Отступление дипломатическое
Отступление дипломатическое
Как же именно был заключен Вечный мир со столь важной для судеб православия статьей? [460]
Говоря о внешнеполитических заботах патриарха в царствование–Федора Алексеевича, мы описали провал планов А. С. Матвеева (создать европейский христианский союз против турецкой агрессии) и тяжелую войну России один на один с Турцией и Крымом, которую удалось завершить Бахчисарайским миром 1681 г. Во время Московского восстания и формирования правительства регентства международное положение обострилось. Турция ратифицировала мирный договор в урезанном виде и нарушила нейтралитет территорий по нижнему течению Днепра; набеги крымчаков усилились; османские диверсанты были схвачены на Левобережье; наших дипломатов в Крыму и Стамбуле откровенно третировали.
Шведы начали концентрацию войск на границе, нагло ответив на ноту Голицына, что собираются… воевать с турками на Украине. «Перенятая» разведкой грамота польского короля Яна Собеского к мазовецкому воеводе говорила о подготовке вторжения. Вскоре на стол Голицыну лег еще более секретный документ: инструкция короля личному секретарю о подготовке мятежа смоленской шляхты и начале войны, как только Россия окажется достаточно ослабленной внутренней смутой. С Украины были доставлены поджигательные прокламации иезуитов, изъятые из дегтярной фляги одного шпиона и сиденья телеги другого.
Посольский приказ под руководством Голицына не был склонен непосредственно отвечать на действия соседей. Над его зданием недаром был установлен глобус. У каждого соседа были свои соседи. Для нейтрализации воинственных шведов было использовано сильнейшее желание ряда западных стран втянуть Москву в кровопролитную войну со Стокгольмом. Незначительной утечки информации из Посольского приказа, окруженного иностранными посланниками и резидентами, было достаточно, чтобы уже в 1682 г. в России появился датский дипломат фон Горн с секретным планом военного союза России, Дании, Франции и Бранденбурга против Швеции.
Конечно, та же Франция не собиралась действительно втягиваться в войну на Балтике, но считала полезным действовать чужими руками и заодно сохранить мир России со своей тайной союзницей — Османской империей. Однако и Голицыну следовало лишь довести страсти вокруг нового военного союза до известного накала, чтобы недремлющая шведская разведка изрядно обеспокоила свое правительство вестями о зловещих планах предполагаемой коалиции. В результате никто не пострадал: шведы пошли на продление Кардисского мира, не требуя от России уступок, с Данией был заключен обоюдовыгодный мирный договор, а о Франции и Бранденбурге мы еще вспомним.
Бряцание оружием в Польше и Турции не вызывало у князя Голицына особого беспокойства. Руководитель Посольского приказа обладал достаточной информацией, чтобы предвидеть и направлять развитие событий. В июле 1683 г. 200–тысячная армия великого визиря Кара–Мустафы вторглась в Германскую империю и устремилась к столице Габсбургов. Император Леопольд бежал, гарнизон Вены из последних сил выдерживал шестую неделю осады, когда внезапно явившаяся кавалерия Яна Собеского опрокинула турецкие полчища и заставила неприятеля покинуть Австрию.
Для Голицына появление войск Речи Посполитой под Веной не было неожиданным. С начала 1683 г., еще до выступления Кара–Мустафы в поход, русская дипломатия упорно толкала короля и сейм к военному союзу с императором. Сейм решил помочь Империи; Вена была спасена.
В 1684 г. к антитурецкому союзу примкнула Венецианская республика. Под номинальным главенством Римского папы Иннокентия XI образовалась Священная лига. Ее участники обязались всеми силами стремиться к привлечению в военный союз Российского государства. Опытные дипломаты устремились в Москву, чтобы добиться того объединения сил против мусульманской агрессии, которое не удалось России в 1670–х гг. Особенно активно действовали послы Империи. За посылку казаков с несколькими полками пехоты против крымского хана они прельщали Голицына всеми выгодами полноправного члена Лиги.
Канцлеру было ясно, что столь скромные запросы послов имеют целью изъять из его арсенала козырную карту — Бахчисарайский мир. При этом Голицын знал, что Империя, вышедшая из войны с Францией и ее союзниками с убыточным Нимвенгенским миром (1679), жаждала реванша на Рейне, где обстановка как раз накалилась в связи с выступлением Франции против Испанских Нидерландов. Князь обошел ловушку, объявив о заинтересованности России в широкомасштабном наступлении на общего врага христиан. Но это невозможно, пока ее границам угрожает Речь Посполитая: победа под Веной вскружила голову Яну Собескому, и 39 посольских съездов с его комиссарами в начале 1684 г. прошли впустую. Казалось, никакие силы не заставят короля и сейм отказаться от возмездия за потери на Украине и несоблюдение Россией статьи Андрусовского мира, по которой Киев следовало вернуть Польше.
Тогда имперские дипломаты предложили включить в договор о военном союзе Москвы и Вены пункт, направленный против притязаний Речи Посполитой. Заполучив роль третейского судьи между Россией и Польшей, Габсбурги обеспечивали себе господствующее положение в Лиге и максимальные выгоды при заключении мира с Турцией и Крымом, Голицын легко парировал этот выпад, напомнив о невыполнении Империей аналогичного пункта договора 1679 г. относительно Швеции. В расстройстве чувств имперские послы потеряли осторожность, предложив России ради общих планов все же помириться с Польшей, вернув ей Киев.
Ответить на такую дерзость было нетрудно. Канцлер напомнил, что местное население выразило желание быть в российском подданстве, а Речь Посполитая по Журавинскому миру уступила все Правобережье общему врагу — Османской империи. В свою очередь, по Бахчисарайскому миру турки признали Киевщину и Запорожье владениями России. Но коли Империя считает, что ради общих интересов христианства государствам допустимо приносить подобные жертвы, — пусть покажет пример сама.
Голицын выиграл переговоры не потому, конечно, что победил в словесной дуэли (хотя он свободно говорил на латыни, немецком и польском). Мало свойственная венским дипломатам неосторожность подтверждала, что канцлер верно оценил тяжесть военного положения Империи и степень заинтересованности в военно–политическом союзе с Россией. Это дало основания убедить Вену, что Москва согласится только на равноправное сотрудничество.
15 августа 1684 г. имперские послы в Регенсбурге пошли на уступки и заключили 20–летнее перемирие с Францией, позволяющее реально сосредоточить силы на борьбе с Турцией. Посольскому приказу оставалось убедить Францию считаться с этим договором — и поехавшее в начале 1685 г. в Париж посольство С. Е. Алмазова получило от имени короля (сделанное с некоторыми оговорками) обещание соблюдать нейтралитет на Рейне. Кроме того, Голицын поддержал усилия Империи по сохранению шляхетско–магнатской конституции Польши и способствовал заключению имперско–шведско–бранденбургского договора о противодействии абсолютистским притязаниям Яна Собеского.
В самой Речи Посполитой российские и имперские дипломаты объединили усилия, чтобы склонить короля и сейм к отказу от территориальных притязаний на востоке. С этой целью Голицын даже провел в Москве неофициальные переговоры с посланником папы Иннокентия XI иезуитом Вота и сделал небольшие символические уступки папской курии, вызвавшие превеликое раздражение патриарха. В свою очередь, Ватикан (вослед Копенгагену и Вене) признал за Россией статус великой державы, а главное, использовал свое немалое влияние, склоняя Польшу к заключению Вечного мира.
Несмотря на совместный нажим московских, венских и римских представителей в Варшаве, Ян Собеский и часть магнатов упорно держались за идею реванша над Россией. Дипломаты Речи Посполитой искали союзников повсюду — даже в Молдавии, Валахии, Персии и Египте — и повсюду (не без помощи Посольского приказа) терпели провал. Даже в традиционно союзной Франции посольство Велепольского, прибывшее позже посольства Алмазова, не нашло взаимопонимания.
У короля оставалась лишь надежда на предательский сговор с Крымом, но и там позиции русской дипломатии оказались сильнее. Если Голицын добился от Турции и Крыма признания первой редакции Бахчисарайского договора, то хан в 1684 г. затянул переговоры с Речью Посполитой, способствовав поражению ее войск под Каменцем. В 1685 г. крымчаки разгромили Яна Собеского в Молдавии и предложили себя в посредники для переговоров с Турцией об условиях позорной капитуляции.
При сложившихся обстоятельствах сопротивление Речи Посполитой нормализации отношений с Россией не могло продолжаться. Несмотря на противодействие короля, сейм принял решение отправить великое посольство в Москву. Ян Собеский задержал его выезд, но в феврале 1686 г. великие и полномочные послы (в их числе канцлер литовский, с которым Голицын уже провел секретные переговоры) прибыли в российскую столицу. Дипломатическая борьба в Москве длилась семь недель, пока 21 апреля договор о Вечном мире не положил конец столетним раздорам двух славянских государств.
Польские послы, неоднократно угрожавшие хлопнуть дверью, в действительности не могли отказаться от условий Голицына. Канцлер предлагал Речи Посполитой потерянное ею Правобережье, отвоевать которое у турок было немыслимо без военного союза с Москвой (а тем более в состоянии конфликта с ней). На российской стороне оставался только Киев — и, конечно, Левобережье по границе, определенной Андрусовским договором. Зато Россия вступала в Священную лигу и начинала войну против Турции и Крыма даже большими силами, чем просили польские послы.
Весть о заключении Вечного мира вызвала бурное ликование в Речи Посполитой, Империи, Венеции и на покоренных турками христианских землях. По сведениям Посольского приказа, сам султан «зело со всем басурманством задрожал» и отменил генеральное наступление на Польшу, а крымский хан спрятался за Перекоп.
Полная победа по вопросу о единстве Киевской митрополии Не была следствием какой–то дипломатической уловки Голицына. Признание католиками власти российского митрополита над всем православным духовенством Речи Посполитой (вопреки интересам пропольских архиереев и тем паче униатов) было твердым условием канцлера, не подлежащим изменению, хотя весь договор о Вечном мире и давняя мечта князя о Священном союзе, без того висевшая на волоске, ставились этим условием под удар.
В то время когда народ ликовал, а в городах и местечках люди разных вероисповеданий отмечали известие о Вечном мире богослужениями, король при поддержке части магнатов (в число которых входили католические епископы) отказывался ратифицировать договор. Пока русские послы тщетно ожидали его во Львове, Ян Собеский вел тайные переговоры с крымским ханом, именуя его «мой дражайший друг». Голицын вынужден был отложить выступление русско–украинских войск — и оказался прав.
Пользуясь отсутствием армии устрашенного вестью о Вечном мире султана, король взял Яссы, но был окружен левым крылом Крымской орды. Пораженное болезнями, измученное голодом польское войско ценой огромных потерь прорвалось домой. Русские послы потребовали немедленной ратификации Вечного мира, объявив, что иначе они немедля покинут королевские земли.
Слыша проклятия своих солдат, укоры шляхты и осуждение большинства магнатов во главе с канцлером литовским, Ян Собеский вынужден был прибыть во Львов, но… на заседании рады 24 ноября заявил, что ему «тяжестно» подписать договор. Часть магнатов поддержала короля. Однако их дело было проиграно. Рада заявила, что «после совершения дела размышлять о нем и отрекаться невозможно». В голос рыдая и обливаясь слезами, король поставил подпись на врученном ему документе.
Теперь канцлеру Голицыну предстояло стать «генералиссимом» и начать сложнейшие военные действия против Крымского ханства и турецких крепостей на Днепре. А патриарх Иоаким, после первых восторгов о возвращении в лоно Русской православной церкви «прежде польскими кралями похищенного» изрядного «стада Христова», крепко призадумался над проблемой «чинного устроения» отвыкшей от архиерейской узды паствы.
Старинные привилегии Киевской митрополии, записанные в Наказе об избрании Гедеона, никоим образом не устраивали Иоакима. Уже при своем рукоположении в Москве Гедеон дал торжественное обещание «иметь послушание к престолу патриаршества Всероссийского царства». В противовес пункту Наказа о невмешательстве патриарха в церковные дела митрополии Иоаким в Настольной грамоте Гедеону утверждал за своим престолом право духовного надзора над новой епархией. Это подтверждал в упоминавшейся грамоте и Иерусалимский патриарх Досифей.
Очевидно было, что Иоаким не потерпит в Киевской митрополии «неединочинства с российскими митрополитами», несмотря на любое недовольство или сопротивление [461]. В 1686 г. патриарх вопреки привилегиям дал жалованную грамоту Полоцкому Богоявленскому монастырю, переведя его из подчинения Киевской митрополии в непосредственную зависимость от себя и разрешив освящать церкви в Белоруссии. На следующий год Иоаким сделал своей ставропигией Межигорский монастырь, прежде бывший ставропигией патриарха Константинопольского. В 1688 г. по просьбе архимандрита Варлаама Ясинского подсудной лишь Московскому патриарху стала Киеве–Печерская лавра. Отныне и книги ее знаменитой типографии должны были печататься под благословением патриарха. В том же году Лазарь Баранович, воспользовавшись свержением гетмана Самойловича (смененного Мазепой), бил челом царям и Иоакиму, чтобы «быть ему со всею своею епархией прямо под благословением святейшего патриарха Московского, наравне с прочими российскими архиереями». Это соответствовало взглядам Иоакима, и Барановичу была выдана искомая грамота.
Митрополит Гедеон был утеснен в правах лишь согласно желаниям представителей духовенства своей епархии. Однако в том же году Иоаким, обеспокоенный неудачным для грекофилов ходом спора о пресуществлении, вспомнил давние подозрения относительно благочестия всего украинского православия. Об этом давно писал ему патриарх Досифей, а теперь Евфимий Чудовский со товарищи подталкивали Иоакима к проверке иерархов Украины на ортодоксальность.
Ничем иным нельзя объяснить содержание патриаршей грамоты, адресованной митрополиту Гедеону, архиепископу Лазарю и архимандриту Варлааму с едва прикрытым вопросом, не стоят ли они на латинской стороне относительно Вселенского собора 1438—1445 гг., принявшего печально известную Флорентийскую унию. Иными словами: не являются ли самые стойкие и упорные борцы с унией униатами?! Поверить в такой ход мыслей патриарха трудно, поэтому предоставлю оценить сей результат интеллигентского «ушничества» читателю.
Легкость, с которой он бросил малороссиянам оскорбительнейшее обвинение в униатстве, говорит лишь о степени чиновного невнимания к чувствам подчиненных. Иоаким удивился бы смятению и тяжкому недоумению, охватившему духовенство при чтении патриаршей грамоты на соборе в Киеве, специально собранном митрополитом Гедеоном. После горестных размышлений собор, как писал Мазепе св. Димитрий Ростовский, решил известить Москву за подписями всех участников, что Флорентийского «того соборища Восточная церковь православная совершенно не приняла и за собор не почла».
Гедеон и Лазарь не могли отделаться так легко и принуждены были, помимо отрицательных грамот [462], отправить Иоакиму целые трактаты об истории собора с указанием источников о нем (включая московские издания). Но патриарх — как многие начальники до него и доныне — более верил «ушникам» и был твердо убежден, как сообщил в новых грамотах украинскому духовенству, что малороссияне намеренно пропустили при описании Флорентийского собора дискуссию о пресуществлении. Ее «содержание» (весьма спорное), Иоаким тут же и привел, вопреки прежнему своему заявлению о незнакомстве с историей «соборища».
На сей раз, сочтя возможным в интересах дела употребить более мягкий подход к подчиненным, патриарх не объявил их сторонниками унии. Он лишь потребовал от митрополита Гедеона, архиепископа Лазаря и архимандрита Варлаама порознь, «хоть собственноручно, хоть синодально», прислать в Москву «не нерадивое, но тщательное» подтверждение приложенного к патриаршим грамотам «Обличения» [463] на продававшуюся в те времена в Москве «тетрадь» (книжечку) «Выклад о церкви».
Иоаким, конечно, не забывает указать, что приведенное в «Выкладе» мнение о пресуществлении есть «латинское прельщение», которое распространяют «плевелосеятели–униаты, пачеже сами иезуиты — искоренители нашего благочестия». Но «восписание, согласное мысли нашей», просит прислать «не ради какого–либо о вас сомнения [ибо ведаем ваше во всем непревратное последование… Восточной церкви…], но ради подтверждения истины, отражения лжи и ради посрамления несмысленных неких, или больше говоря развратников и мятежников, разглашающих и множащих той тетради лжесловие, и вам, киево–печерским монахам честным, приписывающих сей порок». Патриарх доходит до такой любезности, что приписывает издание «Выклада» иезуитам, коварно поставившим на книжечке выходные данные Киево–Печерской типографии. «Ибо как могли бы, сынами будучи православными и благочестия поборниками, монахи печерские противность такую матери своей Церкви восточной издать?!»
Что могли «восписать» в ответ украинцы? Ведь «тетрадь», присланная им с грамотой патриарха (как честно ответил Лазарь Баранович), — вовсе не схизматический подкоп, но «составлена мужем в житии святом свидетельствованном и премудром, почившем уже о Господе Феодосией Сафоновичем, игуменом златоглавного Михаила, киевским. Да и не едина она являет сие (мнение о пресуществлении), но и в многоразличных не с латинского, но с истинного греческого языка через богомудрых и… праведных сынов российских трудолюбиво на славянский язык переведенных и не в одной Киево–Печерской типографии, но и иных благочестно печатью изданных книгах то же единомыслие обретается».
И Димитрий Ростовский (1651—1709), и глубокий старец Лазарь Баранович с детства учились «от отцов наших» и по книгам, что пресуществление Святых даров происходит именно так, как сказано Сафоновичем в «Выкладе», и никакого сомнения об этом никогда не возникало. Однако все чувствовали, что подкоп под украинское духовенство глубок. Уже давний его завистник и неприятель, патриарх Иерусалимский Досифей, прислал в Москву греческое издание 1662 г. «Православного исповедания» митрополита Петра Могилы. Уже само это, переведенное на русский Евфимием Чудовским (1685 г.), исповедание великого просветителя, в честь коего именовалась Киево–Могилянская коллегия, подозревалось в еретичестве.
Писать в Москву украинцам было нечего. Они молчали более полугода. Иоаким то свирепел, то впадал «во многую скорбь и туту души». А тут еще Константинопольский патриарх Дионисий, видно прослышав об отношении коллеги к турецкой войне, прислал грамоту с укором за беспечность о греках, угнетаемых турками, в которой именовал адресата «экзархом всея России» (1688 г.). Оскорбленный Иоаким вынужден был упомянуть выступление великой российской армии к Крыму, прежде чем сурово заметить Дионисию, что имеет право на титул «патриарх Московский и всея России и всех северных стран» никак не меньшее, чем Восточные патриархи на свои титулы.
Ошибка в грамоте Дионисия, писал ему Иоаким, «если и от недоразумения случилась — у иных, брат, имеют место такие прегрешения, а не у патриархов, в особенности премудрых. А ежели с намерением сделано, так как дали вы благочестивым нашим царям обладание престолом митрополита Киевского, — то от него мы не столь пользы имеем, сколько даем, что требуют на всякий день, от них же соблазны и смущения получая… Свободно было им под властью престола Константинопольского… потому и прелюбодействовали… уча иудейские догмы, и книги различные напечатали странные весьма для чинов и обычаев московских… Всесвятейшество же твое и прочие святейшие патриархи, ни когда были под властью вашей об овцах Киевской епархии попечения не имели, ни ныне не имеете — и ответ дадите за это в день Судный. И тогда вам подобало печься о них, как именовавшихся овцах вселенского престола, и вы их оставили!»
Потому Иоаким и считал себя вправе, как мы упоминали в истории с Медведевым, попросту требовать от Дионисия, чтобы он, согласно присланным из Москвы образцам грамот, «писал и запрещал малороссам тяжко… да не имут в презрении духовную власть». Мерами дисциплинарного воздействия располагал и сам Иоаким. Например, патриарху давно было ведомо, что престарелый Лазарь Баранович по немощи вынужден рукополагать иереев и дьяконов «по два купно и по три на единой литургии». Иоаким выступил с обличением, и Лазарь был лишен сего послабления сравнительно с правилами.
От Варлаама Ясинского патриарх потребовал, чтобы книги, издаваемые Киево–Печерской типографией, реально представлялись в Москву на рассмотрение, «чтобы новость какая не обрелась в них». Напрасно вольные типографы полагали, что будут печатать книги по–прежнему, лишь обозначая благословение патриарха на титульном листе. В новой грамоте к митрополиту Гедеону и архимандриту Варлааму, требуя незамедлительно прислать уверения в покорности относительно проблемы пресуществления, Иоаким заметил: «Вы ныне… под благословением нашим издали книгу, называемую Венец Христов, ее же не только не благословили и не видели, но прежде нашего началопастырского осмотрения». Разумеется, такую книгу патриарх «печатати запретихом».
Оставшись с готовым тиражом запрещенной книги, печерская братия призадумалась. Между тем Иоаким в том же 1688 г. продемонстрировал, что речь не идет об исключении: никакой свободы печати в его ставропигии больше не будет. Главным поводом стало благочестивое намерение игумена Батуринского монастыря Димитрия Туптало (известного в истории Церкви как св. Димитрий Ростовский) составить новые Минеи четьи — капитальный свод житии святых (со словами, псалмами, молитвами, канонами и проч.) в порядке празднования их памяти по церковному календарю.
Начав в 1684 г. свой фундаментальный труд (ставший в этом жанре наиболее почитаемым в русском православии), Димитрий вскоре остро осознал необходимость использования Великих Миней четьих (ВМЧ) митрополита Московского и всея Руси Макария. Так и не изданные с XVI в., Великие Минеи, вобравшие в себя, по замыслу Макария, «все книги чтомые, которые в Русской земле обретаются', хранились в Кремлевском Успенском соборе, царской книгохранительнице (ныне оба комплекта — в Синодальном собрании Государственного исторического музея) [464] и новгородском Софийском соборе [465]. С этим бесценным сокровищем церковной литературы (каждый фолиант большого формата содержал более 1500 листов) патриарх обращался бережно, но читателям и даже видным писателям оно оставалось недоступным. Евфимий Чудовский, составлявший по поручению Иоакима оглавление Великих Миней, в целой книге не смог вкратце дать полное представление об их содержании [466].
Испросить у патриарха ВМЧ «великой кафедральной церкви» для святого труда Димитрия взялись гетман Самойлович и Варлаам Ясинский. Сомнительно, чтобы Иоаким рискнул перевозить свое сокровище на Украину, но после смерти царя Федора он мог распоряжаться царским экземпляром Миней, хранившимся «Приказа книг печатного дела в книгохранительной палате» — попросту говоря, в библиотеке Печатного двора, вполне доступной для приближенных патриарха (и, к сожалению, не только для них) [467].
Видимо, эти драгоценные тома (изготовленные с прибавлениями для Ивана Грозного в 1553 г.) и были вручены Варлааму Ясинскому со строгим наказом, переписав их, прислать в Москву оригиналы и списки. Последние, заметил патриарх, были необходимы, чтобы «нам то ваше преписание в царствующем граде Москве, соборно свидетельствовав, исправить, если где что достойное исправления обретется. И тогда по рассмотрению и суждению соборному дать вам и благословение, чтобы типографским тиснением издали».
Складывается впечатление, что Иоаким не понял, зачем в действительности понадобились украинцам ВМЧ, если вообще способен был заподозрить, что великий труд Макария можно использовать как источник в творческой работе над новыми Минеями, а не образец для буквального копирования. Между тем св. Димитрий к марту 1688 г. успел «написать шесть месяцев житий святых» (половину томов)! Архимандрит и соборные старцы Киево–Печерского монастыря, бравшего на себя изрядные типографские расходы, по старинке лично рассмотрели и одобрили к печати это капитальное издание.
Первый том новых Миней (за сентябрь—ноябрь) вышел в 1689 г. К сожалению, еще 15 марта 1688 г. св. Димитрий поспешил порадовать Иоакима письмом о завершении немалой части своего труда и рекомендации его к изданию [468]. Патриарх бурно отреагировал на пренебрежение его правом благословения изданий. Первым делом он потребовал в грамотах митрополиту Гедеону и Варлааму Ясинскому немедленно вернуть ВМЧ, что и было исполнено несмотря на острую необходимость макарьевских Миней для продолжения работы Димитрия [469]. Тот направил Иоакиму письмо с прошением благословить издание, однако было уже поздно.
Патриаршая грамота сурово выговаривала Варлааму за непослушание власти. «Мы вам, — писал Иоаким в 1689 г., — как искренним сынам поверили. Книги вам дав, ожидали от вас долгое время преписания вашего на прочтение и суждение. Ваше преподобие сотворило не по своему обещанию, пренебрегло нашим пастырским повелением. Списав книги, сами издаете без досмотра и благословения нашего архипастырского — и это ваша великая неправда! Второе — добавили некие слова, Церкви святой восточной необычные, и в наших книгах, с них же списываете, не обретающиеся…'
Перечислив, что именно найдено в первом томе новых Миней неправого и особо подозрительного, Иоаким вместо обычной епитимий наложил на Варлаама обязанность тираж труда Димитрия изуродовать: «Сотворить вам соблазна сего из книг истребление, и народам православным объявить письменно прегрешение недосмотром случившееся, и иные листы вместо тех, на которых новшество… напечатали, издать… И впредь не при? слав к нам отнюдь бы вам не дерзать каковых книг новослагаемых печатать, или казни церковной и запрещению, как ослушники, подпадете».
Плавный переход отношений Иоакима с украинским духовенством к угрозе и применению «церковной казни» совпал с этими событиями. Именно в марте 1689 г. митрополит Гедеон, Лазарь Баранович и Варлаам Ясинский получили от патриарха строгие предписания «возвестить согласие свое к святой Восточной Церкви и единомыслие к мерности нашей» в вопросе о пресуществлении с угрозой церковного осуждения не только Иоакимом, но и всеми Восточными патриархами. Украинцы, прекрасно понимавшие возможность организации такого осуждения, все же прислали ответы, мягко, но неукоснительно настаивая на своем (а значит, и медведевском) взгляде на евхаристию и ссылаясь при том на церковные книги, изданные как в Южной Руси, так и «в самом паче солнца в православной кафолической вере сияющем граде» Москве.
Третий залп патриарших грамот о пресуществлении возвращал дискуссию к началу, к стилю странных запросов о Флорентийском соборе. Прямой вопрос: «Последуете ли всеконечно Восточной Христове Церкви?» — сочетался с угрозами более литературно изысканными. «Если не хотите пребывать в пределах и догматах св. отцов… — писал патриарх, — скажите нам: с кем вообще согласие и общение иметь будете? К кому выю склонять и благословение принимать? Кого пастырем и главой найдете?.. Не принудите нас, не принудите, и молительно просим — не «принудите своим разногласием писать и всеподробно изобразить братии нашей, четырем святейшим патриархам… да не изрекут те что о сем на вас тяжкое. Чего не дай Бог слышать, столь страшного над вами!»
На сей раз мнения украинцев разделились. Князь Гедеон Святополк–Четвертинский с Варлаамом Ясинским и духовенством Киевской митрополии после соборного прочтения патриаршей грамоты составили краткую повинную. Засвидетельствовав соборное принятие, «без всякого прекословия и прения… исповедания как во всех членах св. православной веры, также и в изряднейшей тайне евхаристии» в согласии с волей патриарха, они «смиренно себя вручили» милости Иоакима. Соборное исповедание повез в Москву Димитрий Ростовский, который в составе украинской делегации во главе с гетманом Мазепой чествовал царей Ивана и Петра, царевну Софью и патриарха Иоакима. Несмотря на все старания Димитрия, проблема издания Миней осталась тогда неразрешенной, и четвертый (последний) том он опубликовал только в 1705 г.
Из Черниговской и Новгород–Северской епархии патриарх напрасно ждал ответа. Если Гедеону Иоаким написал по вопросу о пресуществлении четыре грамоты, то упорному Лазарю Барановичу — семь. Разъясняя необходимость чиноначалия в Церкви и оскорбляясь, что «твое боголюбие презирает и ни во что полагает нас, отца и архипастыря твоего», патриарх вскоре дошел до запрещения архиепископу священнодействовать.
«Если и ныне нами пренебрежешь и вскоре нам о всем сем совершенное известие не дашь, ведай: хотя и сам я по благодати Святого Духа власть имею, с сынами моими… архиереями, суд о тебе изнести; но ради большего извещения воспишу все о тебе братии… четырем святейшим патриархам, и все о тебе вместе суд достойный — к мерности нашей ослушания и презорства твоего, к святой же Церкви противления — изнесем.
А пока о себе нам не известишь, до совершенного о тебе суда будь без всякого священнодействия: да узнаешь главу и отца твоего и да научишься не быть презорлив и непослушен к архипастырю своему и к Восточной Церкви святой, да не будет безчинство… в Церкви, соблазн же в людях. Если же будешь согласен святой Восточной Церкви… и вскоре нам согласен и единоумен известишься — будешь священнодействовать невозбранно».
Только 19 ноября 1689 г. упорный старец прислал Иоакиму краткий ответ о покорности пастырю, согласии с его мнением о пресуществлении и смиренной просьбой об архипастырском благословении [470]. Тогда же бил челом патриарху в «единоумии» и близкий к Лазарю Барановичу архимандрит Феодосии Углицкий. Ни один украинский архиерей, просвещенный духовный писатель или издатель не смог, вопреки совести, согласиться с «не богословскими, но буесловскими» аргументами московских «мудроборцев» и тем более повторить их как истину. Но право чиноначалия восторжествовало. Все духовенство Киевской митрополии, возвращенной при Иоакиме в лоно Русской православной церкви, склонилось перед Московским патриархом за четыре месяца до его кончины.