II Аввакум возврагцен в Москву. Экспедиция Лопухина. Арест Федора, Никиты и Неронова

Сосланные начинали было привыкать к своей судьбе, как вдруг они были потрясены новым приказом из Москвы: то был приказ о разлучении его с Анастасией. Этот указ появился, очевидно, в январе или в начале февраля 1666 года. До этого времени чета разделяла между собой все жизненные удачи и неудачи, радости и горести, а тут впервые Аввакум расставался с Анастасией! Для нее наступил день, который она предвидела по приезде своем из Сибири! Здесь, на земле, им пришлось свидеться, может быть, только на одно мгновение, когда отлученный протопоп снова проехал через Мезень, в сопровождении стрельцов, направляясь к месту своего последнего изгнания. Отныне они уже больше не будут поддерживать друг друга, но ни тот, ни другая не сдадутся[1308].

Аввакум был увезен со своими старшими сыновьями, Иваном и Прокопием, мать же с другими детьми были оставлены на свободе в своем доме. Этот приказ не был следствием новых жалоб против протопопа; он был вызван решительной кампанией, предпринятой Собором против всех инакомыслящих, какого бы толка они ни были. Желание покончить с ними было сильно еще и потому, что религиозная смута ослабляла Русь перед лицом иностранцев[1309].

В течение 1665 года положение особенно ухудшилось в районе Вязников. Священник, донесший о собраниях «капитонов», по возвращении был убит[1310]. Затем осенью митрополит Иларион, предупрежденный монахами Макарьева монастыря, вскрыл новые факты. В дремучих лесах целые села с женщинами и детьми уклоняются от господствующей церкви: это становилось опасностью как для церкви, так и для государства. Они бегут от антихриста или его предтечи. Они говорят о царе такие мерзости, что их даже написать невозможно. Они предрекают конец мира на этот год. А монахи, что живут на Кшаре-озере, учат, что еще до прихода антихриста нужно уморить себя голодом; соблазненные этими монахами, многие мужчины, женщины и девушки умерли от истощения… Они зарывают их живыми в землю, или кладут под кельями, или же хоронят в ямах. А в свое оправдание они говорят: «Мы де сей путь Лукияна мученика проходим». Среди самых опасных были названы Вавила и Леонид[1311].

В Москве были испуганы размахом и характером движения. Шведский резидент Лилиенталь говорит в своих донесениях о шести тысячах «религиозных отщепенцев», собравшихся «вокруг Костромы и близ Казани», которые снимают образа в церквах, уносят их в леса и там сжигают их, они же грубо поступают и со священниками[1312]. Князю Ивану Прозоровскому было поручено большое дело: очистить огнем и мечом охваченный заразой район. К нему прикомандировали стрелецкого голову Авраамия Лопухина, дьяка Тайного приказа Федора Михайлова и еще голову Артамона Матвеева; на воеводу Зубова была возложена ответственность за положение дел в Вологодском воеводстве[1313].

Лопухин со своим отрядом и монахом Серапионом в качестве проводника прочесал леса по ту сторону Клязьмы, сжигая на своем пути скиты и захватывая каждого, кого только мог. Допросили монахиню Мариамну, монаха Леонида, Стефана Малого, Вавилу и многих других: у них у всех спрашивали, не знают ли они, где находится Капитон и инокиня Евпраксия, та самая, которая повсюду посылала «лжепророков». Те, кто отрекались от своих заблуждений и обещали больше не повторять их, как Тимофей или Стефан, сын Ивана Лисина, даже те, кто были активными вербовщиками новых «капитонов», получали свободу и были отсылаемы по месту жительства. Другие же были «примерно наказуемы». В январе «за свою глупость» был сожжен живым Вавила[1314]. Настоятель Моисей был арестован, так же как и протопоп Меркурий[1315]. Но инокиня Екатерина, приведшая в 1664 и 1665 годах в пустыню весьма многих, а также и Евпраксия ускользнули от ареста; что же касается Капитона, то узнали, что он совсем недавно умер[1316].

В марте Лопухин и его стрельцы углубились на лыжах в болота и леса Нижегородского края по ту сторону Волги и, после того, как прошли двести верст, идя по следам искателей дикого меда, достигли келий Ефрема Потемкина. Потемкина арестовали 23 марта, отослали его в Москву и сожгли его келии. Затем Лопухин направился через Нижний в Мурашкино и Лысково[1317].

Лопухина все же не был до конца уверен, что он полностью уничтожил очаг неповиновения, поэтому после своего отъезда он поручил Серапиону продолжать искоренять его. В действительности же большая часть «бунтарей» просто разбрелась: в скором времени Серапион их и обрел. Некоторые продолжали проводить в жизнь учение, завещанное Капитоном своим ученикам, прежде чем преставиться: «Вашего спасения ради старайтесь умирать от истощения»[1318]. Ведь этот вид добровольной смерти вовсе не требовал активного вмешательства со стороны человека; этот вид смерти менее всего навлекал на себя упрек в самоубийстве. Вместе с тем некоторые соблазнялись и очистительной силой огня. В Вологодской стороне, при приближении воеводы Зубова в марте 1666 года, четверо людей, после того как они наполнили избу сеном, заперлись в ней, подожгли ее изнутри и сгорели. Семеро других, украдкой от своей деревни, однажды ночью пришли в поле, заперлись в сарае для дегтя, сами его подожгли и сгорели. В Нижегородском воеводстве монахи, когда пришли стрельцы, заперлись в своих кельях и также сожглись[1319]. Если это и было самоубийством, то люди, хорошо знавшие жития святых, обладали в достаточной мере соответствующими примерами, чтобы оправдать его[1320].

Нельзя было ожидать ничего от этих, отрицающих все, людей. Напротив, думалось, что увещания и авторитет Собора могут воздействовать на более умеренных «раскольников». В то самое время, когда действовал Лопухин, в Москву было привезено много сосланных. 2 ноября 1665 года состоялся настоящий наплыв привезенных из Тобольска ссыльных; то были: игумен Адриан, попы Федот, Терентий, Доментиан, Полиевкт, Лазарь, дьяконы Иван Семенов и Федот, иподьякон Федор Трофимов, дья чок Федор Стрекаловский[1321]. Это был, очевидно, самый оплот старой веры в Сибири[1322]. Однако, что касалось Доментиана, Лазаря и иподьякона, состоялась отмена распоряжения; они вскоре были снова высланы из Москвы в Пустозерск[1323]. Лазарь успел только передать царю свиток, содержащий около семидесяти обвинений против новых книг и обрядов[1324].

Те, которые были дотоле еще на свободе, теперь были арестованы. 9 декабря 1665 года дьяк Никита Казанец со стрельцами ворвался к дьякону Федору, захватил его книги и бумаги, полный ящик личных документов, выписки из Священного Писания, разные рукописи и отвел его в резиденцию митрополита Крутицкого, где его и допросил митрополит Павел[1325]. Он заявил, что он признает только старые книги и действует по примеру Григория Неронова, Аввакума и Спиридона Потемкина, которые все, по его убеждению, были добродетельными мужами; относительно же тех, кто служил по новым Служебникам, он отказался высказаться: «Судит им Бог!» Доверяя, очевидно, справедливости Собора или же, возможно, не желая унижать себя молчанием, он признал все свои сношения со сторонниками старой веры. Наконец, он подтвердил, что до вынесения решения Собора он не изменит своего мнения о новых Служебниках. После этого его передали под надзор монаху Сосфену и посадили на цепь[1326]: в таком положении он оставался пять недель. 13 декабря он должен был дать новые объяснения относительно захваченных у него при обыске бумаг[1327].

Между 9 и 13 декабря был арестован в Суздале священник Никита. Захватили все его бумаги, его заковали в цепи и привезли в Москву; здесь его отвезли в Симонов монастырь для наложения епитимии[1328]. В то же время начали рассматривать его длинную обвинительную челобитную в отношении никоновских новшеств, показанную им дьякону Федору и возбудившую уже кое-какие слухи в Москве. Эту челобитную перед этим нашли у него, частично в черновиках, частично же переписанную набело[1329].

Более сложным было поручение, данное архимандриту Новоспасского монастыря Иосифу и келарю Симонова монастыря Иосифу Чиркову; они должны были отправиться в Вятку, собрать сведения о состоянии здоровья епископа Александра и передать ему царскую грамоту от 4 января, в которой требовалось выдать без промедления бывшего игумена Феоктиста, относительно которого было известно, что у него в келье имелось много рукописей, направленных против церкви: «Того б тебе отнюдь не учинить, что ево, Феоктиста, архимандриту Иосифу и строителю не отдать и писем ево в кельях своих осмотреть архимандриту и строителю не дать, и в зазор себе того не поставить, что в кельях твоих ево, Феоктистовы, письма осмотрены будут», – было написано в грамоте[1330]. Богатый архив сторонников старой веры был захвачен, но владелец его был уже далеко. Он покинул Вятку в день Богоявления, 6 января, чтобы направиться к Неронову. Кстати сказать, он сделал большой крюк в северном направлении, чтобы повидаться в Устюге со своим братом Аврамием, который нашел себе приют в Михаило-Архангельском монастыре. Там, по-видимому, он и был арестован полуголовой Александром Каралдеевым. 15 февраля он предстал в Москве перед теми же двумя Иосифами, которым, чтобы объяснить происхождение найденных бумаг, помогал патриарший дьяк Денис Дятловский[1331].

Неронов провел начало 1665 года в своем скиту. Он был в очень плохих отношениях с архиепископом Симоном и общался постоянно с простыми людьми, которых оскорбляли нововведения архиепископа. Симон вынес из храма алтарный образ Божией Матери и небрежно обращался с ним. Он сказал: «Женщинам в алтаре делать нечего!» Крестьянку, которая пришла к нему, чтобы рассказать, как св. Игнатий Ломский исцелил ее парализованную руку, он посадил на цепь и запретил почитать образ этого святого. Наконец, разве это не он запретил 9 мая праздновать Николин день в церквах, которые не были построены во имя св. Николы? Группа паломников, вошедших 9 мая в собор св. Софии, была потрясена этим небрежением к святому Николе, и к тому же тут же они услышали, что архи епископ обозвал великого чудотворца – «мужичьим сыном»[1332]. Есть основания думать, что Неронов был в начале июля арестован по жалобе архиепископа, а затем допрошен в Москве митрополитом Крутицким. 24 августа он был отправлен под крепкой стражей в Переславль Залесский, в Горицкий монастырь, куда он прибыл 26-го[1333], отсюда через некоторое время он был направлен в Вологду, в распоряжение местного архиепископа, который освободил его и отослал в его же скит[1334]. Но едва он вернулся к себе, как множество местных жителей пришли к нему пересказать кощунственные слова попа Сысоя Андреева. В четверг на седьмой неделе после Пасхи этот Сысой, оказывается, произнес перед всеми фразу, что иудеи правильно поступили, распяв Христа за его возмущение. Между прочим, этот Сысой был новгородским уроженцем и верным приверженцем Никона: в декабре 1664 года он выполнял обязанность посредника между бывшим патриархом и его незадачником-другом Зюзиным[1335]; за это он в апреле 1665 года был сослан в Вологду. В тот день, когда он изрекал свое богохульство, он был пьян, но Неронов упрекал бы себя, если бы оставил ненаказанным подобное преступление, ведь Сысой был его подчиненным! Он прибыл в Вологду, чтобы пожаловаться архиепископу. Последний воспользовался, со своей стороны, удобным случаем, чтобы помучить столь упорного своего противника, постоянно причинявшего ему всякого рода беспокойства: он заставил его внести 5 рублей за свою пустынь в качестве платы за житие в течение пятнадцати лет; сутки он продержал его в цепи, так туго закованного в железо, что он не мог ни сесть, ни стоять; он приказал допросить его о состоянии его пустыни; наконец, он отослал его, по-прежнему закованного в цепи, в Спасо-Прилуцкий монастырь с приказом, чтобы он, в виде наказания, все время просеивал муку. Только 17 сентября, благодаря вмешательству воеводы Степана Зубова, Неронов, еле живой, получил свободу, но он не счел себя побежденным: он довел до сведения царя всю историю с Сысоем, он написал о ней своим друзьям, между прочим, дьякону Федору – и в результате выиграл. Был дан приказ расследовать дело[1336]. 8 февраля 1666 года дьякон Федор, состоявший теперь в Покровском монастыре, а также и некий монах Ферапонт из Ниловой пустыни (находившийся в это время у Неронова) были допрошены по этому поводу митрополитом Питиримом[1337], и Сысой, признан ный виновным, был отправлен в Соловки, чтобы содержаться там в тюрьме[1338]. Неронов недолго пользовался своей победой, ибо 14 марта его снова посадили под замок, на этот раз в Иосифо-Волоколамском монастыре.

1 марта 1666 года Аввакум прибыл в Москву[1339]. Его сыновья, очевидно, устроились у своего дяди, священника церкви Козмы и Дамиана. Аввакум же, как и другие, были отведены в Крутицы к митрополиту Павлу[1340]. Там происходили длительные собеседования, где все участники выказывали упорство; царю так хотелось заполучить подчинение своего протопопа! Иерархам так важно было обезоружить того, кто был самым ярым защитником и самым стойким оплотом старой веры! И только 9 марта архиереи были вынуждены, вследствие его непоколебимой стойкости, согласиться отослать его в монастырь св. Пафнутия Боровского. Он совершил этот путь в девяносто верст закованный в цепи[1341]. В ту пятницу был ясный день и снег таял; ночью был мороз[1342]. Монастырь св. Пафнутия находился в трех верстах от городка Боровска. Это был знаменитый монастырь, основанный в 1444 году благочестивым и ученым отшельником, сделавшимся впоследствии наставником Иосифа Волоцкого. Затем этот монастырь стал крепостью на границе западных владений Московского государства, за что он и был предан огню и мечу в 1610 году вторым Лжедмитрием. Восстановленный царем Михаилом, монастырь был теперь окружен оградой длиной почти в сто двадцать саженей, с одной круглой башней и с пятью квадратными башнями, каждая в три этажа, с прикрытыми бойницами; в монастыре находился гарнизон и много пушкарей с пушками. Поэтому он часто служил тюрьмой[1343].

В Москве не теряли надежды привлечь Аввакума на свою сторону. К нему отправляли посланцев одного за другим: «Долго ли тебе мучить нас? Соединись с нами, Аввакумушко!» – говорили они. Среди этих посланцев был один, которого Аввакум чуть было не склонил к старой вере: то был Козма, дьякон из Ярославля, который когда-то прибыл в Москву, чтобы остаться на службе у Никона. Слыхали, как он проповедовал своим собратьям в Успенском соборе о том, что нужно уничтожить правила, запрещающие священнослужителям прикасаться к священным сосудам и другим святым предметам, прежде чем они не очистятся телом и душой, если предыдущую ночь они имели сношения со своими женами. Открыто, при народе, при патриаршем писце, его сопровождавшем, он обращался к Аввакуму с официальными увещеваниями. Тайно же он ободрял его, уговаривая настаивать на своих убеждениях: «Мы – слабоумные, мы гибнем, Никон меня околдовал. Хоть ты потерпи до конца!» Аввакум был поражен при виде этого слабодушия, так мало похожего на его собственную сильную волю; он сделал все, чтобы помочь этому бедному человеку обрести себя; ему, впрочем, так и не удалось узнать, каково было истинное исповедание Козьмы. Все же он его благословил и поручил ему передать в Москве свой отказ подчиниться[1344].