3. Обзор направлений духовной традиции восточного христианства

На Западе духовные школы различались либо по национальному признаку, либо по принадлежности к тому или иному монашескому ордену. На Востоке монашеских орденов никогда не существовало; что касается национального признака, то при всей этнической самобытности на духовном учении никак не отразились националистические устремления. Поэтому здесь невозможно применить западные принципы различения школ[110].

Тем не менее было бы большим заблуждением отождествлять «восточную духовность» с упорядоченной системой общих принципов. Часто при всем сходстве понятийного аппарата наблюдается разнообразие содержания, которое варьируется от крайнего мистицизма до пустого морализаторства. Истину следует искать в достаточно широкой самой по себе «золотой середине» духовной ортодоксии.

Духовность — это жизнь, и как таковая она развивается в процессе истории. Но история, лишенная событий, история идей без нововведений, без прений есть отсутствие истории. История не вычерчивается по заранее намеченному плану — ее созерцают, ею восхищаются, открывая в ней многоразличную Премудрость Божью (см. Еф 3, 10).

С другой стороны, чтобы исследовать огромный лес, в нем прокладывают тропинки в разных направлениях. Можно ли сделать что–либо подобное на духовной почве? Где найти четкие критерии? При устранении внешних обстоятельств остаются лишь внутренние черты самой духовной жизни. Речь идет о божественной жизни, которая реализуется в жизни человека, которая, будучи включенной в сотворенное мирозданье, развивается в обществе.

Единственная и общая для всякой духовной жизни цель состоит в полном и совершенном обожении. Но самый способ понимания и достижения этой цели обретает различные формы, в зависимости от воззрений человека на себя и свою человеческую природу: посвятить ли себя исключительно внешней деятельности или же развитию своих способностей к богопознанию, устремиться ли к созерцанию через разум или через сердце, идти в одиночестве или опираясь на видимый космос и сообщество людей.

Мы выбираем именно этот критерий — одновременно антропологический, космологический и социологический, — чтобы выделить пять основных тенденций восточной духовности. Впрочем, история показала, что это разграничение не более чем простая игра мнений. Конкретные факты подтверждают реальность этих устремлений.

Христианство зародилось как духовное движение в лоне иудаизма. Христианское богословие и институции в значительной мере определяются местом их происхождения[111]. Отношения Бога со своим народом традиционно мыслятся в категории союза; подобные отношения не склоняют к умозрениям, а побуждают к практике соблюдения заповедей[112]. Христиане будут жить и верить в простоте послушания Евангелию, пока отдельные мыслители не предпримут попытку передать христианское откровение в виде философской системы. Продолжительность «дофилософского» периода была различной в различных регионах. Он был более длительным в тех странах, куда христианство проникло раньше эллинистической философии, например, в Сирии — ареале сирийского языка (Афраат, Ефрем и еще в начале VI в. Иаков из Саруга). Здесь возобладали умеренные и сдержанные психологические воззрения, удивительно полное догматическое учение, мораль, проникнутая от начала до конца духом милосердия.

Впрочем, эта «практическая» тенденция полностью не исчезнет никогда и обретет убежденных последователей среди великих духовных учителей Востока.

Подобные воззрения не могли удовлетворить мыслителей, вкусивших эллинскую мудрость, давно провозгласившую устами Анаксагора Клазомена: цель жизни — это theoria, знание, умозрение, созерцание. Эту аксиому мы находим в творениях Климента Александрийского[113]. Так развивалось удивительное убеждение, что вера и поступки непосредственно не ведут к совершенству, но они вводят в созерцание; человеку открыт только путь, который отцы называют умным деланием.

Если Евагрий в IV в. и установил границы theoria, он не касался ее содержания. После него многие в это внесли свой вклад. Богатство многовековой традиции созерцательной жизни вдохновило Макария Коринфского (+ 1805) и его друзей, благодаря которым мы располагаем знаменитым Добротолюбием[114] ^— «самим орудием обожения», как пишет Никодим Святогорец во вступлении[115].

Иногда задаются вопросом: увлечение греческих отцов theoria исходит от Библии или же унаследовано от философии[116]? Совершенно очевидно, что с самого начала перед христианскими созерцателями возникает серьезная проблема: опыт богообще–ния переживается исключительно на уровне разума, или необходимо войти в непосредственное богообщение[117], минуя размышление, понятия, образы? Все более и более отдают себе отчет в том, что «духовная» реальность в христианском смысле не может отождествляться с реальностью умозрительной в греческом понимании[118].

Традиционное изображение Моисея, поднимающегося на Синай, помогает прояснить этот вопрос: с трудом переходя от одного интеллектуального концепта к другому, достигнув однажды высшей ступени умозрения, постигают, что Бог еще далеко. Тогда выбирается другой путь — путь «неведения», путь «любви» или «восхищения»[119].

Духовный опыт, духовность сердца

Опыт познания Святого Духа доступен только в мистических переживаниях? Понятие «опыт» является одним из ключевых для мысли XX в.: человек представляет собой совокупность психологического сознания, восприятия, которое охватывает собой внутреннее бытие личности. Входит ли сюда божественная благодать?[120]

Устремленность к познанию сверхъестественного хорошо известна на Востоке с древних времен[121]. Некоторые авторы доходят до категорического утверждения, что перестать чувствовать действие Духа Святого означает утратить Его: «Подобно тому, как беременная женщина чувствует движения ребенка во чреве своем, так же и мы, через чувство радости, веселия, ликования в нашем сердце, знаем, что Дух Святой живет в нас»[122].

Мессалиане, категорически настаивавшие на необходимости испытывать чувство пребывания в состоянии благодати, были осуждены в конце IV века[123]. Православные авторы никогда не помышляли отрицать трансцендентность Бога, таинственность его присутствия в нас. Если даже наши чувства не являются единственным и непогрешимым проявлением божественной жизни в человеке, тем не менее «они суть знак совершенного духовного здравия», отмечает Феофан Затворник[124].

Диадох Фотикийский, будучи противником мессалиан, однако, часто прибегал к их терминам: ????????  — ощущение, ????? — опыт, ??????????  — полнота[125]. Этот язык типичен для авторов, которые с особенной любовью читали Духовные проповеди Псевдо–Макария и всех тех, кто подчеркивает значение сердца в духовной жизни[126].

Стремление к учености в мистической жизни противостоит почитанию изображений, наглядных выражений. Материальная реальность этого мира отвлекает от созерцания: необходимо закрыть телесные очи, чтобы открыться навстречу духовному[127]. Но с другой стороны, как только его духовное зрение становится просветленным, как только взгляд очищается, отказываясь от видимых вещей, гностик возвращается к этому первобытному блаженному состоянию, когда все, что его окружает, является для него уже не опасным прельщением — но голосом, который говорит ему о Создателе[128].

Все великие мистики внесли свой вклад в развитие принципов theoria physike[129], но более всего об этом писали простые аскеты, происходившие из народа, «паломники», которые глубоко жили «пасхальной радостью Восточной Церкви»[130] и которым удавалось живо вспоминать о Христе повсюду, созерцая любое из Его творений[131].

Такова цель восточной иконографии: распознать смысл видимых форм, которые попадают в поле зрения, чтобы постичь их божественный смысл[132].

Исихасты, лучшие представители созерцательной традиции Востока[133], были убеждены, что совершенная молитва расцветает исключительно в пустыне, в одиночестве. Тем временем крест Христа восстанавливает всю реальность. Однако христианство не может исключить другой путь — жить, общаться с людьми и в то же самое время пребывать с Богом, открываться навстречу богатству человеческой мысли, неповторимым желаниям каждого и одновременно с этим быть уверенным в исполнении единственно воли Божьей.

В некотором смысле можно принять утверждение Кассиа–на[134], который возводит монашескую жизнь ко временам Апостолов, видя в общинах первых христиан образцы подобного жития[135]. Собственно общежительное монашество начинается при Пахомии (+ 346). Созданием первых установлений оно обязано Василию Великому[136]. Идеал, сформулированный в Правилах Василия, был непреложным на Востоке. Этому постоянству немало способствовало законодательство Юстиниана I, а позже — «сту–дитова реформа», которая оказала глубокое влияние на византийское и славянское монашество, черпавшее вдохновение в «верности отцам»[137].

Достаточно бросить беглый взгляд на историю[138], чтобы отдать себе отчет в том, в какой степени восточное монашество, его правила, обычаи, язык и так далее воздают должное деяниям этих великих законодателей.

Общежительное монашество Василия предполагает жизнь в евангельской общине, где общество братьев не становится препятствием к единению с Богом, а, напротив, является драгоценной помощью не отпасть от него[139]. Впрочем, что справедливо для монастыря, то является идеалом для всей Церкви[140].

Итак, среди христиан всегда найдутся такие, которые будут говорить с жаром об обязанности жить в Церкви, чувствовать вместе с Церковью, участвовать во всей ее жизни, «ибо она приятна Господу, и полагаться на нее и лишь нее одну во всем, что необходимо для спасения»[141].

В эпохи, насквозь проникнутые эллинским духом с его идеалом философии как любомудрия, особую роль приобретают боговдохновенные слова, прилагаемые ко Христу, «премудрость от Бога» (ср. 1 Кор 1, 30), просвещающая и собирающая в единство человеческое бытие. Отцы Церкви представляли истину христианской веры как совершенный образец для философии[142], поэтому совершенная жизнь подвижника называется философским житием[143].

Понятия аскеза и мистика[144] также имеют эллинское происхождение. Однако в качестве заглавий творений, посвященных систематическому рассмотрению духовной жизни, они появляются в позднейшую эпоху[145].

Согласно распространенному ныне утверждению, богословие является общей дисциплиной, рассматривающей в совокупности божественное откровение и отвечающую ему веру[146]. Зачастую внутри этой дисциплины различают два раздела. Первый из них рассматривает вопросы, касающиеся собственно Бога, другой — творений Божьих (de operibus divinus). Духовное богословие входит составной частью в последний, ибо обожение человека является одним из «деяний» Бога. Однако эта терминология не вполне совпадает с древней традицией греческих отцов. Для последних ???????? представляет собой «познание Святой Троицы»[147]. Тогда как «деяния» Бога принадлежат ?????????, домостроительству[148]. Следуя этой традиции, мы будем говорить не о «духовном богословии», а о «духовном наставничестве», или, точнее сказать, о наставлениях духовных писателей (ибо подлинное «духовное знание» приходит не от поучений, а от личной молитвы)[149].