2. Очищение от греха

Чистота, в соответствии с общим для древних религий представлением, есть необходимое условие для того, чтобы приблизиться к священному. Согласно первоначальной концепции, которая обычно имеет тенденцию к самоуглублению, она приобретается не благодаря нравственным поступкам, а благодаря ритуалу и оскверняется при соприкосновении с материальным миром. В Библии понятие чистоты стремится к тому, чтобы стать внутренним и нравственным[1264].

Греческая философия настаивает на очищении с целью Теории: только чистый может достичь Чистого[1265]. Эта тема была воспринята отцами[1266], но в более широком контексте. Они часто представляют совершенство как восстановление первоначального, изначального положения[1267]. С этой точки зрения совершенство совпадает с ????????[1268], но оно включает в себя полноту вечной жизни: «чистейшая» Матерь Божья всецело обожествлена[1269]. Но обычно этот термин употребляется для обозначения первой ступени духовной жизни, praxis. «Духовный метод, очищающий страстную часть души»[1270].

Чтобы определить основные элементы этого очищения, следует прежде установить, что считается дурным: тело, чувства, страсти. Для христиан единственное и подлинное зло есть грех. Он, таким образом, будет основным объектом очищения. Но это затем распространится на все, что соблазняет к греху, и на все, что следует за ним.

Грех относится к предмету веры и, кажется, никогда не входил как общее понятие в историю человеческой мысли. И даже в христианском значении это слово может рассматриваться в более или менее строгом смысле. Прочитав тексты аскетов Востока, Феофан Затворник приходит к выводу, что грех может означать: 1) преступное действие; 2) страсть; 3) состояние души, внутреннее расположение[1271].

Богословие греха, как оно было разработано моралистами Запада, обозначает под именем греха поступок — этим он отличается от порока, обозначающего расположение. Для ап. Иоанна, напротив, грех есть состояние, внутренее постоянное расположение[1272]. Не только человек, взятый индивидуально, — но «мир» лежит в грехе (Ин 1, 29). У ап. Павла грех персонифицируется: он «вошел в мир».

Мы часто находим те же самые выражения в духовной литературе Востока. Духовные проповеди Псевдо–Макария с их тенденцией к мессалианству содержат бесчисленные следы этого учения. Человеческое сердце, даже искупленное Христом, есть бездна, где смешиваются добро и зло, грех и благодать[1273].

Очевидно, православные авторы должны были бороться с учением о соприродности зла, осужденной Иоанном Дамаскиным как мессалианское заблуждение[1274]. Они все знают, что «зло не имеет природы (?? ?????) и что по природе никто не является злым; так как Бог ничто не сотворил дурным»[1275]. Следуя платоновскому принципу отождествления добра и бытия, Григорий Нисский определяет зло как отсутствие бытия[1276]. Как бы это ни казалось парадоксальным, зло, говорит он, «существует в не–бытии» ?? ?? ?? ????? ????[1277].

И, однако, он также описывает зло как динамическую силу: оно рождается, пускает ростки и развивается[1278].

Известно, что вообще для восточных авторов ??????????, состояние молитвы, состояние совершенства и так далее, стоит большего, чем отдельный поступок[1279]. Они склонны рассматривать грех с этой точки зрения, которую Запад называет «менее строгой», но которая все же дает преимущество, будучи ближе к библейскому и литургическому выражению. Такое понимание также избавило авторов от необходимости сложных рассуждений, чтобы изложить учение о первородном грехе.

В житиях святых общим местом может показаться тот факт, что они считают себя великими грешниками[1280]. Уже страницы Ветхого Завета содержат осознание радикальной нечистоты человека перед Богом (Прем 20, 9; Иов 9, 30). Подобно тому, как грехом отмечены истоки человеческой истории, также им отмечена история Израиля и жизнь каждого отдельного человека.

Чтобы нагляднее изобразить характер внутреннего опыта, который приводит нас к этому утверждению, Феофан Затворник прибегает к туманному выражению: «Вы заметили в себе новое, и ваша совесть свидетельствует, что эта новизна — дело ваших рук, лукавое дело, которое уже начало обращаться к вам с укорами»[1281].

Идет ли речь о непроизвольных движениях или намеренных? «Всегда похвально, — говорит Феофан, — каяться, даже если нет согласия. Беспорядочные движения всегда нечисты. Они находятся в сердце и, следовательно, их нельзя считать полностью чуждыми». Чувствуют себя обязанными судить о самих себе исходя из собственных наклонностей[1282].

Нравственное учение Запада тщательно разрабатывает принципы различения между намеренным и непроизвольным. Катаниктические молитвы Востока просят об отпущении «вольных и невольных грехов» [1283].

Грехи «по слабости» не встречаются в увещаниях греческих отцов[1284]. Конечно, Феофан признает, что возможны «грехи по слабости», но он спешит добавить: тот, кто знает свою слабость, пусть не помышляет оправдать себя[1285].

С этим не следует смешивать беспорядочные намеренные и непроизвольные поступки[1286], так как один и другой «грех» разделяет бездна. Тем не менее не молятся о полном отпущении невольных грехов, так как мы ответственны за состояние нашего сердца, а очищение чувств характеризует аскетическое устремление раскаявшегося грешника[1287].

О том, что касается личной ответственности за дурной поступок, известно, с какой настойчивостью греческие отцы часто повторяют: ни дьявол, ни мир, ни дурные мысли, ни сильные страсти не являются достаточной причиной, которая могла бы очистить грех[1288]. Вместе с Иоанном Златоустом Феофан Затворник настаивает: ни глаз, ни другой член тела не виновен — но только лишь развращенная воля[1289].

«Грех есть всегда дело нашей свободы. Сопротивляйся и ты не падешь!»[1290]

Не удивительно то, что отцы применили ко греху общеизвестные тогда философские понятия, и в частности такие, которые относятся к «незнанию». Мораль греков в значительной степени отмечена интеллектуализмом: она представляет добродетель как науку и невежество как порок[1291]. Это невежество обусловлено «плотностью» тела, «завесой чувств»[1292].

В течение веков терминология невежества будет бытовать в языке аскетов. Когда Ориген говорит о ????????, это часто имеет смысл доктринальной ошибки[1293]. Григорий Нисский выбор зла приписывает ошибке разума, который позволяет соблазнить себя обманчивой реальностью. Если зло предстало бы во всей своей наготе, человек бы не поддался ему[1294]. Слово ??????? в соединении с ????? очень часто встречается у Евагрия. Сражаясь с монахом, бесы прежде всего стремятся лишить его ведения[1295]. Так, в христианском смысле, ведение ?????? ??????? существенно отличается от «простой науки» философов[1296]. «Подлинная наука» предполагает соблюдение заповедей. Таким образом, невежество, которое проявляется в грехе, идет вместе с непослушанием, с восстанием против Божьего закона[1297]. Согласно общему принципу praxis есть путь к theoria. Так, причиной «неведения» становится недостаток доброделания[1298]. Когда отсутствует praxis, говорит Евагрий, разум отяжелен страстями и «ускользает», покидает свою работу созерцания[1299]. Грешник погружен в глубокий сон[1300].

В этом контексте прочитываются другие сходные термины, которые объясняют причины греха, например ???????, недостаток размышления[1301] и, прежде всего ?????, «пресыщенность»[1302]. Если для Оригена Божественный Логос есть «живой хлеб», «истинное питие», то цена этой пищи — соблюдение заповедей вечной жизни. ????? ?????? ??? ??????? означает остановиться в созерцании из?за недостатка любви и бодрствования. В таком виде мы находим это понятие у Оригена. Но с конца IV в. оно больше не употребляется, поскольку возникает риск видеть в нем под влиянием неоплатонизма идею, что само благо создает эффект «пресыщенности»[1303].

Иоанн Богослов (Ин 3, 4) отождествляет грех с беззаконием (? ??????; ????? — закон). Также это слово часто переводят как «нарушение закона», преступление. Практически оно становится синонимом ???????[1304].

Фарисеи ставят закон вне личных отношений между Богом и человеком. Но в Ветхом Завете нарушение заповеди имело смысл преступления, совершенного против Яхве. Пророки и весь Новый Завет основывают Закон неизменно на любви к Богу и к ближнему, опираясь на личность Христа[1305].

Многие христианские авторы, конечно, видят в грехе прежде всего нарушение заповеди Христа. На этом зиждется нравственное богословие Василия Великого. Однако он далек от чисто юридического законничества. Отеческое Провидение Бога, говорит он, проявляется в этом мире как «мысль, что содержится в заповеди»[1306]. Истинная мудрость человека состоит, таким образом, в восприятии этого гласа Божьего во всем творении и в послушании ему[1307], вот почему нарушение заповеди — это богопротивление личности, проистекающее из извращенности сердца[1308].

И если соблюдение заповедей составляет praxis[1309], то всякий грех, в определенном смысле, есть неисполнение долга; согласно странному выражению Григория Богослова, в Раю закон был дан «как материя» (???) свободной воле[1310]. Грех состоит не в злоупотреблении свободой, но, напротив, в отказе от ее естественного употребления — ответить на любовь Бога.

Бытующие на Западе учебники по нравственному богословию различают многочисленные категории грехов, некоторые из них мы встречаем также и на Востоке[1311]. Но основной проблемой остается различение между тяжкими и «несмертельными», обыденными. После полемики с пелагианством в Западной Церкви развивается учение о несмертельном грехе[1312], которое нашло свое наиболее точное выражение на Тридентском Соборе[1313].

Духовные писатели всех времен настаивают скорее на необходимости понять и почувствовать, насколько это возможно, безобразие всякого греха. Как говорит Феофан Затворник, тяжек всякий грех, поскольку огорчает Бога… Тем не менее бывают разной степени тяжести, и даже настолько различны между собой их ступени, что отдельные грехи выглядят легкими в сравнении с другими[1314].

Всегда, по мнению Феофана, грех может быть признан легким по четырем причинам: 1) незнание; 2) неосторожность; 3) по сравнению с другими, более тяжкими проступками; 4) более легкое раскаяние грешника[1315]. Третий пункт указывает тяжесть или легкость «материи» (materia gravis или levis).

С другой стороны, восточные авторы находятся почти всегда под влиянием Василия, для которого, что касается «материи», любое нарушение закона Божьего есть «одно и то же» нарушение[1316]. Исходя из этого, моралистам Востока весьма трудно представить схематическое перечисление тяжких (смертных) грехов[1317]. В особенности духовные писатели ставят в центр своего внимания не столько внешний результат дурного. поступка, сколько внутренне извращенное состояние сердца[1318], которое может быть «тяжким», даже если речь идет о внешне неважных вещах.

Грех затемняет образ Божий в человеке[1319]. Исходя из различных установок и аспектов этого образа[1320], скорее настаивают на той или иной аномалии греховного состояния. Если рассматривают человеческое совершенство как способность духа созерцать Бога, тогда грех есть затемнение, помрачение, тьма[1321]. По отношению к великому дару свободы и владычества над миром грех есть рабство[1322]. Добродетель дает силу, любовь означает постоянство, грех есть слабость и нестабильность[1323]. Смерть заменяет «вечную жизнь»[1324], «удушение духа» встает на место «духовной жизни»[1325].

Выражение, заимствованное из греческой языческой литературы, пользовалось большим успехом у христианских авторов: грешный человек подобен человеку, увязшему в болоте (????????), в «области несходства» (без–образия)[1326]. Беспорядок, недостаток гармонии проявляется во всем мире после падения Адама в естественной структуре нашего состава, но в особенности в сердце, которое, страдая, требует исцеления[1327].

Издавна в умонастроениях русского народа существует таинственная связь между землей и божественным сознанием человека. Земля, общая мать людей, — свята, но человек может оскорбить ее, осквернить, причинить ей зло. Грешник идет, таким образом, исповедоваться земле через ритуал, напоминающий исповедь[1328].

Русские просят Бога о милосердии и прощении для земли, затемненной грехами и изменами, как Алеша в Братьях Карамазовых Ф. М. Достоевского, целуя ее, обещая любить ее «вечно»[1329].

Эти ритуалы есть воспоминание об архаических языческих верованиях, смешанных с некоторой формой христианской религиозности, часто называемой «софианической», которая неразрывно соединяет божественный мир, совершенство человека и космоса[1330] и настаивает на «ответственности всех за все» (выражение Ф. М. Достоевского)[1331]. В этой религиозности нет места для какого?либо «частного» греха, «чисто индивидуального». Измена несет в себе общее и вселенское потрясение и «затемняет землю».