3. Сердце

Понятие сердца, пишет Б. Вышеславцев, занимает центральное место в мистике, в религии и в поэзии всех народов[718]. Многие восточные авторы берут сердце как символ, чтобы подчеркнуть свое отличие от «рационалистического» Запада, который, как кажется, весьма часто забывает, что сердце является основой христианской жизни[719]. В самом деле, как часто мы встречаем слово «сердце» в восточной духовности![720] Говорится о хранении сердца, о внимании сердца, о чистоте сердца и мыслей, желаний и решений сердца, о молитве сердца, о божественном присутствии в сердце и так далее.

В Библии сердце включает в себя всю полноту духовной жизни, которая должна включать в себя всего человека, со всеми его способностями и видами деятельности[721]: в нем обитает верность Господу (см. Рим 11, 3–4). Часто эти библейские выражения для отцов и средневековых авторов казались семитизмами. Они считают своим долгом прибегать к парафразам и замечаниям, что ясно обнаруживает духовные установки, которые они разделяют.

От природы склонные к умозрению, греки, конечно, не случайно заменили библейское слово lev, levav словом ????. По Григорию Богослову это «сердце чисто» Пс 50, 2 — ??????????V[722]. Напротив, западная духовная литература средних веков противопоставляла cordis — affectus — intellectus — ratio. Для Фомы Аквинского евангельская заповедь любить Бога всем сердцем своим (Лк 5, 27) есть не что иное, как «actus voluntatis quae hie significftur per cor»[723]. Вскоре, однако, как реакция на это проявилось, в особенности в народном благочестии, почитание «чувств»[724]. И для Феофана Затворника «сердечная сторона» и «чувственная сторона» являются одним и тем же[725].

Понятие сердца, таким образом, есть одно из наиболее двусмысленных, и духовные писатели отдают себе отчет в этой трудности[726]. Психологический метод, к которому обычно прибегают в дискуссиях на эту тему, никогда не прояснит этот вопрос. Прежде всего пытались вписать сердце в схему психологической структуры человека и только после этого задавались вопросом, какую функцию такое «сердце» может выполнять в духовной жизни. На самом деле следует поступить наоборот. Библейское понимание сердца ставит прежде всего религиозные проблемы. Более или менее осветив их, можно спросить себя, как они отражаются на психологической структуре человека[727].

«Как зеница ока является, так сказать, точкой соприкосновения двух миров, внутреннего и внешнего, так же должна находиться в человеке, — полагают отцы, — таинственная точка, через которую Бог входит в жизнь человека со всеми своими богатствами»[728]. Известно, что рай Платона, «то, что есть лучшее в душе», «водитель души», способность к богообщению, есть ????, разум[729]. Эта традиция, исправленная и христианизированная, настаивает на классическом определении молитвы: восхождение ????,’a к Богу[730].

Но эта терминология всегда заключает в себе опасность, ибо непроизвольно вносит в мистическое богообщение определенную долю лицеприятия. Она была бы только лишь одним из многих отношений, которые проявляются в нашей жизни, потому что nous есть всего лишь одна, пусть и высшая, из наших способностей. Мистики последующих поколений не говорят более об «органе», о «способности», но ищут точку соприкосновения между человеком и Богом в «глубине души»[731], или «сущности души»[732], в «средоточии», или в «корне» жизни, где концентрируются все потенции души. У разных народов эта центральная точка называется сердцем. Поэтому не удивительно, что термин ?????? должен был вновь обрести свое значение и у греков[733], но, в особенности у русских[734]. Классическим определением молитвы, таким образом, будет преображение ума и сердца, восходящих к Богу[735].

«Сердце питает энергию всех сил души и тела», говорит преп. Феофан Затворник[736], сообразуя свою мысль с языком Писания[737]. Оно есть мое «я», «источник» человеческих деяний[738], «средоточие всех сил человека: духа, души, жизненных и телесных сил»[739]. Человек в ответе за свои поступки, однако они не тождественны всецело ему, его сердцу.

Сердце, как начало целостности человеческой личности, определяет также устойчивость множественности последовательных моментов жизни. Мы не способны на действие, которое длилось бы вечно. Боссюэ видит в этом ошибочное желание «связать совершенство этой жизни с деянием, сообразным лишь с жизнью будущего века»[740]. Но идеалом христианского Востока всегда было «состояние молитвы» (??????????), то есть обычное расположение, каким?то образом заслуживающее называться молитвой само по себе, вне действий, которые оно производит более или менее часто[741]. Это состояние молитвы в то же время является состоянием всей духовной жизни, устойчивым расположением сердца[742].

Определение духовного человека включает в себя присутствие Святого Духа[743]. Следовательно, «чистое сердце — это обитель божества»[744]. «Ах, сердце малое и тесное, которое дает приют в себе, как в тихой обители, сущему на небесах и невместимому земному!»[745] Добродетель по своему определению есть устойчивое расположение духа[746] и в то же самое время участие во Христе, в божественной жизни[747]. Таким образом, она состоит в расположении сердца. Вот почему русские авторы почти единодушно рассматривают христианскую веру как «непосредственность сердца»[748]. Совершенство веры есть истинное знание[749], любовное созерцание: «Ах, чистое око сердца, — восклицает еще раз Мартирий Садонский, — благодаря своей чистоте ты видишь без покровов того, при виде которого и серафимы покрывают лица свои! Как любить (Бога), если не сердцем? Где Он откроет себя, как не в нем? Блаженны чистые сердцем, ибо они Бога узрят (Мф 5, 8)»[750].

Благодаря пришествию Духа царство небесное внутри нас, и, следовательно, сердце — поле брани с врагом Бога, читаем мы в прекрасных текстах Псевдо–Макария[751]. Но посему призвание сердца состоит также в том, чтобы соединить Творца со всем творением: если сердце находится в средоточии человеческой личности, именно «через сердце человек входит в отношение со всем сущим»[752], прежде всего со своим ближним. «Есть некий особый путь, что ведет к единению людей, это сердце»[753].

Мы осознаем свои поступки и в состоянии судить об их нравственном содержании. Сердце, напротив, остается тайной, скрытой частью человеческого существа, ведомой только Богу[754]. Если настаивают на том, чтобы знать, как человек может познать себя (и он должен это сделать)[755], авторы отвечают: потому что душа присутствует в себе самой[756]. По степени чистоты ей дается непосредственно интуиция о себе самой[757].

Понятие сердца включает в себя, по словам преп. Феофана Затворника, эту форму целостного и интуитивного знания. Таковы «чувства сердца». «Функция сердца состоит в том, чтобы чувствовать все, что касается нашей личности. Следовательно, всегда и непрестанно сердце чувствует состояние души и тела одновременно с многообразными впечатлениями, произведенными различными деяниями, духовными и телесными, с окружающими нас предметами или с теми из них, которые отражают наше внешнее положение и вообще наш жизненный путь»[758].

Очевидно, что «чувства» не обладают одинаковой значимостью[759], прежде всего невозможно безоговорочно принять трехчастное разделение эмпирической психологии на ум, волю и чувства. Несмотря на некоторые поверхностные описания, «чувства сердца» приобрели у православных авторов нравственное и богословское содержание, которое далеко выходит за рамки обычного психологического понимания. Посему их непогрешимость, их полезность для божественного созерцания зависит от чистоты сердца[760].

Выражение «быть чутким к сердцу» очень часто употребляется в православной духовности. Вначале оно имело отрицательное значение: отдалить всякую дурную мысль, приходящую извне, исцелить сердце, воспитать его в бдительности[761]. Это внимание есть «матерь молитвы» (??????–????????)[762]. Следует внимать себе, чтобы внимать Богу, говорит св. Василий Великий[763].

Естественные желания сердца состоят в устремленности к истинному, к добру, к красоте, к Богу. Преп. Феофан Затворник различает чувства «умозрительные», «практические», «эстетические», «духовные»[764]. «В человеке, оставившем грех и обратившемся к Богу, всецело обновленному божественной благодатью, живет желание духовного мира»[765]. Оно зависит от степени близости человека Богу (сродства, как её называет преп. Феофан[766]).

Быть чутким к голосу этой «соприродности» означает созерцать божественные тайны, которые присутствуют в нас, которые входят в нашу жизнь. Тогда сердце становится источником откровения: «Ощутимый воздух станет, может быть, в меньшей степени присутствующим для наших внешних чувств, Дух же Божий станет близок нашему сердцу, вдыхая без конца в него память о себе, все более пребывая в нас…»[767].