Начало
Начало
...И перс тогда другим сказал: «Пойдем
На рынок и ангур приобретем!»
«Врешь, плут, – в сердцах прервал его араб, –
Я не хочу ангур! Хочу эйнаб!»
А тюрок перебил их: «Что за шум,
Друзья мои! Не лучше ли изюм?»
«Что вы за люди! – грек воскликнул им. –
Стафиль давайте купим и съедим!»
...
Не знали, называя виноград,
Что об одном и том же говорят!
Джелал уд-Дин Руми
Тому, кто поручится мне за то, что находится меж челюстей его и между ног его, я поручусь за то, что он попадет в рай.
Хадис Пророка, приводимый Мухаммедом ал-Бухари и Муслимом ал-Нишапури
– Эту историю знают все народы – столь давно она произошла! Эту историю знает каждый человек – ибо она происходит ежедневно! Эту историю рассказывают очень по-разному – так, как каждый из рассказчиков смог ее понять. Я не знаю всех вариантов – наверно, всех их не знает никто, лишь Аллах, сведущий, мудрый! Но и между теми рассказами, что мне известны, различия чудовищны! Многие думают, что это – разные истории; скорее всего, будешь спорить и ты. Заклинаю: если и будут у тебя слова возражения, удержи свой язык за своими зубами! Ибо, клянусь Тем, Который создал небесные светила, – когда я расскажу все, что хочу и должен рассказать, ты со мной согласишься!
Одни говорят, что ограниченный, переменчивый, жестокий и лживый Творец создал роскошный сад, с плодоносящими деревьями и душистыми травами на горе, окруженной необозримым синим океаном, с которой на все четыре стороны света струились прозрачные реки. Бродя в саду и скучая сам с собой, он стал для забавы творить кукол. Одну он слепил из огня и придал ей форму крылатого змея. Другую слепил из глины...
– Как вы можете!
– Молчать! – разгневался старик. – Сейчас ты труп в руках обмывальщика! Если ты начнешь возражать сейчас, то, клянусь Аллахом, я прекращу всякие рассказы и ты ничего не узнаешь больше!
– Но это кощунство! Это святотатство...
– Поистине, ты не из числа тех, кто может мне сейчас приказывать! Ты берешься управлять моими поступками и моими речами, не зная ни их целей, ни их причин! Между тем я знаю причину твоих речей: она низка и отвратительна! Это, поистине, страх! Та помесь свиньи и шакала, которая восседает на золотом престоле в Риме, посредством гнусной банды человекоубийц вытравляет из своей паствы – из своих баранов, которых они режут и стригут когда хотят и как хотят, – вытравляет самое драгоценное в человеке: способность самостоятельно думать, самостоятельно решать! И им, клянусь Аллахом, удалось добиться своего! Все боятся не только пикнуть, но боятся думать! Еще бы! Они ломают кости и вытягивают жилы тем, кто и в меньшем, чем это, осмеливается спорить с ними, – а потом жгут изломанных калек на кострах! Но здесь страна ислама! Запомни: для человека, вступившего в Тарикат, нет запретных дум, нет запретных слов – кроме тех, которые прямо запретил им Аллах, а именно – дум и слов гордыни!
Старик, прежде лежавший на лавке, опершись на локоть, вскочил, произнося эту тираду, а теперь обиженно улегся, отвернувшись к обмазанному глиной плетню, и натянул на самую голову рваный, замасленный и прокопченный халат, из которого там и здесь вылезали обгоревшие от искр клочья хлопка.
Абдаллах молчал, не зная, что он должен сделать.
– Дедушка... – тихо пробормотал он.
Старик передернул плечами, устраиваясь поудобнее.
– Отец... – чуть громче и жалобнее сказал Абдаллах.
Никакой реакции.
Абдаллах ощущал себя брошенным. Лежа на обрывке старого ковра в старых овечьих яслях, он сквозь дыры в стенах сеновала видел чужие, яркие, равнодушные звезды: одна из них мерцала и переливалась. Звенела цикадами чужая ночь. Завтра – от темна до темна – каторжный, до ломоты в спине труд, неизвестно зачем, неизвестно для кого, и никого родного рядом... Можно было попытаться уснуть, но Абдаллах чувствовал, что чем-то обидел старика, и ему хотелось загладить вину...
– Учитель... – еще жалобнее сказал он.
Старик зашевелился, поднялся, сел на лавке, поправив тебетей на давно не бритой голове.
– Хвала Аллаху, ты нашел нужное слово! – сухо и недовольно сказал он. – Поистине, верное слово в нужную минуту открывает все запоры, но ошибка в одном слове может оказаться непоправимой и даже стоить человеку жизни, как это случилось со странником в пещере, забывшим слово «сим-сим»... Но эту историю я расскажу в другой раз!
Сила слова неисчерпаемо велика! Иса сорок дней и ночей провел в пустыне; было это в горном ущелье у Иерихона, где скалы закрывали и запад, и восток, а его искушал Иблис и он не знал, когда творить молитву. И он начертал на тонком слое черной бархатистой пыли крылатый контур и сказал: «Будешь вылетать из пещер на закате солнца...» С тех пор появились летучие мыши...
На некий Камень стал стопою Мухаммед в лейлят ал-Мирадж , когда он отправлялся на встречу с Аллахом, и велел ему: «Поднимись, дабы я сел в седло ал-Бурака». Камень покорился, и тех пор, поистине, висит над землей, не смея ни смешаться с прахом, не преступить порог неба... Такова сила слов!..
Итак, поклянись мне сейчас подножием престола Аллаха, что ты будешь говорить только тогда, когда знаешь, что произойдет после твоего слова, и уверен, что хочешь именно этого! Ты понял? Аллах, решивший какое-нибудь дело, говорит ему: «Будь!» – и оно бывает: можешь ты представить себе, что это слово произнесено, но не обдумано? Поистине, и Талмуд утверждает, что тот, кто слишком много говорит, совершает грех!
Мне в жизни не раз приходилось раскаиваться, что я сказал тому или иному человеку то или другое слово, – но ни разу я не сожалел о том, что промолчал! Если человек болтлив, считай, что глупость его доказана им самим, – или он хитрит и сознательно старается выглядеть глупым. Знающий не говорит, говорящий не знает . Поистине, говорящий – сеет, слушающий – убирает урожай; говорящий расточает, слушающий – копит сокровища. Есть и иные причины молчать, например, когда тебе доверена тайна:
Привычно иным, как охотничьим псам,
Вынюхивать тайну, что дичь по лесам.
Как пленницу, тайну храни неусыпно,
Сбежит – ее пленником станешь ты сам, –
так советует нам поступать мудрейший Ибн-Сина.
Впрочем, молчание – добродетель дураков. Говорить можно, но лишь точно зная, какие последствия повлечет за собою слово, ибо меч и огонь менее разрушительны, чем болтливый язык.
Не слово, придя тебе на язык и не найдя на себя узды, само заставляет тебя бездумно произнести его, – а ты, взвесив все последствия, должен сознательно решить, что обязан это слово сказать! Поистине, многие люди, давшие подобную клятву, вынуждены потом молчать годами или даже всю жизнь, так что несведущие люди думают, что они дали обет молчания! – ибо точное и трезвое размышление убивает желание говорить любые слова. Невыразимое все же можно выразить – но только путем умолчания. В этом нет ничего «мусульманского», как тебе может показаться: так поступают и православные христиане в своих киновиях на Афоне. Исихазм , как они это называют, – медитативная практика молчания, ведущая человека к единению с Аллахом. По-нашему это называется xалват .
Но такой жесткой клятвы я с тебя не требую. На рынок не ходят с золотыми слитками, и тебе еще очень долго нужна будет разменная монета, мелочь слов. Кроме того, у тебя, ученика, который сам избрал себе учителя, всегда останется право на вопрос!
Абдаллах поразился холоду, которым веяло от этих слов старика. Он, мальчик грамотный и начитанный, хотел было вспомнить слова Писания, где Иисус прямо запретил клятву , – и прикусил язык, как только сообразил, что хочет снова вступить в спор.
– И в споре доводы рождаются без счета,
Мгновенно лопаясь, как пузыри болота? –
хитро подмигнув, сказал старик, доброжелательно оценив молчание Абдаллаха. Он читал в его душе, как в открытой книге! – Да, христианам запрещена клятва, – но, поистине, они клянутся и присягают на своем Писании на каждом шагу! Смелее! Ведь престол Аллаха – это Кёк Тенгри, Синее Небо! Скажи: клянусь Небом!
– Клянусь... – пробормотал Абдаллах...
– Не-ебом... – лукаво протянул старик. Он был очень доволен.
–...Небом, – твердо выговорил Абдаллах.
– Ну вот и хорошо, – сказал старик. – Смотри: ни грома, ни молнии! А между тем им стоило бы грянуть сейчас! Ибо, поистине, в твоей жизни, вот в этой скучной обстановке, случилось нечто, важнее чего уже никогда не будет. Скажу более: история, которую я тебе начал было рассказывать, началась еще раз – и не в рассказе, а на деле! Действующие лица этой истории – ты и я. Сегодня начинается твое второе рождение, и мне, поистине, придется еще раз помочь рождающемуся. Но я еще не знаю, какой у этой истории будет конец! Когда ты поймешь, что это за история, ты в полной мере оценишь смысл этих слов!
Впрочем, у меня есть кое-что, что заменит нам гром и молнию...
Старик полез под лавку, порылся там и вытащил небольшой, с ноготь пальца, кусочек чего-то, похожего на коровью лепешку, и позеленевший медный сосуд с длинной трубкой, на конце которой розовел янтарный мундштук. Кряхтя, он отправился к горну, раскопал из-под пепла уголек, раздул огонь в сосуде. Все еще держа катышек смолы в руках, он снова тем же жестким голосом обратился к Абдаллаху:
– Запомни: ты вступил в Тарикат. Теперь ты ашик («послушник»). Для тебя начался искус, он продлится тысячу и один день. В любой момент искуса ты можешь сказать, что это – не по тебе, и мы перестанем тобой интересоваться. Совсем и навсегда! Второй раз вступить в Тарикат нельзя: впрочем, если ты будешь так глуп, то можешь попробовать! Когда тысяча и один день окончится и ты не скажешь «нет» – ты снова поклянешься, уже по-другому, и тогда уже не сможешь выйти из Тариката. Ты меня понял?
– Да – в полумистическом ужасе пробормотал Абдаллах.
– Тарикат – это Путь, в котором тебя постоянно будет сопровождать Наставник, и не иначе, – продолжал старик. – Только для посвященных из числа потомков Мухаммеда в самом конце Пути иногда оказывается так, что Наставника рядом больше нет, – и это значит, что тот посвященный стал шейхом, имамом, и у него единственный наставник – Аллах. С тобой так не будет, ведь ты не из племени Курейш! И тем более не из рода Хашим!
Наставник для тебя – это божество! И сейчас для тебя это божество – я. Возражения – недопустимы, пусть даже я прикажу тебе сунуть руку в огонь. Вопросы – допустимы, но очень нежелательны: все, что ты должен знать, ты своевременно узнаешь; если что-то узнаешь сам – посоветуйся со мной, мы обсудим, насколько истинно то, что ты узнал. А вот я тебе порой буду задавать вопросы. Иногда они покажутся тебе нелепыми или слишком простыми. Но помни – все мои вопросы на самом деле очень сложны! Они тщательно обдуманы поколениями Учителей, бывших прежде: найти такой вопрос – мы называем их «развивающими» – честь для шейха! Это настоящее открытие! А для ученика – великая честь ответить на такой «простой» вопрос! Сначала у тебя это не будет получаться, и я подскажу тебе первые несколько ответов, а дальше буду лишь давать время на размышление!
Никаких дел ты не должен предпринимать самостоятельно, под угрозой того, что мы тебя покинем: все такие предложения сообщать мне! Никому ни слова о том, что ты вошел в Тарикат! Пока кишки человека скрыты – он жив; если они выходят наружу, человек умирает. Пока корень дерева скрыт, оно цветет и плодоносит; выкопай корень, и дерево засохнет. Так и здесь: ты будешь жить, пока о тайном будут знать лишь те, кому это дозволено.
Твое тайное имя будет ибн Инджиль, сын Доброй Вести. Никаких попыток узнать других членов Пути! Я – скоро умру; твой новый шейх будет знать твое тайное имя. Ну, вот и все пока! Остальное – по ходу дела...
Старик явно торопился, проговаривая эти слова, и наконец бросил кусочек смолы в кувшин. Потянуло голубым дымком с резким, своеобразным, маслянистым запахом. Старик жадно впился губами в мундштук, стараясь не упустить ни облачка дыма, наслаждался, плямкая губами. Потом повернул наргиле, заботливо снял с него свой мундштук, и сказал Абдаллаху:
– Теперь ты!
Абдаллах втянул горьковатый дым, пожал плечами...
– Еще! Еще! – не отставал старик. Потом, удовлетворенный, потребовал:
– Теперь давай сюда!