3. Милосердие

Неопровержимые свидетельства тесной связи милосердия и совершенства — тексты Лк 10, 15–38; Мф 25, 31–46; 1 Кор 13 и Песни Песней[2146]. Милосердие посвящает нас в тайну Бога (1 Ин 4, 16)[2147].

Любой отец Церкви подписался бы под определением, данным Фомой Аквинским: «Совершенство христианской жизни пребывает в лоне милосердия»[2148]. Согласно Посланию Псевдо–Варнавы, мы созданы, чтобы любить, поскольку мы «чада Милосердия»[2149]. Та же точка зрения, но более разработанная, следует из полемики Иринея Лионского с гностиками: «Ни к чему знание без любви к Богу, ни постижение тайн, ни вера, ни пророчества; все никчемно и суетно без милосердия…»[2150]. Для Иоанна Златоуста милосердие — это вершина духовной горы добродетелей[2151]; для Симеона Нового Богослова милосердие есть глава тела человека духовного, другие добродетели суть его члены[2152].

1. Усиленная аскеза монахов. Рассуждая об умеренности, Василий Великий заключает: «Неужели ты не видишь, как другие заповеди теснятся вокруг единого предписания?»[2153].

Чтобы ответить на этот вопрос, достаточно прочитать Трактат о милосердии Феодорита, в который включены Жизнеописания сирийских монахов Феодорита Кирского. Он стремится показать, что истинной причиной аскетических подвигов, о которых он повествует, является милосердие[2154], которое заменяет мученичество. В особенности это приложимо к христианскому безбрачию[2155].

1. Подвижники древности мало говорят о милосердии. Действительно, они охотно признавались, что лишь оплакивали утраченное спасение. Письменные трактаты «О милосердии», в которых не было и намека на системность изложения, — феномен более позднего времени. Павел Евергет, который исследовал всю аскетическую литературу, предшествовавшую его времени, представил только одну главу о любви Божьей и в ней только половину столбца, взятого из Патерика[2156]. Об этой великой «тайне»[2157] хранят молчание по смирению или из страха впасть в прелесть[2158]. Наверное, можно сказать, что подвижники показывали свою любовь через рвение, с которым они применяли ее на практике.

2. Милосердие для созерцающих является скорее средством, «вратами познания…»[2159], тогда как «наша цель — сделать все для богопознания»[2160]. Следующее замечательное высказывание Филоксена Мабугского поясняет эту мысль: «Поскольку духовная жизнь разума состоит в божественном созерцании, блаженный Павел восклицает: “Я не воспаряю к созерцанию, если оставляю в стороне милосердие. И если я не могу приблизиться к нему законным путем милосердия, я и не желаю его. И даже если бы оно было ниспослано мне как дар, еще до того, как я взрастил в своем сердце милосердие, я не захочу его до тех пор, пока я не достигну его через милосердие»[2161]. «Истинное познание» и милосердие тесно связаны и нерасторжимы[2162].

Чтобы выразить идею любви, иудеи использовали только один глагол — aheb и существительное, образованное от него — ahabah. Греки употребляли четыре глагола: ???????? (любовь родителей по отношению к детям), ???? (от него образовано слово ????, пристрастие, помраченное нечистыми помыслами), ?????? (дружеские отношения), ?????? (Библия именно ему отдает предпочтение, чтобы сохранить во всей новизне реальность, не известную языческому миру. У Гомера глагол ?????? означает принимать и дружески относиться к кому?либо или же одобрять что?либо).

Существительное ????? не встречается в памятниках языческой письменности; имеется в виду библейское понятие, выраженное средствами греческого языка. Греческие отцы обычно обозначали этим словом христианское милосердие. Феодорит, Диадох Фотикийский, Псевдо–Макарий и Ареопагит употребляют слово ????, чтобы охарактеризовать более горячую, пылкую адарё. У Исихия эти два термина практически синонимичны. В дальнейшем могли добавляться термины ????? и ?????? (благоволение), используемые иногда в качестве синонимов для обозначения милосердия.

1. Бог не любит ни мир, ни людей. Философия предлагает понятие высшего Блага, которое исключительно желаемо, но способно любить только самое себя, срывающееся в безразличие и уединенное блаженство, исключающее потребность и возможность дружеских отношений[2164].

2. Человек устремляется к Богу, и желание быть в Боге исходит из его естества[2165]. Любовь, как утверждает Сократ в «Федре», окрыляет душу, чтобы стало возможным возвращение к Полноте Истины, Праведности, Премудрости, Красоте, Познанию[2166]. Перводвигатель Аристотеля «приводит в движение все как носитель любви», ????? ?? ?????????[2167].

3. Счастье не состоит в любви. Любить означает стремиться к самосовершенству, Бог же обладает совершенством в своей самочинности (?????????)[2168].

1. Любовь, божественная реальность. Бог есть любовь (1 Ин 4, 8. 16), и это есть тайна, к которой мы можем прикоснуться через Иисуса Христа, познавая в нем любовь, которую имеет к нам Бог (1 Ин 4, 16). Таким образом, любовь выражает самую тайну Бога[2169]. Вот почему духовные авторы опасались касаться этого вопроса[2170].

1. Если человек любит Бога, это «любовь от Бога» (1 Ин 4, 7). Иоанн учит, что любовь по своему характеру имеет божественное происхождение и что человек бессилен достичь ее лишь собственными усилиями[2171].

2. Блаженство, спасение состоит в любви. По ап. Иоанну, вечная жизнь состоит в отношениях, которые Бог хочет установить с человеком, являя ему свою любовь, при посреднйчестве Своего Сына (Ин 17, 3).

???? и ?????, amor concupiscentiae и amor benevolentiaey любовь-наслаждение и любовь-благоволение

Любовь Божья не может быть «желанием собственного совершенства», платоническим ёрсос;. Божественная &уатгг| — любовь преизбыточествующая[2172]. Отец на небесах не ищет большего, что наполнило бы его; но напротив, он сам хочет открыть свои сокровища[2173]. Григорий Нисский говорит: «Создатель рода человеческого не был движим никакой необходимостью в творении человека… Итак, человек призван к жизни, чтобы соучаствовать в Божественных благах»[2174]. Предвосхищающая любовь (?????????) являет себя на протяжении всей истории спасения; любовь к людям (???????????), согласно излюбленному определению греческих отцов[2175].

Противоречат ли друг другу эти две «любви»?[2176] Бог по определению есть agape. Однако в основе деятельности людей как чад Божьих две тенденции: eros, сугубо человеческий род любви, которая состоит в нашем стремлении исполнить свое предназначение, и agape, божественный образ любви, наша сопричастность щедрой любви трех Лиц Пресвятой Троицы, источник дара, источник жертвы[2177]. Eros выражает алчное желание человеческого сердца, agape есть дар Духа, благодатно пребывающего в сердце человека. Посему две любви едины в своей двойственности. В то время как желание философов было движением лишь вводном направлении, Бог–Отец внушает желание лишь для того, чтобы удовлетворить его; изначально eros исполнен и утолен[2178]. У Григория Нисского eros приближен к опьянению и исступлению, которые можно испытать в присутствии Бога–Любви[2179].

Любовь к Богу есть «врожденное состояние нашей души, оно отвечает естественной потребности…»[2180]. Василий Великий был среди первых, кто сделал любовь к Богу предметом рассмотрения. Во второй главе Великого Правила он говорит: «Любовь к Богу не учат»[2181], она существует как главное желание, предрасположение, семя[2182]. Стоическое и филоновское учение о «семенах добродетели» уже Оригеном было применено к милосердию[2183]. Таким образом, всякое возрастание в милосердии творит бытие[2184].

Любовь к Богу есть в то же самое время величайшая заповедь (Мф 22, 38). «Затем следует школа заповедей Божьих, — продолжает Василий Великий, — где это семя взращивается с прилежанием»[2185]. Для Василия Великого соблюдение заповедей состоит исключительно в восприятии гласа Божьего, который создает мироздание и управляет им[2186].

Любовь — «царица добродетелей». Она «не рождается сама по себе»[2187], а из «внутренней свободы»[2188], лежащей в основании любой добродетели.

Учение Платона не оставляет сомнения в том, что любовь к Богу (????) состоит в определенном желании (????????)[2189]. Более того, по Василию Великому любовь к Богу как «семя разума» проявляется на психологическом уровне прежде всего как сильное желание самосовершенствования, «страстное, острое, нестерпимое, неистовое»[2190].

К концу Второго Великого Правила Василий Великий говорит уже о личном переживании[2191], связанном с любовью к Богу: «Перед судом Христовым он [дьявол] представит нашему Судье наше небрежение божественной любовью как оскорбительный упрек самому Христу… Это оскорбление, брошенное в лицо Господу, и эта подлинная надменность дьявола, бахвальствующегося своей победой, мне представляется наказанием более тяжким и невыносимым, чем все муки геенны»[2192].

Это личное переживание св. Василия Великого вдохновляется не корыстным интересом, но любовью, которая, как кажется, забывает о своей награде, по крайней мере в той степени, в какой ограниченное существо способно на это по благодати Божьей. Однако в этой адаре и состоит уже вознаграждение, ибо сам Бог есть милосердие: «Бог есть истинно Бог для тех, кто соединен с ним узами милосердия»[2193].

Подобная любовь «духовна», поскольку она либо сообщает, либо предполагает наше уподобление Богу–Любви. Следовательно, мы понимаем, что она встречается достаточно редко. Для Максима Исповедника она существует только в тех, кто избавился от любых следов себялюбия[2194]. Однако, если она достигнута, она очищает душу от всяческой скверны, страстей, угнетающих душу, и эта любовь убеждает нас «взирать равнодушно не только вещный мир, но и нашу временную жизнь»[2195].

Любить Бога во имя самого Бога означает также принимать все произведения рук Божьих, любить все созданное им и дивный порядок, который царит в нем, то есть соблюдать заповеди, особенно «вторую», которая состоит в любви к ближнему. Невозможно, утверждает Максим Исповедник, истинно любить Бога, не любя ближнего, или любить ближнего, не любя Бога[2196]. Таково есть неделимое единство двух любовей, которое дает нам способность любить Бога в ?????, которая ничего не ждет взамен, той любовью, которая подает другому: «Ибо алкал Я, и вы дали мне есть… Господи! Когда мы видели тебя алчущим, и накормили?.. Истинно говорю вам: так как вы сделали это одному из сих братьев моих меньших, то сделали Мне» (Мф 25, 3540). Итак, «любовь Божия состоит в отношении ко всякому образу Божию, как к самому Богу»[2197].