Беседы с сёстрами Казанской Амвросиевой женской пустыни в Шамордине

We use cookies. Read the Privacy and Cookie Policy

Беседы с сёстрами Казанской Амвросиевой женской пустыни в Шамордине

«Лучше не исполнить чего-либо и укорить себя в глубине души за неисправность, — говаривал старец, — нежели всё выполнить и подумать, что хорошо сделал». Бывало, батюшка, заметив в ком-либо склонность к формализму и буквальному исполнению своих правил и обязанностей, заставлял нарушить что-нибудь, говоря, что такому полезнее остаться неисправным. Точно так же и слабых, и немощных он воодушевлял тем, что Бог не требует подвигов выше сил физических и Ему приятнее наше сокрушённое сердце, почему никогда не следует смущаться, что не пришлось наравне с другими попоститься, или не в силах выстаивать все долгие службы, или не можешь трудиться в обители.

«Если не можешь, — говаривал батюшка, — стоять всю службу, сиди, но не уходи из церкви; не в силах держать поста — поешь и поневоле смиришься и не будешь осуждать других». Тех, кто по болезненному состоянию не мог нести послушания и скорбел об этом, батюшка утешал, говоря: «Благодари Бога и за то, что живёшь в обители, и это милость Божья». «А я вот ничего не делаю, а всё лежу», — прибавит таким в ободрение любвеобильный отец.

Так он был мудр и снисходителен к немощным, а, с другой стороны, от здоровых он требовал сильного понуждения. Он говорил, что лень и немощь так тесно сплетаются в человеке, что очень бывает трудно разобрать, где кончается лень и начинается немощь, и что очень легко принять первую за вторую. Он увещевал неопустительно ходить к службам церковным, говоря: «В Писании сказано: “буду петь Богу моему, доколе есмь” и “обеты мои воздам Господу пред всем народом Его”. (Пс.103:33, Пс.145:2) Кто понуждает себя ходить в храм Божий, того Господь сподобляет особенной милости Своей. Кто не справляет своих монашеских правил и пятисотницы по лени, то горько пожалеет об этом, когда будет умирать. За оставление нами правила Господь оставляет нашу душу».

Самочинных подвигов тоже не велел на себя накладывать. Одна сестра начала подолгу ночью молиться и класть без числа поклоны. Всё это ей легко давалось, и она так привыкла, что как заснёт, то сейчас точно кто к двери подойдёт и постучит — и она снова встаёт на молитву. Наконец рассказала она об этом батюшке, который ей на это серьёзно сказал: «Вот когда тебя будут опять ночью будить, то ты не вставай и не клади поклонов, а лежи всю ночь. За полчаса, как идти на послушание, встань и положи двенадцать поклонов». Она так и сделала; в двенадцатом часу по обыкновению просыпается, и точно кто говорит ей: «Вставай молиться». Но она, помня приказание старца, пролежала на постели до половины пятого утра и тогда, встав, хотела положить назначенные старцем двенадцать поклонов, как вдруг ударилась лбом об стул, который раньше никогда на этом месте не стоял. Пошла носом кровь, и она, провозившись, не успела положить ни одного поклона. Рассказав всё батюшке, она получила такой ответ: «Вот видишь теперь, кто тебя будил; когда ты по своей воле молилась, то тебе не было тяжело сотни поклонов класть, а за послушание и двенадцати не положила, потому что врагу эти двенадцать поклонов гораздо тяжелее, чем твоя тысяча, и раньше он тебя будил, а теперь даже и не допустил».

Батюшка советовал чаще вспоминать слова: Всегда видел я пред собою Господа, ибо Он одесную меня; не поколеблюсь (Пс.15:8). «Помните, — говорил он, — что Господь зрит на вас, на ваше сердце и ожидает, куда вы склоните свою волю. Господь готов каждую минуту прощать нас, если мы только готовы с сокрушением воззвать к Нему: «Прости и помилуй!» Но мы большей частью на вопрос Господа: Адам, где ты? — стараемся обвинить других и потому вместо прощения готовим себе двойное осуждение».

Предостерегая от лености и праздности, батюшка любил приводить слова святого Ефрема Сирина: «Трудясь, трудись притрудно, да избежишь болезни суетных трудов». Так, однажды батюшка велел всем написать на бумажке и приклеить на стенке следующее изречение: «Скука — уныния внука, а лень — дочь; чтобы отогнать её прочь, в деле потрудись, в молитве не ленись — скука пройдёт, и усердие придёт». Побуждая к терпению, он указывал на примеры святых и по своей привычке выражаться иногда полушутя составил и на этот случай четверостишие: «Терпел пророк Елисей, терпел пророк Моисей, терпел пророк Илия, так потерплю ж и я». “Терпением вашим спасайте души ваши” (Лук.21:19) и “претерпевший же до конца спасётся” (Матф.24:13) — эти слова были любимыми его, и он часто повторял их унывающим.

Ошибками своими батюшка никогда не велел смущаться. «Они-то нас и смиряют», — добавлял он. «Кабы на хмель не мороз, так он бы и дуб перерос», — говорил батюшка, поясняя этим, что если бы разные немощи наши и ошибки не смиряли нас, то мы возомнили бы о себе очень высоко.

Учил батюшка предаваться во всём воле и Промыслу Божью и не любил, когда роптали и говорили: «Отчего со мной не так поступили, почему другим иначе сказали?» «На том свете, — говорил батюшка, — не будут спрашивать, почему да отчего, а спросят нас, почему и отчего мы не хотели терпеть и смиряться. В жизни человеческой всё идёт вперемежку, как пряжа — идёт ровная нить, а потом вдруг переслега (тонкая нить)».

Батюшка как сам преисполнен был смирения, так особенно заботился, чтобы и сёстры старались и понуждали себя к этой добродетели. «Бог любит только смиренных, и как только смирится человек, так сейчас Господь поставляет его в преддверие Царства Небесного, но когда человек не хочет добровольно смиряться, то Господь скорбями и болезнями смиряет его. Раз одна сестра за невольное ослушание подверглась строгому выговору от настоятельницы. Сестра не могла поступить иначе и хотела объяснить причину, но разгневанная настоятельница не хотела ничего слушать и грозила тут же, при всех, поставить её на поклоны. Больно и обидно было ей, но, видя, что нельзя оправдаться, она, подавив в себе самолюбие, замолчала и только просила прощения. Возвратившись к себе в келью, сестра эта, к великому своему изумлению, заметила, что, несмотря на то что она потерпела такое незаслуженное обвинение, в особенности при посторонних мирских лицах, у неё вместо стыда и смущения, наоборот, на душе было так светло, отрадно, хорошо, как будто она получила что-нибудь радостное. Вечером того же дня она попала к батюшке (старец в это время жил в Шамордине) и рассказала ему обо всём случившемся и о своём необычайном настроении духа. Старец внимательно выслушал её рассказ и затем с серьёзным выражением лица сказал ей следующее: «Этот случай промыслителен — помни его; Господь захотел показать тебе, как сладок плод смирения, чтобы ты, ощутивши его, понуждала себя всегда к смирению, сначала к внешнему, а затем и к внутреннему. Когда человек понуждает себя смиряться, то Господь утешает его внутренне, и это-то и есть та Благодать, которую Бог даёт смиренным. Самооправдание только кажется облегчающим, а на самом деле приносит в душу мрак и смущение». «Когда бываешь в Оптиной, — сказал батюшка в другой раз, — ходи на могилку отца Пимена и читай надпись на его памятнике — вот как должен держать себя монах». На памятнике отца Пимена, бывшего смиренным подвижником Оптиной пустыни, духовником братии и самого старца, надпись говорит о том, что он за кротость и смирение был любим всеми. Замечания настоятеля и старших принимал без всякого самооправдания, а сложив смиренно руки, просил прощения.

Так ясно, просто излагал любвеобильный старец свои мудрые наставления и так сильно они влияли на душу, истомлённую борьбой и искушением. В унынии и в томлении душевном старец был особенно сильным помощником; тут, конечно, главным образом действовали его молитвы, но тем не менее он не оставлял и без подкрепления словом. «Это крест монашеский, — говаривал он, — надо нести его без ропота, считая себя достойной, и получишь за это особенную милость Божью. Бог посылает этот крест любящим Его, но виновным в нерадении и за самомнение. Если в это время придут хульные помыслы отчаяния, то не должно смущаться: это внушение вражеское и не вменяется в грех человеку; нужно чаще говорить: «Господи, хочу или не хочу, спаси меня!» Трудящиеся, живущие в повиновении и понуждающие себя к смирению и самоукорению, избавляются от этого креста, но и он полезен и необходим в монашеской жизни, и кто испытал его, будет бояться как огня самомнения и возношения».

«Батюшка, — сказала одна сестра, — как я могу иметь смирение? Святые, которые жили праведно и считали себя грешными, этим действительно показывали своё смирение, а я, например, кроме грехов, ничего не имею, какое же это смирение, когда я вижу только то, что есть?» Батюшка на это ответил: «Смирение в том и состоит, чтобы в чувстве сердца иметь сознание своей греховности и неисправности, укорять себя внутренне и с сокрушением из глубины взывать: Боже, милостив будь мне, грешному, — а если мы, смиряясь на словах, будем думать, что имеем смирение, то это не смирение, а тонкая духовная гордость».

Когда некоторые малодушные жаловались, что трудна монашеская жизнь, батюшка говорил, что действительно иночество требует постоянного понуждения и есть наука из наук, но в то же время она имеет громадные преимущества перед жизнью в миру. «Святые отцы сказали, — добавлял батюшка, — что если бы известно было, какие скорби и искушения бывают монахам, то никто не пошёл бы в монастырь, а если бы знали, какие награды получат монахи, то весь мир устремился бы в обители».

Батюшка вообще был снисходителен, и, зная, что люди теперь не могут выносить столь сурового образа жизни, какой вели древние иноки, он дозволял по немощи телесной иметь что-нибудь лишнее из пищи и одежды, но желание большого приобретения никогда не одобрял и особенно был всегда против выигрышных билетов и надежды на выигрыш, говоря, что если нужно для человека, то Бог сумеет и без этого послать. Так, одна его духовная дочь имеет билет и, желая непременно выиграть, огорчённая неудачей, говорит раз ему на общем благословении: «Вот, батюшка, опять я ничего не выиграла, а уж как я просила Господа, намедни всю «Херувимскую» промолилась!» «Оттого-то ты и не выиграла, что молилась об этом во время «Херувимской»; поют: Всякое ныне житейское отложим попечение, — а ты просишь о выигрыше», — сказал ей на это батюшка со свойственной ему улыбкой.

Не было такой скорби, не было такого искушения, каких не снял бы благодатный старец с души каждого. К батюшке потому так тянуло в минуту жизни трудную, что он удивительно горячо принимал к сердцу всякую тревогу душевную. Когда батюшка брал сестру для занятия, он в это время весь принадлежал ей, жил её жизнью, вникал во все тайные изгибы её сердца, с самой нежной заботливостью указывал на недостатки, судил и прощал, пробирал и ласкал. И как легко становилось на душе после таких занятий! Всё как рукой снято, и выходили от него точно с другим сердцем, с новыми чувствами… Конечно, не одно только участие старца влияло на душу, но та великая сила благодати, какой он был исполнен, совершала внутренний переворот, спасала и разливала жизнь и мир. Доказательством этого служат те многочисленные случаи, когда люди приходили к нему в сильном душевном смущении и, не успев ещё передать ему своё внутреннее состояние, принимали одно благословение, когда он выходил к народу, и уже чувствовали облегчение, а иногда и полное избавление от душевной тяготы.

Батюшка выйдет на общее благословение, хлопнет по голове или, сидя на диванчике, пригнёт голову и крепко держит рукой всё время, пока разговаривает с другими, и затем отпустит, не сказав ни слова… А на душе стало уже светло и спокойно! В другой раз придёт сестра, как будто спокойная, старец берёт её в келью и начинает наводить её на какой-нибудь бывший с ней случай, в котором окажется что-либо серьёзное и вредное, а между тем она и не считала это за важное.

Раз одна монахиня пришла к нему на исповедь и говорила всё, что помнила; когда она кончила, батюшка сам начал говорить ей всё, что она забыла, и между прочим упомянул один грех, которого она не делала. Это смутило её, и она сказала это батюшке. Тогда старец ей сказал: «Ну, забудь об этом». Но она долго не могла забыть и всё вспоминала, но, не найдя за собой этого греха, снова сказала старцу, что не грешила в этом. Старец опять ответил: «Забудь об этом, я так сказал, хотел только…» — и не успел он договорить, как она вспомнила, что этот грех действительно был на ней. Поражённая, она принесла чистосердечное раскаяние.

Две сёстры пришли в Оптину и просились к старцу. Батюшка вышел на общее благословение и, увидев их, сказал: «А ты мне нужна». Сёстры не поняли, к которой из них относились эти слова, а батюшка, возвращаясь назад, взял одну из них за руку и повёл к себе. Через несколько минут она вышла от старца вся в слезах. Её товарка[5] упросила её рассказать, в чём дело, и та ответила, плача: «Ах, батюшка мне так страшно сказал, что он видел врага, который сказал, что ходил в Шамордино смущать меня на такого-то, но я даже и не видела его никогда». В смущении она пошла к своему духовнику отцу Анатолию и передала ему всё слышанное от старца. Отец Анатолий посоветовал ей хорошенько разобрать свою совесть, говоря, что старец сказал это не просто. Долго мучилась она и, наконец, вспомнила, что действительно думала об одном человеке, только не о том, которого называл старцу лукавый обличитель, и не каялась в этом. Таким образом враг оболгал сестру перед старцем, но молитвами его эта кознь вражеская обратилась в стрелу против него же: сестра через этот случай вспомнила свой неисповеданный грех и принесла чистосердечное покаяние.

У одной сёстры случились разные вопросы, касающиеся её внутренней жизни. Это было Успенским постом в последний год его жизни. Народу было много, старец сильно уставал, и она, не надеясь попасть к нему на беседу, написала ему письмо. Дня через два она была у старца, и он на все пункты её письма дал полные ответы, вспоминая сам, что ещё там было написано. Сестра ушла от старца утешенная и успокоенная, не подозревая, однако, какое чудо прозорливости старца совершилось над ней. В октябре старец скончался, и через шесть недель, при разборке его келейных бумаг, нашли нераспечатанное письмо на его имя; так как на конверте было также надписано и от кого оно, то его и возвратили по принадлежности. Каково же было изумление той сёстры, когда она увидела то самое своё письмо, которое писала Успенским постом и на которое тогда же получила такие подробные ответы, нераспечатанным!