II Аввакум и московские приверженцы старой веры

Протопоп никогда не сидел дома. Целыми днями он ходил по делам. Повсюду у него были друзья, он разыскивал сторонников истины и древнего благочестия.

В Вознесенском монастыре, в Кремле, он был как у себя. Настоятельница его Мариамна Викуловна Пальчикова, назначенная в 1660 году, была малоразвитой женщиной, которая не разбиралась в объемистых богослужебных книгах. Богослужение было в руках уставщицы Елены Хрущевой, молодой монахини из хорошей семьи, образованной, цельного и гордого характера. Новшества Никона были в этом монастыре неизвестны. Благодаря общей смуте такое положение могло там еще удерживаться. Продолжалось оно еще и в 1664 году. Елена продолжала повелевать; вскоре она подпала под руководство Аввакума. Он поддерживал, таким образом, в этом монастыре, одном из наиболее значительных в Москве[1164], правую веру. Он вводил туда своих духовных детей, он совершал там церковную службу.

Сколько было в Москве среди этих небольших приходских церквей, из которых каждая обслуживала несколько десятков домов, таких, которые ввели у себя никоновские новшества, – сказать этого никто не мог; впрочем новшества вводились не все сразу. Какой-нибудь священник мог служить по-новому, а исповедывать по старому Требнику. По-видимому, несомненным было то, что большинство священников повиновались или делали вид, что повиновались, а паства следовала за ними. Во все времена и в каждой стране толпа склонна подчиняться. Фанатики новизны, так же как и фанатики старины, были всегда в меньшинстве.

Из воинствующих никониан того времени нам известны только трое. Первым, идет Иродион Федосеев, этот священник Ризоположенской церкви во дворце, который пострадал за старую веру, получил приход церкви св. Софии, церкви, недавно построенной в Садовниках в Замоскворечье, напротив Кремля. Там он проявил себя еще своими речами против архимандрита грека Дионисия, нового справщика; последний опорочил в алтаре Успенского собора иподьякона, который в письменной форме признал это. Иродион показал это письменное признание епископу Александру и галицкому протопопу Михаилу, дьякону Успенского собора Федору и рассказал всем, кто только хотел послушать, о происшедшем. Аввакум, прибыв в Москву, тоже услыхал об этом[1165].

Далее идет Иван Фокин, в 1656 г. священник церкви Введения в Барашевской слободе, который также долго критиковал новшества[1166]. Но во время Великого поста 1663 года в эти пылкие души проникло сомнение. После Троицына дня, то есть в середине июня, Иродион и Иван отправились в Новый Иерусалим к Никону. Затем они второй раз поехали туда вместе со своими прихожанами. Их было десять из Софийской церкви и приблизительно семьдесят из Барашевской слободы[1167]. Низложенный первоиерарх, приняв тех, кого он почитал своими возможными союзниками, сумел так хорошо убедить их своими словами и заласкать подарками, что по возвращении Иван заменил у себя в церкви в ектениях и возгласах формулу «святейшие вселенские патриархи» формулой «святейший патриарх Никон». Он был тут же наказан за свою дерзость и 17 июля 1663 года выслан на покаяние в Кирилло-Белозерский монастырь. Послан он был туда «в кандалах и закованный в цепи». Кстати сказать, он был освобожден в октябре того же года и получил свой приход обратно[1168]. Более ловкий Иродион выжидал и только во время следующего Великого поста в 1664 году согласился принять новые книги[1169]. Весьма вероятно, что прежний священник Григорий Исидоров из храма св. Марии Египетской, приписанного к Сретенскому монастырю на Сретенке, был другом Ивана и Иродиона и прошел тот же путь, как и они[1170].

Эти совсем недавние противники новшеств уже в 1664 году стали самыми ярыми их поборниками, самыми яростными врагами старой веры. В то время, когда епископы действовали предписаниями, ученые – объемистыми книгами, царь – полицейскими мерами, они вместе со своим низшим духовенством, живя в самой гуще народной, по слободам, одни только были в силах по-настоящему бороться с активными защитниками старой веры. Поэтому последние и осыпали отступников насмешками и обвинениями, доходившими даже до того, что подвергали сомнению их веру. Один из этих священников-никониан отсоветовал одной бедной женщине просить выздоровления своему одержимому бесом брату у святителей московских: «Какие де оне чюдотворцы?», а о «чудотворных» веригах великомученика Никиты сказал: «И на Земском дворе или в Стрелецком приказе такие же вериги». Испуганная простая женщина донесла об этих нечестивых словах священнику приходской церкви св. Никиты, что в Толмачах, в Замоскворечье, и с ее слов происшедшее было все записано[1171]. Аввакум столкнулся с этим тремя никонианами: «ублюдки» никоновские, «приспешники» Иларионовы, «волки жадные», пожирающие стадо Христово[1172], так характеризовал он их.

И наоборот, в районе Китай-города, населенного ремесленниками, стрельцами и торговцами, было много церквей, где Аввакума принимали как друга. В церкви попа Козьмы, «праведного человека», он смиренно пел на клиросе, в то время как священник совершал богослужение; там же причащал, хоронил своих духовных чад[1173]. Может быть, в этой церкви, а может быть и в другой, он совершал богослужение и сам, принося Бескровную Жертву «на семи просфорах», по древнему обычаю, а также и проповедовал, поучая о старой вере и увлекая своим учением многих прихожан из Софийской церкви[1174]; он называет в качестве места пребывания также церковь св. Николы на Болоте, расположенную как раз очень близко от Садовников[1175]. Он считал уже, наверное, среди своих учеников по пов Исидора и Стефана, которые позднее переписывались с ним; Акиндин Иванов, молодой священник, рукоположенный при Никоне, был его духовным сыном[1176], так же как и Дмитрий, священник при домовой церкви Анны Милославской, равно как и его жена[1177].

У дьякона Федора не было прихода, который он мог бы предоставить протопопу, так как он сам был прикреплен только к приделу Благовещенского собора в Кремле, вместе с тем его личные достоинства возвышали его в глазах всех старообрядцев, которые смотрели на него как на выдающуюся личность. Он был внуком попа, который был сам крестьянским сыном и который после моровой язвы всецело привязался к князю Сергею Одоевскому из Дмитровского уезда; отец его был священником из села, принадлежавшего боярину Николаю Одоевскому и расположенного в Дмитровском уезде. Тетка его по матери была замужем за священником церкви св. Евдокии, в Кремле; это способствовало тому, что Федор прибыл в Москву и получил в 1658 году место при Благовещенском соборе[1178]. Одно время он поступил, как его дядя Иван, и, не разбираясь, принял новые книги[1179]. Но со времен своей юности, проведенной среди духовенства, у него осталась любовь к чтению; он начал серьезно работать над книгой. Он прочел около шестидесяти исторических и богослужебных книг, напечатанных в Москве, добыл себе киевские и острожские издания, сербские и болгарские книги, вел беседы с греческими монахами, с учеными Запада, вообще со всеми способными просветить его[1180], и мало-помалу у него составилось убеждение, что новые издания вовсе не были исправлены по древним рукописям, но по новым печатным изданиям, притом не авторитетным, и что они друг другу противоречат, что реформы Никона представляют собой ничем не оправданные новшества подозрительного происхождения, а следовательно, неприемлемы, и что древнее благочестие было истинным. У него был ум несколько узкий, без полета, но настойчивый и точно-мыслящий, способный разобраться в богословских вопросах, могущий оперировать богословскими формулами, не стремясь проникнуть в их сокровенную тайну. У него был уравновешенный характер, без энтузиазма, без эсхатологических устремлений, но стойкий, индивиду ально выраженный, без намерения навязывать свои мысли другим и, при наличии твердой веры в свои убеждения, недоступный страху и унынию. И, однако, он не был кабинетным ученым; то был апостол старой веры. Он не был награжден Провидением гениальными способностями, подобно протопопу Аввакуму, но он был несомненно наделен большими редкими способностями[1181].

Естественно, что Федор познакомился с Аввакумом. Может быть, даже он попал под его руководство[1182]. Так начались в 1664 г. отношения, которые длились до самой смерти обоих, сначала дружеские, затем – омраченные разными бурями.

Аввакум, наверное, не встречался в Москве с епископом Александром, вернувшимся в начале февраля 1664 года в свою унылую епархию в Вятке; вероятно, он сожалел об этом[1183]. Но он нашел своего старого знакомого, одного из первых учеников Неронова, одного из первых противников Никона, оставшегося в столице в качестве советчика при епископе; то был бывший игумен Феоктист. Он также подробно исследовал книги. Он снимал копии с документов, с полемических статей, челобитных, с различных текстов, дававших материал для полемики, и все это тщательно у себя сохранял: он выполнял функции архивариуса старой веры[1184].

Юродивые Христа ради были посредниками между духовенством и верующими, естественно, они были сторонниками старой веры. После Вавилы в милость к царю попал некий Киприан, родом из Холмогор на Севере. Он постоянно ходил по улицам нагой, и поэтому его прозвали «Нагим». Уже в 1656 году Павел Алеппский видел его за патриаршим столом, где патриарх самолично его обслуживал и считал за честь допивать последние капли из чаши, из которой он пил[1185]. Другой раз, Никон посадил его рядом с собой и сказал ему: «Блажен еси, Киприяне, яко чистоты ради и девства твоего второй еси Амврий». Киприан же принимал Никона как бы за бога, что продолжалось до того дня, когда некая Устинья открыла ему глаза[1186]. Это событие произошло, очевидно, много раньше, ибо в 1657 году Киприан был уже послан на покаяние в Печерский монастырь в Нижнем Новгороде[1187]. Но в 1664 году мы снова находим его в милости в Москве, ибо еще 21 октября ему было поручено передать тридцати монахиням своего родного города значительное подаяние от царя – 15 рублей, которые, без сомнения, он, возможно, вместе с другими испросил для этих монахинь[1188]. Однако он усердно поддерживал отношения с приверженцами старой веры, между прочим, и с Аввакумом.

У Киприана были заслуги: его вера, его положение «божьего человека», его популярность и его приверженность к правому делу. Юродивый Гавриил оставил после себя меньше воспоминаний[1189]. Но третий юродивый, Афанасий, который также ходил зимой и летом в одной рубашке и босой, был более одарен духовными способностями, чем они. Аввакум почувствовал к нему особую дружбу; он почитал его даже выше Федора, ибо он был менее неистов и действовал более рассудительно. Он обладал удивительным даром слез[1190], что является несомненным признаком чистоты и святости сердечной. И кроме этого, он был образован: он не только умел читать и писать, он мог помогать в составлении различных статей для распространения и защиты веры. Это, однако, не мешало ему питать к своему духовному отцу горячее чувство, полное нежной дружбы и наивного восхищения.

Таковы были вместе с Аввакумом духовные вожди – пастыри или, по крайней мере, некоторые из них[1191]; паства же их была многочисленна. У каждого священника были прихожане, которые деятельно ему помогали. У дьякона Федора были свои приверженцы: бывший дьячок архангельского монастыря Козма Иосифов, сторож Благовещенского собора Андрей Самойлов[1192], Дмитрий Киприанов, калачник из прихода св. Георгия в Замоскворечье, Иван Трифонов из прихода св. Козмы и Дамиана, тоже в Замоскворечье[1193]. У юродивых были свои поклонники. У Аввакума были свои духовные дети и близкие к нему верующие: Василий Рогожка, Онисим Фокович[1194], Федор Железный, Мартин, Дмитрий молодой, Иван Сахарный, Агафон[1195], Тит Мемнонов, Меркурий Лукьянов[1196], родственник жены его старшего сына[1197] – все люди простые, но преданные делу; еще был Исаия, крепостной боярина Салтыкова, который благодаря своей добродетельной жизни и своему уму сделался дворецким и доверенным лицом своего господина и поддерживал его в старой вере, равно как и его брата Андрея и его сестру Марию[1198]; наряду с ними было еще и множество женщин и девушек. Аввакум посещал знатные дома: бывал у Хованских; стольник Иван, младший сын боярина Ивана Никитича и племянник Петра Салтыкова, молодой человек около двадцати лет, был его учеником[1199]. Учениками его были наряду с этим: Иродион Греков, московский дворянин, который вскоре попал в плен к крымским татарам[1200], Алексей Копытовский[1201] и некий Афанасий и его сын Борис[1202]. Через близкого ему священника Дмитрия он знал ревнительницу старой веры, Анну Петровну, урожденную княжну Пожарскую, вдову по первому мужу Афанасия Репнина, а затем боярина Ивана Милославского, умершего бездетным в 1663 году: «он был ее постоянным гостем»[1203]. Но в особенности он был духовным руководителем дома боярыни Морозовой.