Между царевной Софьей и царицей Натальей

Между царевной Софьей и царицей Натальей

Политическую ориентацию Иоакима русские источники представляют однозначно. Храня верность всесильному, затем ссыльному, вновь поднявшемуся на вершину власти и казненному восставшими А. С, Матвееву, патриарх поддерживал права на престол царевича, а после царя Петра. В этом глава Русской православной церкви был не одинок: значительная часть знати лишь мирилась с ситуацией, когда из–за спины царя Ивана от имени двух юных государей правила царевна Софья, а в Думе и особенно в приказном аппарате ведущие места заняли В. В. Галицын, Ф. А Шакловитый и их сторонники.

Если верить датскому послу Горну, большинство чинов Государева двора составляло правительству регентства оппозицию, сдерживаемую лишь страхом перед новым взрывом народного гнева. Софья и ее единомышленники добились утишения Московского восстания 1682 г. и, преодолевая разномыслие при, дворе, старались реализовать политику, направленную на предотвращение нового возмущения горожан. Главным результатом действий правительства Софьи, В. В. Голицына и их сторонников в 1682-—1689  гг. стал социальный мир, в котором незыблемо сохранялось сословное деление и представители всех слоев российского общества исполняли свое предназначение> а государственный аппарат самодержавной власти неуклонно Придерживался идей «общего блага» и «правого суда».

Однако одно дело было смириться с временным правительством регентства при взрослеющих государях, из которых Иван вскоре женился на первой красавице двора Прасковье Салтыковой, а Петр подтвердил свое совершеннолетие женитьбой в январе 1689 г., и совсем другое -— понять собственную несостоятельность в делах правления изменившимся государством, столь ярко проявившуюся во время «великого страхования» и повального бегства царедворцев из столицы в 1682 г. Правительство регентства благоразумно не желало, а молчаливая до поры оппозиция, пытаясь сохранить самоуважение, не могла признать истинных причин того, почему царевне, девице, «зазорному лицу», пришлось взять в руки кормило великой Российской державы.

Даже историк и почитатель царевны Сильвестр Медведев, при всем его уме и проницательности, отказывался рассматривать политику Софьи как вынужденную, вызванную относительной слабостью карательного аппарата и незавершенностью консолидации господствующих сословий. Не только Медведев — многие современники рассматривали «мягкий» внутриполитический курс царевны как должное, справедливое управление государством.

Мероприятия царевны по совершенствованию законодательства, поддержке торговли и пресечению злоупотреблений властью казались летописцам того времени естественными действиями самодержавия, а не уступкой городскому населению — служивым по прибору и посадским людям, наглядно явившим свою силу в Московском восстании 1682 г. Современники не обратили особого внимания на энергичные меры правительства регентства, направленные к «утешению гражданства». Как ни удивительно, но почти никто из летописцев того времени не счел нужным остановиться даже на главнейших внутренних узаконениях правительства.

Лишь составитель летописного свода в далекой Сибири описал в своем сочинении целый ряд таких важных мероприятий: введение новых торговых мер в 1686 г., расширение статей Соборного уложения о разбойных и тетиных делах, издание «Новоторговых уставных статей» в 1687 г., утверждение нового перевозочного тарифа по челобитью сибирских ямщиков в 1688 г., проведенный тогда же сыск над воеводой за «утеснение енисейских градских людей» и публикацию дополнений к Новоторговому уставу в 1689 г. [439]

В 1689 г., когда придворная группировка Нарышкиных и их клевретов свергла правительство Софьи и Голицына, никто, кроме кучки ближайших сторонников, не поддержал терявших власть. Не поддержали их даже стрельцы — что же говорить о патриархе?! Только в 1698 г. разразилось новое восстание служивых по прибору, требовавших крови бояр–грабителей и возвращения правительства «милости», как при Софье и Голицыне. С тоской вспоминали о периоде регентства и посадские люди, говорившие, что «не стало» при власти Нарышкиных «ни в чем де путного рассмотрения» [440].

Это отсутствие «путного рассмотрения» конкретизировал видный сподвижник Петра I князь Б. И. Куракин. «Правление оной царицы Наталии Кирилловны (Нарышкиной. — А. Б.), — писал он, — было весьма непорядочное, и недовольное народу, и обидимое. И в то время началось неправое правление от судей, и мздоимство великое, и кража государственная, которые доныне продолжаются со умножением…»

«Правление царевны Софьи, — по словам князя, — началось со всякою прилежностью и правосудием и ко удовольствию народному, так что никогда такого мудрого правления в Российском государстве не было; и все государство пришло во время ее правления через семь лет в цвет великого богатства, также умножились коммерция и ремесла, и науки почали быть латинского и греческого языку… и торжествовала тогда вольность народная» [441].

Разумеется, Куракин несколько преувеличивает. Но это преувеличение показательно. Именно так, периодом «земного рая» представлялось многим правление Софьи на фоне последовавшего за ним «жесткого курса». В подобных сопоставлениях кроется одна из главных причин яростного преследования памяти Софьи Алексеевны, объявления ее «стрелецкой царевной». Но у патриарха Иоакима не было ни исторического предвидения относительно грядущего правления лично симпатичных ему Нарышкиных, ни понимания уникальных преимуществ своего положения при компромиссной в самой основе политике регентства Софьи.

Царевна и ее соратники настолько нуждались в укреплении расшатанного (не без помощи Иоакима) авторитета Русской православной церкви, что готовы были на все: от жестокого преследования староверов воеводами и карательными командами до забвения единодушно принятого Думой и дворянством в марте 1682 г. Уложения о Генеральном межевании с требованием конфискации вотчин, полученных по вкладам и купленных монастырями после Соборного уложения 1649 г.

Надзор за строгим преследованием раскола светскими властями царские указы предоставляли епархиальным архиереям. В свою очередь, последним вменялось в обязанность вразумлять ревнителей старой веры в своих приказах и заточать в монастырях. Государство и Церковь совместно следили за попытками раскольников укрыться в Поморье или на южных рубежах, незамедлительно обрушивая «зельное гонение» на скопления несчастных. Уже в 1684 г. Иоаким смог возгласить «Слово благодарственное Господу Богу за его великую милость, яко благоволил чудным своим промыслом Церковь свою от тоя отступников и злых наветников избавить». Наконец, в 1685 г. цари и Боярская дума утвердили общий устав преследования раскола из 12 статей [442].

Как и план Шакловитого относительно «перебора» стрельцов и солдат, указные статьи о расколе предусматривали полное искоренение «шатости». Только меры в данном случае были не хитрые и тайные — а явные и жестокие. Устав об искоренении церковного инакомыслия в России до сей поры является примером последовательного применения силы в идейной борьбе. Все его пункты ужасают совершенством.

1. За сопротивление Церкви упорствующие в расколе подвергаются пытке и сожжению в срубах.

2. Раскаявшиеся содержатся в больших монастырях подкрепким надзором и выпускаются лишь после удостоверения в полном перевоспитании.

3—4. Проповедники самосожжения и перекрещивания (считавшие никониан нехристями) подлежат пыткам и сожжению даже в случае раскаяния.

5—6. Перекрестившиеся по увлечению и оказавшиеся в церковной противности недавно, по неведению или принуждению, даже принося повинную и покорение Церкви, подвергаются казни кнутом и отсылаются на исправление к архиереям.

7. Крепкому надзору и отдаче на поруки подлежат заподозренные, но не уличенные в расколе; коли их тайная приверженность старообрядчеству раскроется — таковых бить кнутом и ссылать.

8. Укрывателям и покровителям староверов: сознательным — кнут, действовавшим «спроста» — батоги.

9. С поручителей, не донесших об упорстве в расколе отданных им на поруки, но доказавших на допросе свое неведение, — штраф в 50 рублей, а в случае невозможности выплатить столь огромную сумму — ссылка.

10. В местах ссылки ответственность за надзор и донесение о любой противности Церкви лежит на воеводах и приказных людях.

11. Оговоренных в расколе пытать, бежавших подозреваемых, проведя о них розыск на месте — ловить и пытать, где бы они ни укрывались, и по пыточным речам выносить приговор.

12. Имение казненных и сосланных раскольников и несостоятельных поручителей описывать и продавать по оценке; только поручители, которые «не знали раскола за лицами, принимаемыми на поруки», могли продавать свои дворы «повольней ценой».

Если правительство обязывало светские власти преследовать староверов по этим свирепым правилам, то Иоаким предписывал епархиальным властям требовать от воевод, вотчинников и помещиков неукоснительного сыска и выдачи раскольников в духовные приказы для последующего монастырского смирения или предания гражданскому суду. Понимая, что у землевладельцев нет желания без всякой компенсации терять работников, патриарх настоятельно рекомендовал архиереям пользоваться указными статьями правительства «яко веслами, ими же удобно есть прогнать беззаконное волнение» [443].

В этой связи нелишне вспомнить мнение видного историка и идеолога старообрядчества Семена Денисова, что в свое время именно Иоаким настоял на взятии и разорении карателями Соловецкой обители, «хотя место святое кровию облита», несмотря на трепет умирающего царя Алексея пред столь ужасным делом. И летописатель событий 1682 г. Савва Романов отметил, что староверы просили государей, дабы патриарх дал ответ: за что он приказал «Соловецкий монастырь вырубить, и за ребра перевешать, и на морозе переморозить?». По мнению священника И. Горского, общий взгляд Иоакима на градское казнение раскольников вполне допускает, что патриарх мог настаивать и на разорении Соловецкой святыни [444]. Остается лишь уточнить, что карательные меры 1670–х  гг. блекнут перед ужасами 80–х, когда дым сожжений и самосожжений заволок Россию.

Как и прежде, основные заботы о репрессиях взяли на себя светские власти, но Церковь получила от правительства регентства больше контрольных функций и — главное для Иоакима — самостоятельности. Патриарх ничего не требовал специально, пользуясь для укрепления своего государства в государстве конкретными случаями. Так, в 1684 г. при сборе «полоняничных денег» (периодического налога на выкуп пленных) он отказался разослать из своего Патриаршего разряда «послушные грамоты», по которым воеводы и приказные люди на местах имели право брать в Ямской приказ деньги с дворов попов, дьяконов и причетников.

«Милосердуя о попах и церковных причетниках», патриарх указал «в своей области с поповых, и дьяконовых, и причетниковых дворов полоняничные деньги собрать и впредь сбирать в городах и уездах старостам поповским и привозить к Москве в свой Казенный приказ» (выделено мной. — А. Б.).

Сюда же Иоаким повелел доставлять деньги и из других епархий, чтобы централизованно передавать нужные суммы в государеву казну. Вмешиваясь в функции светской власти, патриарх «из Ямского приказа о сборе тех денег в города к воеводам и приказным людям грамот и присыльщиков не велел посылать, чтобы из–за этого священному чину от мирских людей на правеже обругания и церковникам лишних проторей и убытков не было» [445]. Правительство регентства сделало вид, что не заметило патриаршего своеволия.

В 1685 г. Софья и Голицын со товарищи вполне сознательно обошли при составлении наказа писцам для нового валового межевания земель в государстве преждепомянутый нами пункт Уложения 1682 г. о конфискации части монастырских земель. В свою очередь, Иоаким не замедлил разослать духовенству выписку из правил межевания, которыми должны были руководствоваться приезжие землемеры, дабы священники и поповские старосты могли со знанием дела отстаивать церковное землевладение. Указания патриарха духовенству были изложены в специальной окружной грамоте.

В контроле за правильностью межевания Иоаким полагался на местных церковных чиновников–десятильников, в руках которых склонен был сосредоточить не только фискальные (по сбору церковных доходов), но и судебные функции (вполне, впрочем, согласно с решением Стоглавого собора). О неправдах землемеров следовало немедля «доносить на десятильничьи дворы», превращаемые патриархом в подобие приказных изб светской власти. Поскольку у многих причтов не было даже выписок из писцовых книг о церковных землях и угодьях, соответствующие выписки должны были «безо всякие мешкоты и задержаны» выдаваться на десятильничьих дворах.

Забота о целостности церковного землевладения не на уровне патриаршей области или крупных монастырей, а применительно ко всем храмам державы выгодно отличала Иоакима от предшественников. Патриарх грозил суровым наказанием тем, кто не выполнит его указаний.

Суровость окружной грамоты и необходимость поставить дело на контроль в Патриаршем приказе связаны были с тяжелейшим положением церковных причтов, которые на «черной» (государственной) земле были уравнены в правах и повинностях с черными людьми, а на землях помещиков и вотчинников не только подвергались налоговой раскладке наряду с крепостными, но практически не были ограждены от произвола светских феодалов.

Даже минимальное обеспечение духовенства через поземельный надел всех церквей стало результатом упорной борьбы Иоакима. Боярский указ 1676 г., запретивший отвод земель храмам (начатый в государственном масштабе еще при Михаиле Романове), патриарху на следующий год удалось отменить. Но нормы отвода земель не было: приписывать земли храмам дворяне могли по своему благорасположению. На соборе 1681—1682  гг., вынужденно уступив в вопросе о крупном монастырском землевладении, патриарх добился существенного решения: всем церквам, еще не получившим земель, велено было отмерить их из владений помещиков и вотчинников: по 10 четвертей в поле и 10 копен сена с каждых 100 четвертей; по 15 четвертей с владений до 500 четвертей, по 20 четвертей — с каждых 600 четвертей владений светских феодалов [446]. Выполнить это решение — реально отмерить и отмежевать землю — бедным попам без помощи десятильников и поддержки патриарха в 1685 г. было бы чрезвычайно трудно, почти невозможно…

Значительно продвинул Иоаким и свою излюбленную идею неподсудности духовенства гражданским властям. В рассказе о соборе 1675 г. мы уже упоминали, что в 1686 г., рассылая повсюду грамоты о неподсудности духовных лиц светским, патриарх сумел исходатайствовать от правительства регентства и царскую грамоту об этом. Теперь Иоаким мог смело противостоять покушениям на несудимость духовенства даже в уголовных делах о воровстве и разбое. Когда в 1688 г. на Север для искоренения разбоя был послан карательный отряд полковника Нечаева, патриарх повелел Новгородскому митрополиту Корнилию буквально следующее:

«Если по татиным (воровским. — А. Б.) и разбойным делам, по оговору разбойников, объявятся священного и монашеского чина люди — и (ты бы) их к градскому суду, к мирским судьям, для распросу и очных ставок с языком отсылать не велел. А велел (бы) тех языков, для очных ставок, присылать в свои митрополичьи приказы… И если по очным ставкам и по розыску священного и монашеского чина люди приличатся (окажутся причастными. — А. Б.) к татиным и разбойным делам, и языки с пыток с них не сговорят, и таковых, с твоего ведома, обнажа священства и монашества, отсылать к градскому суду [447].

Подобная практика внутреннего разбирательства с преданием суду исключительно лишенных сана закрепилась в России надолго. Формы ее менялись, но смысл остается неизменным: сокровенное отрицание идеи равенства граждан перед законом торжествует в подобной практике зримо и бодро.

Защищать низшее духовенство патриарху приходилось не только от помещиков, вотчинников и гражданской администрации, но и от произвола епархиальных властей. В указе 1687 г. Иоаким, взяв пример с царя Федора Алексеевича, постарался решительно покончить «на всенародную пользу» с неправедными архиерейскими поборами.

Мы писали о том, как Иоаким в 1670–х т мечтал хотя бы ограничить архиерейское грабительство. При правительстве регентства, не опасаясь вмешательства светской власти в пользу небеззащитных и часто крепко связанных с Государевым двором архиереев, патриарх смог пойти на решительный шаг в давней борьбе:

«Указал митрополитам, архиепископам и епископам в епархиях их на попов с причетниками дань налагать и с пустующих церковых земель оброк и всякие окладные и неокладные денежные доходы в их архиерейские дома собирать так же, как… собираются в его патриаршем Казенном приказе — чтобы от неравенства платежей впредь на архиерейские дома укоризны, и святейшему патриарху челобитья, и в народах смущения и ропоту не было».

Указ, аккуратно разосланный патриаршей канцелярией каждому архиерею, сопровождался «выписками в тетрадях», где точно исчислялись все законные церковные пошлины с обозначением, на что они должны расходоваться [448].