Глава 44

Глава 44

Взятый напрокат автомобиль был жалким подобием «дюсенберга», который Ник оставил в городе. Отныне его «бьюик» станет единственной машиной, и место в гараже будет оставаться пустым. Он еще раз взглянул на соседнее сидение, и даже в темноте разглядел чек со всеми его нулями, таращившимися на него. Одобрил бы дедушка его поступок? Ник скучал за ним сейчас больше чем когда-либо. Воспоминания о плакавшем мальчике, стоящем возле своего дедушки, возвратились к нему, терзая его душу.

«Как можно просто перестать кого-нибудь любить, дедушка?»

Собственные слова витали в его разуме, будто это было вчера, когда он просил измученного старика не умирать.

«Ты не перестанешь меня любить, Ники. Так предусмотрено Господом, ты будешь помнить меня, а потом снова увидишь».

«Но я не хочу тебя помнить, дедушка. Я хочу, чтобы ты был здесь, со мной».

«Я тоже хотел бы этого, мой мальчик. Но я устал... я готов идти домой».

Он плакал той ночью, когда мама оттащила его от дедушкиной кровати. А позже, когда человек, которого он любил больше всего на свете, отошел в мир иной, чувство холодного потрясения воцарилось в его душе.

Со временем он понял, что его дедушка оставил ему нечто большее, чем просто воспоминания. Он оставил ему автомобиль, самое ценное, что у него было, хотя Нику еще было далеко до того возраста, кода можно было садиться за руль.

Слезы наполнили глаза Ника. Подъезжая к городу, он смахнул их, решив больше не плакать о своем дедушке. Он сделал то, что должен был, чтобы закончить окна.

Теперь автомобиля нет, но дедушка по-прежнему есть. Он все еще здесь, в памяти Ника, в его сердце. Голос его дедушки никогда не умрет.

«Радость бесплатна, Ники, но счастье имеет свою цену».

Ник задумался, есть ли у него то, что делает человека счастливым. Он преодолел большое расстояние, что­бы достать деньги на окна, но Господь показал ему сегодня, что он делал это в большей мере ради Брук, чем для Бога.

Нику понадобились дни борьбы с Господом, чтобы понять, что витражи должны быть созданы для Его Отца. И если он хочет, чтобы эта жертва была чистой, то он должен отказаться от всяких взаимоотношений, которые этому помешают. Брук не поняла бы этого, и она не смогла бы разделить это страстное желание трудиться с Ним. Только христианин смог бы понять это, это различие создавало слишком большую пропасть между ними, но он не хотел ее замечать.

Истощенный недостатком сна, он проехал темными улицами Хайдена и въехал в свой район. Огни, очертания домов и тени — все смотрелось по-другому из этой, другой машины... более мрачно... более угрюмо. Подъехав к своему дому, он увидел, что случайно оставил гараж открытым, так чтобы он мог загнать в него «дюсенберг», но «дюсенберг» теперь был уже частью большой коллекции классических автомобилей.

Он поставил взятую напрокат машину в гараж, заглушил двигатель, и некоторое время оставался в темноте. Как долго его не было? Пару дней? Три дня? Искала ли его Брук или отказалась и снова уехала в Колумбию, чтобы забыть о нем и об окнах? Этого ли хотел Господь?

Он поднял чек и коробку с соседнего сидения, вышел из машины и направился к двери. Она оказалась открытой. Разве он забыл закрыть ее, когда уезжал?

Он вошел в кухню, поставил коробку и положил чек на стол, включил свет, и огляделся: все ли в порядке. Студия была нетронутой, хотя она выглядела так, будто кто-то в ней побывал. Он вошел в комнату, включил лампу и увидел, что все его эскизы были на месте. Он возвратился в гостиную, и ему показалось, что на кушетке кто-то есть.

Одеяло... женщина.

Глаза Брук открылись, она приподнялась и села в полумраке, смотря на него заспанными глазами. У нее не было ни грамма косметики на лице, и глаза были покрасневшие. Волосы беспорядочно прилегали к ее лицу.

- Ник, — сказала она охрипшим со сна голосом, — ты вернулся. Ты... с тобой все хорошо?

Он хотел подойти и обнять ее, но усталость, замешательство и его решение следовать Божьей воле оказались сильнее. Вместо этого он непоколебимо стоял на месте.

- Все хорошо, — произнес он, — я не заметил твоей машины, а как ты вошла?

- Сонни впустил меня, — сказала она, — они с Рокси забрали мою машину. Я не знала, где тебя искать. Я так... волновалась.

- Не стоило, — сказал он, — мне просто нужно было время, чтобы кое-что сделать.

- Сделать что?

- Подумать, — тень, которую отбрасывала лампа, делала его взгляд холодным, — о тебе, о нас, о витражах.

Он засунул кончики пальцев в карманы и угрюмо сделал несколько шагов вперед.

- О Божьем плане для моей жизни... и твоей. Кое-что прояснилось у меня в разуме, пока я пытался разыскать деньги на окна.

Он увидел, как на ее глазах выступали слезы, растворяя те стены, за которые он сам себя поместил.

- Ник, я пыталась возвратить скульптуру, — сказала она, — я поехала в галерею и попросила Хелену, но она ее продала. Она не сказала мне, кто ее купил, и я ничего не могла поделать...

Ник не мог смотреть на нее.

- Ты не должна была об этом беспокоиться.

- Ник, почему ты так сердишься, заглушила из-за этого?

- Я не сержусь, Брук. Я устал. Я не спал с того времени, как уехал. И если быть честным, я не в лучшем настроении.

- Из-за скульптуры? — прошептала она, — Ник, я продала ее только ради того, чтобы мы смогли продолжить работу, чтобы я могла остаться в Хайдене с тобой.

- Понимаешь, Господь кое-что показал мне. Это добывание денег было не для Него, а для нас.

- Ник, это была жертва. Даяние. Разве это плохо?

- Да, если у нас были неверные мотивы. Господь показал мне, что это должно делаться только ради Него.

- То есть... Ты не хочешь работать со мной? Ты хочешь найти кого-то другого?

- Нет, — быстро произнес он, — нет, это не так. Я хочу работать с тобой. Но это должна быть только работа. Только Бог.

Она долго стояла ошеломленная, не зная, что сказать. В конце концов, будто ему было слишком тягостно выносить молчание, он взял коробку, которую принес с собой, и открыл ее. Осторожно он вынул скульптуру и передал ей.

Она облегченно вздохнула.

- Ты выкупил ее! Ты был тем, кто купил ее! Как? — спросила она. — Откуда появились деньги?

Когда он заглянул в ее глаза, весь гнев ушел.

- Они пришли от жертвы, которую я собирался принести Господу. Тогда я понял, как нелепо все это выглядит. Брук, я продал машину, чтобы достать деньги, и часть из них я потратил на скульптуру. Что в этом плохого?

- Ты продал машину? — дрожащим голосом произнесла она, опустив руки. — О, Ник. Зачем?

- Ради всего того, о чем мы говорили, когда согласились делать окна бесплатно, — сказал он слабым голосом, — ради призвания, которое я чувствую, чтобы сделать эти окна. Ради жертвы, которую я хочу принести Господу. Но я все испортил.

Она сделала шаг к нему, он отступил.

- Ник, ты не должен был продавать машину. Мы могли бы достать деньги другим путем. Мы могли бы...

- Я хотел это сделать, — сказал он ей, — это был мой выбор. Моя жертва.

- Именно поэтому я и хотела продать скульптуру. Из-за призвания... и жертвы.

Его лицо исказилось от боли, когда он пытался найти слова.

- Брук, то, что я сделал — неправильно. Я не должен был использовать то, предназначенное на Божий дом, чтобы купить вещь, которая в моих глазах символизировала наши отношения. Я перестал смотреть на Бога. Я покаялся в этом, и Он простил меня. Однако Бог показал мне различие в наших ценностях.

- Я ценю эту скульптуру! — смущенно сказала она, — ты думаешь, что это не так из-за того, что я продала ее, но я ценила ее так же, как ты ценил свою машину.

- Я говорю не о скульптуре, Брук, — проговорил он, поворачиваясь к ней спиной, — я говорю о том, во что мы верим. Ты сама когда-то об этом говорила, мы видим вещи по-разному.

Она пристально посмотрела на него.

- Ник, ты должен знать, что сегодня ночью что-то произошло, когда я сидела здесь и ждала тебя. Я молилась и сказала Господу...

Он резко повернулся, услышав эти слова, их глаза встретились, и в этот миг тяжелая, каменная статуэтка выскользнула у него из рук. У него перехватило дыхание, когда она упала на пол, выложенный керамической плиткой, издав холодящий сердце звук.

Брук вскрикнула и бросилась на колени, но было слишком поздно, Пальцы на женских руках были отбиты.

- О, нет, — проговорила она, собирая осколки, — О, нет.

Он стоял неподвижно и был настолько ошеломлен своей небрежностью, что потерял дар речи.

Брук встала на ноги, держа разбитую скульптуру в своих руках, как раненую птицу. В ее глазах не было мольбы, только унылое, тусклое мерцание слез.

- Наши взаимоотношения — это тоже твое призвание, Ник, — проговорила она, — но я все еще предана окнам.

Ник смотрел, как Брук взяла разбитую скульптуру в свои руки и покинула его дом, чтобы возвратиться к себе.