X Общие признаки Верховной власти. — Учение Руссо. — Ошибки конституционной теории. — Воображаемое сочетание «единства» из противоположностей

X

Общие признаки Верховной власти. — Учение Руссо. — Ошибки конституционной теории. — Воображаемое сочетание «единства» из противоположностей

Только небрежностью анализа, зависящей от недостаточного понимания, объясняется идея будто бы сочетанной Верховной власти. Верховная власть всегда проста, всегда принадлежит какому-либо одному началу. Так было в древности, так есть и теперь, в России, в Европе и где бы то ни было.

Нигде и никогда Верховная власть не бывает сложной: она всегда проста и основана на одном из трех вечных принципов: монархии, аристократии или демократии. Наоборот, в управлении никогда не действует какой-либо один из этих принципов, но замечается всегда одновременное присутствие всех их, так или иначе организуемых Верховной властью. Современное государство не представляет в этом отношении ничего нового и исключительного, а лишь воспроизводит вечный закон политического строения обществ. Ошибочные в этом отношении понятия порождаются лишь забвением того, что организация Верховной власти и организация управления вовсе не одно и то же, и по самой природе общества слагаются неодинаково.

Чтобы видеть ошибочность точки зрения конституционного права, достаточно вспомнить общие признаки Верховной власти.

По прекрасной формулировке Чичерина[9], Верховная власть едина, постоянна, непрерывна, державна, священна, ненарушима, безответственна, везде присуща и есть источник всякой государственной власти. «Совокупность принадлежащих ей прав есть полновластие (Machtvolkommenheit — всемогущество силы) — как внутреннее, так и внешнее. Юридически она ничем не ограничена. Она не подчиняется ничьему суду, ибо если бы был высший судья, то ему бы принадлежала Верховная власть. Она — верховный судья всякого права… Словом, это власть в юридической области полная и безусловная. Эта полнота власти называется иногда абсолютизмом государства в отличие от абсолютизма князя. В самодержавных правлениях Монарх потому имеет неограниченную власть, что он единственный представитель государства как целого союза. Но и во всяком другом образе правления Верховная власть точно так же не ограничена… Это полновластие неразлучно с самим существом государства».

Возражая на мнение о возможности ограничения ее, Чичерин совершенно справедливо отвечает:

«Всякие ее ограничения могут быть только нравственные, а не юридические. Будучи юридически безграничной, Верховная власть находит предел как в собственном нравственном сознании, так и в совести граждан».

Точнее было бы сказать, что она ограничена содержанием того идеократического элемента, который выражает и для выражения которого признана Верховной. Выходя из этих пределов, она становится узурпаторской, незаконной. Оставаясь же в них, ничем, кроме содержания собственной идеи, не ограничена.

Учение о якобы возможном ограничении Верховной власти идет, как замечает Чичерин, «от французской революции». Но тут необходима серьезная оговорка.

Это учение, лишенное философской государственной мысли, явилось собственно в результате компромисса между революционной идеей и практическим здравым смыслом. Оно было созданием не разума, а страха перед собственно идеей «нового строя», из желания чем-нибудь связать бесшабашную «волю» нового «самодержца» охлократии. Но чистая революционная идея, будучи фантастичной по существу, вовсе не страдала этой нелогичностью «либерализма».

Действительный философ ожидавшегося нового строя Ж.-Ж. Руссо, не боящийся своих идеалов, а потому сохраняющий свободу своего разума, совершенно присоединяется к определениям логичных государственников (но не либеральных конституционалистов).

«По той же причине, по какой Souverainite (Верховная власть) неотчуждаема, — говорит он, — она и неделима (indivisible, то есть едина)». Закон, объясняет он, есть воля этого Souverain (суверена). Наши политики, язвительно замечает он по адресу уже зародившихся конституционалистов англоманской школы Монтескье, не имея возможности разделить Верховную власть в принципе, разбивают ее в проявлениях и делают из Souverain (суверена) фантастическое существо, вроде того, как если бы составить человека из нескольких тел, из которых одно имеет только глаза, другое только руки, третье ноги и больше ничего. Руссо не только насмехается над этими «японскими фокусниками», но прямо заявляет, что их ухищрения происходят от недостатка точности наблюдения и рассуждения[10]. Только в правительстве (то есть, по усвоенной мной терминологии, в управлении) Руссо допускает, да и то с оговорками, «смешанные» формы власти, именно в видах их взаимного ограничения.

Ясно, впрочем, что такие ограничения лишь обеспечивают еще более Самодержавие собственно Верховной власти, так как предотвращают возможность всякой узурпации со стороны подчиненных правительственных сил.

Таким образом, Руссо делает конституционалистам своего времени совершенно тот же упрек, который приходится сделать современным государственникам.

Когда приходится рассуждать вообще, они ясно понимают смысл Верховной власти. Но из потребности теоретически оправдать свое «современное» государство они составили совершенно фантастическое понятие «сложного субъекта» Верховной власти.

«Единство Верховной власти, — гласит эта теория, — нисколько не нарушается тем, что носителями ее являются несколько органов, как это мы видим в конституционной монархии. Верховная власть в конституционной монархии, где существует несколько органов, столь же едина, как и в абсолютной». Почему же? Потому, объясняет теория, что эти несколько органов только в совокупности составляют Верховную власть. «Закон как выразитель единой государственной воли не может составиться иначе, как совокупным действием короля и парламента»[11].

Тут очевидно, однако, колоссальное недоразумение. «Субъектом» Верховной власти может, конечно, быть коллективность, но лишь в том случае, если она все же представляет какой-либо один принцип. Здесь же единую волю, всем управляющую, воображают «сочетать» из нескольких воль, выражающих противоположные принципы. Но совершенно ясно, что такое «сочетание» плюсов и минусов создает в недрах «единой государственной воли» вечную борьбу, исключающую всякую возможность искомого единства.