Учредительные и правительственные права Верховной власти
Учредительные и правительственные права Верховной власти
В последней книжке Вестника Европы (октябрь, хроника, стр. 371) делается выпад в отношении письма редактора Московских Ведомостей покойному председателю Совета Министров П.А. Столыпину, который, как стало известным из заметки брата его А.А. Столыпина в Новом Времени (№ 12758), в пометке на письме выразил свое с ним несогласие.
Вестник Европы недоволен степенью несогласия П.А. Столыпина со взглядами редактора Московских Ведомостей. «Нельзя не пожалеть, — говорит он, — о том, что он (П.А. Столыпин) находил рассуждения г-на Тихомирова прекрасными в теории. Не заслуживает наименования учение, отрицающее обязательность закона для самого законодателя (?). Оно не только фальшиво в самом корне: оно чрезвычайно опасно, постоянно грозя послужить исходной точкой для актов, несовместных с природой государства (?). После крупного поворота в государственной жизни всегда наступает период неустойчивого равновесия, всегда носится в воздухе идея регресса не только в деталях, но и в целом. Допустить, хотя бы отвлеченно, правомерность такого регресса, значит увеличить шансы катастрофы. Прочная охрана приобретенного требует веры не только в его необходимость, но и в справедливость».
Эту-то веру в «справедливость» «приобретений», сделанных единомышленниками Вестника Европы в государственной жизни России, подрывает учение г-на Тихомирова, почему оно и «опасно».
Прежде всего нельзя не заметить, что, излагая какое-либо учение, не мешает не приписывать автору того, чего он не говорил. Письмо Л.А. Тихомирова покойному П.А. Столыпину — у всех перед глазами (Московские Ведомости, № 207). Никакого отрицания обязательности закона для законодателя оно не содержит. В письме категорически сказано: «Понятно, что все время, пока Верховная власть поддерживает существование именно данного строя, означенные ограничения составляют законную норму». Где же тут отрицание обязательности закона для законодателя?
Само собой разумеется, что закон обязателен для законодателя более, чем для кого-нибудь иного. Но вопрос, поднимаемый г-ном Тихомировым в письме П.А. Столыпину и много раз раньше того рассматривавшийся в разных трудах его, состоит в соотношении прав власти Верховной и властей управительных. Вестнику Европы хочется утвердить «веру» в справедливость «приобретений» революции, так чтобы нравственное чувство не допускало нас вырваться из положения, бедственные стороны которого обрисованы в письме Л.А. Тихомирова П.А. Столыпину. Но тут идет вопрос вовсе не о «справедливости», а о разуме государственности, о той «природе государства», о которой Вестник Европы упоминает для красоты слова, но которую немедленно оставляет в стороне.
Между тем в том запутанном положении, которое охватило Россию, нашим гражданам необходимо более всего понимать законы государственности, ибо их темнота для русского ума и была причиной всех недостатков в нашей конституции 1906 года.
Лет 15 тому назад основными вопросами государственного права у нас интересовались только те, которые думали о перевороте нашего государственного строя и, понятно, изучали право тенденциозно, с заранее предрешенными выводами. Не только публика вообще, но и образованнейшая часть ее была захвачена революцией врасплох, и неясность представлений о Верховной власти мы увидели даже среди лиц власти, которым предлежало обрабатывать новые основные законы. Что касается публики в широком смысле, то она проявляла неспособность разобраться даже в таких азбучных вопросах, как юридическая неограниченность Верховной власти и ее фактическая ограниченность. Впоследствии, когда на эту неподготовленную почву стали проникать идеи Еллинека о «самоограничении» Верховной власти, они породили лишь ряд новых недоумений… Туча их тяготеет над умами и до сих пор, препятствуя на каждом шагу доброму устроению учреждений.
Они проявляются и в вопросе о праве Монарха как власти Верховной изменять существующие основные законы. Логика, приводящая к этому странному вопросу, такова. Монарху, обладавшему всей полнотой Верховной власти, было угодно дать основные узаконения, ограничивающие Его собственные права. Это было дело самоограничения Верховной власти, но раз оно произошло, — никакое новое изменение основных законов будто бы не может уже иметь места иначе, как в порядке, указанном Основными законами 1906 года. Порядок же этот предоставляет почин подобных изменений исключительно Императору, но вместе с тем требует также одобрения Государственного Совета и Государственной Думы для возникшего по инициативе Императора изменения.
Положение получается как бы безвыходное. Даже и теоретически можно заранее предвидеть, что Основные законы, выработанные столь быстро, даже и при превосходном персонале кодификаторов не могут быть чуждыми просмотров, несогласованности и других недостатков, требующих исправления. В отношении же законов 1906 года среди всех, их рассматривавших, существует общее убеждение в их чрезвычайном несовершенстве. А между тем нет сомнения, что невозможно придумать таких исправительных комбинаций, которые объединили бы в себе одобрение Думы, одобрение Государственного Совета и утверждение Императора.
Положение было бы безвыходное, если бы все эти рассуждения не были основаны на малой осведомленности о
свойствах Верховной государственной власти, так как в действительности правовой выход из усложнений, созданных недостатками учредительных узаконений 1906 года, совершенно прост и ясен, как указывал Л.А. Тихомиров П.А. Столыпину. Заметим к сведению Вестника Европы, что мы не опираемся на акт 3 июня 1907 года, изменивший путем Высочайшего манифеста без всякого участия обычных законодательных учреждений очень важную часть Основных законов 1906 года. Мы обращаем внимание интересующихся нашим государственным устроением на нечто иное — на общий вопрос «самоограничения» Верховной власти и на ее природные учредительные и управительные права.
Дело в том, что Верховная власть всегда по самому своему существу — неограниченна. Она может находиться в руках разных учреждений, но в чьих бы руках ни находилась — остается неограниченной. Носитель Верховной власти юридически может все. Что же означает термин «самоограничение» Верховной власти? Он имеет выразить не факт ограничения, а тот факт, что ограничить Верховную власть может только она сама. Все прочие власти ограничиваются Верховной властью, а она не может быть ограничена никакой другой и может только она сама устанавливать какие-либо для себя ограничения в интересах стройности управления. Для того, чтобы действие ею устанавливаемых учреждений было стройно, оно должно совершаться законно, по законам, Верховной властью данным, для чего сама Верховная власть не должна спутывать их действия непредвиденными вмешательствами.
Таков смысл «самоограничения», в котором Верховная власть признает, что известные принципы нравственные, известные права личные, известные нормы общественной жизни не подлежат изменению как выражающие, так сказать, естественное право, на котором основана сама Верховная власть. Но при этом Верховная власть определяет также, какими путями имеет быть совершаемо ей непосредственное вступательство в дела управления. Вот сущность так называемого «самоограничения». Все это нимало не уничтожает факта неограниченности Верховной власти, а только указывает те твердые пути, на которых совершается ее действие. Но если Верховная власть признает эти пути не соответствующими более ее Воле или, другими словами, условиям государственного блага (ибо Воля Верховной власти ничем другим руководиться не может), то она властна сама отменить эти «самоограничения» и установить вместо них новые или совсем не устанавливать никаких.
В этом случае проявляется различие функции Верховной власти как силы управительной и как силы учредительной. Самоограничения устанавливаются ею исключительно в сфере управительного своего действия. Учредительные же права остаются всегда при ней. Когда она установила известный строй и в его нормах определила известные самоограничения, они остаются законной нормой до тех пор, пока не отменяется установленный строй. Но Верховная власть властна совсем изменить его и на его место поставить другой. Никаких «самоограничений» в этом отношении она себе не ставит, ибо не может их поставить по самой природе своей.
Итак, никакой безвыходности наше положение принципиально не представляет. У нас подчас безвыходно управи-тельное действие, ибо в законе имеется совершенно необычайный пробел: не определено, какими способами Верховная власть может непосредственно вступаться в дела законодательства и управления, если этого требуют чрезвычайные обстоятельства? Те способы чрезвычайного действия, которые предусмотрены законами 1906 года, имеют в виду скорее высшую правительственную власть, чем Верховную, и когда у нас в законе упоминается действие в порядке «Верховного» управления, то перечисляются такие полномочия, которые по существу своему относятся к высшей управительной власти, а не к Верховной. Эта неясность разграничения высшей правительственной власти и Власти Верховной составляет основной недостаток узаконений 1906 года, в силу которого действительно способны возникать безвыходные положения в области управления. Но учредительная власть Носителя Верховной власти нимало не связана у нас, как и вообще в какой бы то ни было конституции. Пока Верховная власть поддерживает установленную ей конституцию, она должна соблюдать наложенные на себя для данного строя самоограничения. Но отменить сам строй, заменить его другим она всегда может, и в этом отношении никаких самоограничений у нее нет, пока она остается Верховной.
Только Воля Верховной власти может решать, какая конституция соответствует благу страны, и в первый же момент, когда эта неограниченная Воля решит, что существующая конституция благу страны не соответствует, она ее властна изменить во всех пунктах, какие признает нужными.
Все это мы говорим русским гражданам, очень плохо, к сожалению, подготовленным к тем сложным государственным задачам, которые нас охватили со времени натиска революции, alias[147] — «освободительного движения». Что же касается Вестника Европы, то вместо всяких теоретических рассуждений достаточно спросить его: признает ли он право Монархов создавать вместо неограниченной монархии — ограниченную, то есть глубочайшим образом изменить закон, дотоле существовавший? Верховная власть Франции, ниспровергая монархию, соблюла ли свою подчиненность закону? Или мы должны считать все конституции Европы введенными противозаконно? Таково ли учение М.М. Ковалевского?
Что касается до государственного права, то у него может быть только одно учение, основанное на понимании учредительных прав Верховной власти, именно то, которое изложено в письме Л. Тихомирова П.А. Столыпину, то есть что всякие ограничения, вводимые Верховной властью для своего непосредственного вступательства в дела управления, обязательны для нее лишь до тех пор, пока она сохраняет созданный ею строй и не переходит к новому акту учредительства, причем, как сказано в письме Л. Тихомирова, «может вводить еще большие самоограничения или, наоборот, устранять их».
Ничего другого государственное право не может сказать, и потому П.А. Столыпин был вполне прав, находя эти рассуждения «теоретически прекрасными». Не о нем должно «пожалеть», а о состоянии государственно-правовых знаний профессоров Вестника Европы.