речь. Помимо архидиакона Ионы важным лицом при патриархе был казначей: после кончины Паисия им стал знаменитый летописец Тихон Макарьевский (занимавший эту должность с 1695 по 1700 г.). Высоко ценим Адрианом был и служивший с 16S6 г. помощник казначея Андрей Владыкин. Не меньше, чем руководителей патриаршего Казенного приказа, Адриан привечал монаха–судью приказа Дворцового: вначале Дмитрия Сурмина, а по его смерти — Иосифа Булгакова. Последнего, всего после полугода службы дворецким, патриарх указом от 1 октября 1698 г. «пожаловал… за его службу, и многорадение… и за денежную и хлебную многую прибыль, которую показал он, судия Иосиф Булгаков, будучи в Дворцовом приказе»: повысил ему оклад. «И сей свой, святейшего патриарха, именной указ о милостях Булгакову» Адриан «указал в Дворцовом приказе записать в книгу, чтобы ему, судье Булгакову, будучи у того дела, и впредь надежно было… прибыли искать» [577].

Довольно скоро, 23 октября 1699 г., Иосиф Булгаков был назначен на еще более престижную должность главы Патриаршего разрядного приказа, а место дворецкого занял Матвей Григорьевич Баскаков. До этого времени главой приказа из духовных был «приказных дел старец» Стефан Лебедев; важную роль в Разрядном ведомстве неизменно играли дьяки Борис Остолопов (служивший еще митрополиту Адриану) и Иван Тугаринов. Представителями светской власти в Патриаршем разряде были окольничий Михаил Иванович Глебов, а с 1699 г. — царский родственник Иван Иванович Нарышкин [578].

Доверенным лицом Адриана являлся его личный секретарь чудовский инок Карион Истомин, выдающийся придворный поэт и литератор. 4 марта 1698 г. он получил высокую должность «смотрителя» (начальника) государева Печатного двора (на котором работал в разных званиях с 1679 г. до отставки по указу Петра в 1701 г.). О значении Кариона Истомина в патриаршество Адриана, помимо огромного авторского архива, содержащего своеобразную летопись публичных выступлений архипастыря, и многочисленных пожалований за труды, свидетельствует огромный по тем временам годовой оклад «смотрителя» Кариона в 100 рублей.

Некоторое время заметное воздействие на Адриана, так же, как прежде на Иоакима, продолжал оказывать неутомимый книжник и православный публицист инок Евфимий Чудовский. От него, как полагают, исходило большинство дел против «сынов погибели», покушавшихся, по уверению бдительного Евфимия, на Русскую церковь и святую православную веру. В качестве влиятельного лица при тяжко больном Адриане упоминается чудовский монах Феолог. Весомо было мнение двух ученейших людей: руководителя патриаршего Славяно–греко–латинского училища Палладия Роговского и бесспорен авторитет наиболее яркого и деятельного из архиереев того времени архиепископа Афанасия Холмогорского.

Последних, за исключением утратившего влияние Евфимия, упоминает, причем в положительном смысле, А. А. Курбатов, не занимавший официального административного поста и прицельно атаковавший архидиакона Иону, мешавшего расширению неформального влияния прибыльщика. Недовольство же Возницына вызывали непосредственные соперники в области управления патриаршими имуществами, выполнявшие свои установленные патриархом служебные обязанности, на которые давно и не без успеха зарились светские чиновники.

Еще до Петра в Патриаршем разряде появился и занял высшее место светский судья, назначавшийся государем из своих бояр или окольничих. Патриарший боярин занимал при нем второе место, как свидетельствует формула патриарших грамот: «а в отписку велеть подать в нашем Разряде государеву и нашему боярину» [579]. Во время болезни Адриана наступление светских чиновников развернулось уже на его имущественные приказы, Дворцовый и Казенный. 23 октября 1699 г. Петр I указал «в доме пречистая Богородицы и патриарха быть в Дворцовом приказе дворецкому Матвею Григорьеву Баскакову; великаго государя указ сказал и его, Матвея Григорьева, в Крестовую привел думный дьяк Гаврило Федорович Деревнин».

Патриарх не обидел высоко ценимого им бывшего дворецкого монаха Иосифа Булгакова и назначил его в свой Патриарший разрядный приказ, где тот, однако, не имел такой полноты власти, как в Дворцовом приказе. А вскоре приказом государя был потеснен и патриарший казначей Андрей Владыкин. На его место дьяк Разрядного приказа Артемий Богданович Возницын (брат Прокопия) «привел с собою» в Крестовую палату Ивана Яковлевича Яковлева. Правда, Яковлев не получил звания казначея, но «имя его велено было писать с отчеством» и оклад равнялся содержанию казначея–монаха [580]. Таким образом, во всех трех патриарших приказах были поставлены светской властью администраторы, крайне недовольные, судя по донесению Прокопия Возницына, сохранением в этой области влияния «ближних старцев» (монахов), удерживавших законные бразды правления, пользуясь «именем» Адриана.

Недовольство светских чиновников самим патриаршеством объясняет парадоксальную, на поверхностный взгляд, ситуацию, когда тяжко бальному Адриану и окружавшим его «старцам» не позволяли организовать вполне правильное архиерейское управление. Давняя (и сохранившаяся доныне) традиция определяла, что ближайшим помощником патриарха в управлении делами Церкви является живущий на Крутицком подворье митрополит номинальной Сарской и Подонской епархии. По кончине митрополита Евфимия ясно сознающий недостаток своих сил Адриан во всеуслышание выразил желание видеть на этом важнейшем посту наиболее энергичного из тогдашних русских архиереев, архиепископа Холмогорского Афанасия (в миру Алексея Артемьевича Любимова).

Однако летом 1699 г. Петр I лично (и совершенно беззаконно) распорядился перевести на Крутицы старого и немощного митрополита Нижегородского Трифиллия (Инихова). Это заставило обычно весьма сдержанного, смиренного Адриана написать представителю государя в столице боярину Т. Н. Стрешневу послание, весьма резкое по форме и четкое по выраженным патриархом требованиям. Протестуя против беззаконного указа о переводе Трифиллия, который не мог заставить себя выполнить, Адриан писал:

«Сие дело неприлично таковому содействию, что без всякой церковной вины и гражданской вины на иную (архиерейскую. — А. Б.) степень перевести его, как священные правила о том гласят, чего ради куда переводить кого. А он уже устарел, и болезнен, и здесь, в непрестанном труде ради славы Божией и христианского благочестия, быть едва может. Еще же и в Нижнем граде многие от приказного сына его, митрополичья, [яко слышали] сотворились оскорбления людям, и в доме там архиерейском в вещах истеря, и в делах великая неисправа и тщета напрасная. Изволь, твоя сыновская любовь во Господе, благочестивейшему нашему царю сие донести.

Что он, государь, и сам о том, быв у меня в келье, изволил говорить, чтобы в то служение (на Крутицкой митрополии. — А. Б.) избран был, кто потребен, паче же в здешнем граде, при их царском величестве и при нашем архиерействе, ради всяких нужных церковных требований и гражданских дел. И чтоб изволил сей перевод отставить, и сотворить нам милость, и лучшее в пользу Церкви Божией и людей христианских, быть же здесь кому приличнее и способнее изволил бы. И о том его, государя царя, аз и все сущие здесь архиереи просят. И по сему доношению, прошу, возвести нам, во имени Господни, через почту письменно, ради Церкви Божией, в немедлении».

Не ограничившись столь открытым протестом против воли государя, Адриан приложил к посланию еще и записку Стрешневу с положительными аргументами для доклада Петру по кандидатуре Афанасия: «Еще же весьма таковой здесь надобен архиерей, чтобы приказать ему книжный Печатный двор и надзирание школ, где учатся дети и возрастные отроки славянского нашего, греческого и латинского языка и грамматического знания в пользу Церкви Божией, и ради всяких к пользе гражданской благоразумных соделываний, и переводчиков, и лекарских искусств, даст Господь, будут навыкать, — и о сем быть попечению должно. И ради немощей моих прежде было намерение о Холмогорском владыке, дабы и в вышеописанных делах способствовал. Пожалуй Господа ради, сотвори любовь: будет возможно — доложи (государю. — А. Б.), или зачем будет невозможно — отпиши, чтобы было лучше и угоднее всем» [581].

Просвещенный архиепископ Афанасий действительно был наилучшей кандидатурой для управления делами Церкви. Поддерживая дружественно–доверительные отношения с Адрианом, этот ревнитель православного благочестия, энергичный администратор и строитель, меценат и книжник, интересы которого простирались от богословия до архитектуры и медицины, архиепископ неизменно выражал самую горячую поддержку Петру I и его начинаниям. Государь и его ближнее окружение были хорошо знакомы со взглядами Афанасия, выраженными в многократных личных беседах и переписке. Восторженный до раболепия, архиепископ не уставал превозносить Петра и все его деяния.

Три посещения государем Архангельска (во время второго из которых, в 1694 г., Афанасий сопровождал Петра в Соловецкий монастырь) были по воле владыки описаны для потомства в панегирической книге «О высочайших пришествиях великого государя царя и великого князя Петра Алексеевича» (М., 1783). Поддерживая стремление Петра расширить для России выходы к морям, архиепископ собирает материалы под названием «Вести из–под Азова», а в марте 1700 г., в ходе подготовки Северной войны, сводит воедино сведения о пограничных землях и путях к Стокгольму в книге «Описание трех путей из России в Швецию» [582]. Материальная и духовная поддержка главы Холмогорской епархии сопутствовала деяниям Петра и в ходе войны.

Хорошо зная Афанасия, будучи убежден в его верности и даже публично «изволяя» видеть его во главе Церкви после кончины Адриана, Петр I тем не менее презрел протест патриарха против назначения на Крутицкую митрополию человека, явно неспособного к управлению многосложными духовными делами. Послание Адриана боярину Стрешневу датировано 13 июля 1699 г., а 23 июля патриарх принужден был перевести митрополита Трифиллия из Нижнего Новгорода в Москву.

Новый митрополит Сарский и Подонский, как и задумывалось, не смог выполнять свои обязанности, оставив бремя практической администрации на чиновниках патриарших ведомств, в сферу деятельности которых уже глубоко вторглась светская бюрократия. Немногим позже кончины Адриана Трифиллий тихо и незаметно ушел из жизни (28 июня 1701 г.). Ликвидация патриаршей власти, даже при параличном Адриане стоявшей заслоном на пути порабощения и разграбления Русской православной церкви крепостническим государством, готовилась заранее.

Если светские чиновники еще сетовали на остатки власти в руках духовных администраторов, то царская власть начинала открыто действовать, совершенно не считаясь с самим архипастырем. Так, 23 мая 1698 г. патриарх Адриан грамотой епископу Игнатию приписал город Петровск к Тамбовской епархии. Однако митрополит Астраханский Сампсоний заручился поддержкой видного вельможи Б. А. Голицына — и указом Петра I от 20 октября (без уведомления патриарха) Петровск перешел к Астраханской епархии. В дальнейшем Адриан вынужден был подтверждать самовольный передел епархий царем.

Не в силах противиться указам светской власти, Адриан не мог умереть, не противопоставив беззаконным разорителям хотя бы слово истины. «Суд святительский», напоминающий в условиях террора, «мздоимства великого и кражи государственной» (по выражению сподвижника Петра князя Б. И. Куракина) глас вопиющего в пустыне, стал духовным завещанием патриарха.