V Переписка Аввакума с христианскими общинами; текущие проблемы: отношения с официальной церковью, брак, самосожжения

Новое царствование не внесло никаких изменений в положение различных христианских направлений. Преследования продолжались. Но и преследуемая старая вера продолжала жить.

Очевидно, в это-то время попала в немилость тетка царицы Натальи, урожденной Нарышкиной, – Евдокия Нарышкина, вдова Федора Нарышкина, холмогорского воеводы. Эта большая боярыня, шотландка по рождению, дочь некоего Петра Гамильтона, перешла в старую веру. Она удалилась со своими детьми и своими людьми к своей матери в Лобачево Алатырского уезда. Но в 1678 году десять алатырских стрельцов, сменявшихся ежемесячно, были поставлены на постой в Лобачево. Это было сделано специально, чтобы запретить всякие сношения между опасной пропагандисткой и внешним миром. Выведенная из себя этим надзором, она стала преследовать Даниила Чернцова, начальника стражи: избила его, таскала его за бороду, даже высекла его жену. Затем, в один прекрасный день, 29 июля, весь дом ее со всеми домочадцами исчез и укрылся в лесах. Два года спустя Нарышкиных нашли недалеко от местечка Пустынь Арзамасского уезда: они занимали на поляне, в самой гуще леса, обширное двухэтажное помещение, которое, по-видимому, служило для верующих местом встреч и богослужебных собраний[1833].

Другая большая боярыня тоже была верна старой вере, или, может быть, даже наново приняла ее; это была Анна Иларионовна, вышедшая замуж за Якова Хилкова, одного из сыновей того князя Василия Хилкова, который был воеводой в Тобольске в бытность там Аввакума в 1653 году. Духовным отцом у нее был прежний исповедник Феодосии Морозовой поп Прокопий. Этот Прокопий, будучи арестован в 1672 году со своей духовной дочерью, провел полтора года на покаянии в Толгском монастыре, затем в 1674 году был отпущен митрополитом Павлом. По возвращении в Москву он творил крестное знамение по-новому, но вскоре указательный палец начал гнить, и он впал в сомнение. Он перечел Требник, Стоглав, Катехизис, Псалтыри: повсюду он видел анафему, произносимую в адрес тех, кто не крестился двумя перстами. Тогда он начал странствовать по скитам Заволжья и пришел в Кинешму, где старая вера была все еще нетронутой. Затем он вернулся в Москву и поступил на службу к княгине Хилковой. Он служил для нее церковные службы по старым обрядам; также и другие верующие, без сомнения, группировались вокруг него. Во всяком случае, когда умерла в Вязниках дочь Замятни Леонтьева, юная Евдокия, заставившая принять старую веру портного Иосифа и Авраамия и сейчас же вслед за этим вынужденная отказаться от старого благочестия, именно он отправился за ее телом и привез его в ее родное село Леоново близ Москвы. Там, чтобы не возбудить сомнений, он произвел ее погребение под именем некоей Дарьи, а затем несколько раз приезжал туда, чтобы служить панихиды. Евдокия, таким образом, всегда оставалась верной старой вере: влияние Аввакумова ученика не так-то легко исчезало! Когда все это в 1681 году узнали, то Прокопия и Анну арестовали[1834].

В Москве существовало много других очагов старообрядчества. Все еще было три попа – Исидор, Стефан и Козма[1835]. У них, конечно, не было больше приходов, ибо Иоаким методически следил за своим духовенством: в 1679 году он потребовал от рукоположенных в духовный сан специальной клятвы подчинения собору[1836]; служение по старым обрядам не могло бы быть допущено. Но для верующих нетрудно было сговориться со своими священниками относительно устройства встреч в разных местах. Среди многочисленных домашних церквей многие были, правда, недоступны для верующих. Однако не исключена была возможность вести иную миссионерскую работу. Старообрядческие труды переписывались, передавались довольно смело, продавались на рынках[1837]. Были известные дома, где останавливались паломники, посланные с мест, равно как и почтенные духовные особы. Одним из них был тот самый знаменитый Симеон-Сергий, который, благодаря отношениям, которые он широко повсеместно поддерживал, представлял собой большой авторитет. Также странствовал и Досифей, появляясь по временам в различных общинах. Он по-прежнему был столь же почитаем. Жизнь в известном смысле кипела, но организованной церкви все же не создавалось, а между тем сама жизнь требовала разрешения ряда беспрецедентных проблем. Самые смелые решали эти проблемы каждый по-своему. Другие пребывали в сомнении, однако же критиковали все предлагаемое. Некоторые, оставаясь противниками установленной церкви, угрожали все вообще свергнуть. Не было всеми признанного авторитета, который установил бы предел свободы для разных мнений и примирил бы различные точки зрения. Авторитетом такого рода мог быть только Аввакум, который по мере возможности, невзирая на расстояние и заключение в тюрьме, все же в какой-то мере являлся руководителем верующих. Свое руководство протопоп, вследствие своего положения, должен был осуществлять только своими письмами, которые он и посылал в ответ на конкретные запросы, а также и частными записками. Кроме нескольких отдельных писаний, пока еще не найдено сколько-нибудь значительных следов его переписки. Но она, наверно, была весьма значительной. «Мне веть неколи плакать (иначе говоря, «молиться»), – писал он в одном из своих писем, – всегда играю со человеки, таже со страстми и похотьми бьюся, окаянный. (…) В нощи что пособеру, а в день и разсыплю».

Один раз он обращался к поморским отцам: Савватию, Евфимию, Тимофею и Авксентию, прося их только молиться за него, за его бедную жену, его детей и всех его домочадцев[1838].

Другой раз он поздравлял некоего Алексея Копытовского, своего «новорожденного чада», за то, что он оставил какого-то Лукьяна: Лукьян, которого протопоп считал среди хороших людей «похитил душу христианскую»; если он раскается, советовал Аввакум, «ты о том мне возвести, и аз ему во исцеление души и тела епитимию пришлю; а буде взбесится, и ты и рукою махни. Не подобает приходящаго к нам отгнать, а за бешеным не нагонятца ж». Заключает он следующим образом: «А тебя Бог простит и благословит. Возьми у братьи чоточки – мое благословение себе. Дайте ему, Максим с товарищи, и любите Алексея, яко себя». Очевидно, Алексей и Лукьян были новообращенными: они, очевидно, совместно совершили какой-нибудь большой грех против старой веры или против нравственности; первый раскаялся и получил прощение Аввакума, другой – нет, и пока еще не был прощен. Насколько протопоп был снисходительным и любящим по отношению к первому, настолько же он выказывал другому свою неумолимую строгость[1839]. Таким-то образом он удерживал на правильном пути свою небольшую группу истинно верующих[1840].

Перед лицом угроз или перед лицом притягательной силы более легкой жизни некоторые верующие дали себя увлечь в присоединение к официальной церкви. Их заставляли принимать никонианского Агнца: это был принятый способ, который считался определенным разрывом со старой верой, ибо старообрядцы полагали, что это означало, что сатана завладевал принявшими такого рода причастие. Для этого применялись все виды воздействия: одни уступали насилию, другие же просто уступали, но позднее, разобравшись в своем поступке или же под влиянием внешних причин, многие желали смыть с себя это пятно. Надо ли было их лишать надежды? Надо ли было принимать обратно этих заблудших овец? Подобная проблема стояла и перед христианством первых веков. Аввакум, не колеблясь, применял свой постоянный принцип: не отталкивать душ, которые приходят с раскаянием. Более того, он радовался при таких случаях, подобно доброму евангельскому Пастырю; радовался тому, что можно утешить бедную жертву сатаны; и, говоря об этом, он часто становился даже лиричным.

«О, друже наш любезный! Целуем руки и ноги! Прииди-ко сюды, приклони-ткося к нам, дай-ко главу-ту страдалческую! Обымем тя, облобызаем тя, облием тя плачем, омыем тя слезами. (…) Срадуйтеся с нами все духовное братство, яко друг наш и брат обретеся жив и не удавлен от еретиков. А што, друже скорбиш (…). Худо зделано, не мужественно! Да што говорить! (…) Петр-от и камень наречен, да и тот поползнулся. Толко слышали мы в малом твоем писанийцы, – ищем покаяния, скорбиш, болезнием и их, сказываеш, возненавидел, яко змию. О сем радуемся (…). Брата тя присно имехом, и имеем, и имети хощем, всегда, ныне и присно и во веки веком»[1841].

Эта записка так хорошо соответствовала своему назначению, что позднее, по-видимому, ее применяли, изменив имя, во всех подобных случаях[1842].

Среди христианских общин начала развиваться, может быть под влиянием «капитонов»[1843], тенденция к осуждению брака. Эта тенденция была противна самой сущности старой веры, а между тем она, естественно, не могла не зародиться. Не хватало как истинно верующих священников, так и церквей. Так не лучше ли было отказаться от освящения брака, чем принимать за него кощунственную подделку? Впрочем, ввиду того, что так или иначе конец мира чувствовался как близкий и теперь его ожидали, по новым расчетам, в 1691 году[1844], уже ясно было, что вовсе не надо производить на свет детей. Поэтому поп Исидор в Москве отказывал принимать в свое духовное руководство супругов, повенчанных никонианским священником, за исключением тех случаев, когда они расходились; он запрещал брак своим верующим, даже если он совершен был по старому обряду; он доходил даже до того, что порицал совместную жизнь супругов, соединившихся ранее по всем правилам закона. Эта ненависть к браку, доведенная до крайней степени, эта доктрина отчаяния и утопичности, которая неминуемо должна была привести к развращенности нравов, не только задела здравый смысл Аввакума – она его прямо испугала. Он отправил Исидору очень почтительное, но и очень конкретно сформулированное письмо:

«Веси ли ты, почто х Коринфом апостол послание пишет? (…) А то такие же суесловцы, что и ты, изветом благоверия возбраняющее женитву и брачное совокупление (…). Прочти в первом послании, глава 7, зач. 136: уж-жо тебе сором Апостола-тово будет. Вот Павел, блуда ради, жену свою велел держать, а жене мужа. Полно ж ковырять тово, – по содомски учиш жить, или Кваковскую ересь заводишь».

Протопоп парирует критическое возражение: ведь нет церквей. – «и изба по нуже церковь (…) молитву проговорил да водою покропил, да и ладно, – действуй!»

Но призыв Аввакума не достигает цели. Исидор возражает аргументом об антихристе, совсем неудачно цитируя Евангелие от Матфея, стих 38-й из главы XXIV. Аввакум должен был продолжать свое назидание:

«Не браки Христос возбраняя рече, но безстудство и сластолюбие и со законною женою. Сластолюбие и безстрашие понуждает согрешать во времена заповеданныя (…) Не возбраняй, господине, женитися (…) брак честен и ложе мужу со своею женою не скверно ¹¹⁶. До скончания века быть тому так».

Затем он рассматривает различные возможные случаи: браки, совершенные священниками, рукоположенными по новым правилам; в отношении к таким бракам необходимо дополнить опущенные обряды, старые молитвы и хождение посолонь. Это должно быть выполнено совершенно так же, как и при крещении, заявляет Аввакум: поскольку было отречение от сатаны и погружение, добавь, чего недостает, но вновь не крести. Важно таинство, а не священник: если священник, рукоположенный по старому или новому обряду, служил по старому Требнику, даже совершая таинства, как теперь водится, по-новому, считай эти таинства действительными и крещение, как и брак, имеющими силу. Поэтому не отклоняй бракосочетающихся, желающих приобщиться к старой вере.

Тем более, не запрещай супружеские отношения между мужем и женой, соединившимися православным браком, ибо если они будут воздерживаться, а затем впадут в распутство, то ты будешь за это в ответе.

Имеется и еще одно правило, которое не следует забывать: по нужде и отмена закону бывает. Мирянин Галактион крестил свою жену сам; в пути миряне крестили больного песком; все эти крещения действительны. Итак! Где бы ты ни был, даже если будешь в простой избе, даже в самые большие праздники, если сможешь, облачись в ризы и причащай. Только бы у тебя был антиминс, всякое место заступит тебе церковь; какая беда в том, что это место не было благословлено епископом-еретиком?

В своей крайней строгости Исидор и его сторонники исключили из своих молитв молитву за царя-еретика; он отказывались хоронить тех, кто ему служил; Игнатий даже просто из-за того, что единогласие рекомендовано официальной церковью, отвергает его. Аввакум протестует и против этих крайностей: «Почему вы не молитесь за царя Феодора? Он человек добрый. Да спасет его Господь с его потомством, с его дедом и прадедом». Однако Аввакум не упоминает «его отца», Алексея, виновника раскола. И в то же самое время, снисходя к колебаниям тех, кто усомнился бы молиться за царя и патриарха, отделившихся от церкви, Аввакум советует некоему Ионе – еще одному из тех лиц, с которыми он вел переписку – следующую, ничего не говорящую формулу: молиться за благоверных царей и о священстве «безымянно».

На службе у этого еретического царя находились и добрые христиане. Были среди них даже такие, кто осаждали и разграбляли святую Соловецкую обитель и принимали участие в избиении соловецких монахов и которые все же тайно были преданы старой вере. Нужно ли было предлагать им выбор: либо публичное исповедание своих религиозных убеждений, отказ от службы с возможными последующими наказаниями: ссылкой и даже смертью, – либо отлучение от истинной церкви? Аввакум всегда проповедовал – и мы видели, с каким пылом – мужество, презрение к смерти, даже огненной, все величие мученичества. Но претворить героизм в закон, сделать из него обязательство для всех – сделать это он остерегался: это значило бы лишить этот героизм черт истинного подвига и тем исказить его настоящую природу. Наоборот, пусть каждый выполняет свое призвание, пусть воздержится от насилия, от всякого обмана, и этого будет достаточно. Бог будет судить каждого по совести. Сочувствующие старой вере, благодаря своему официальному положению, смогут оказать исповедникам тысячу услуг (заступничество, устройство побега, передачу переписки).

В Пустозерске появилось обличительное сочинение о единогласном и наречном пении, оно рассматривалось там как позорное, как никонианское новшество: сначала Аввакум приписал эти нападки монаху Иову с Дона и написал письмо против него. Но теперь он узнал, кто смущал таким образом церковь: то был Игнатий Иванов, прежний слуга Морозовой и брат ее «казначеи» Ксении. «Плюньте, братия, где он говорит: не подобает его слушать. Где ему знать обычай и устав церковной? Он родился и взрос во дворе боярском, да вчера постригся, а назавтрее и во игумны накупился, без благословения отец окормляет Церковь. И азбуки не знает». Вопрос о единогласии был близок сердцу Аввакума: этот вопрос был центром внимания и протопопа Стефана, и боголюбцев. Это было то, что он сам, Аввакум, претворял в жизнь уже более тридцати лет и что сей час снова ставилось под вопрос. Ввиду того, что Игнатий упорствовал, Аввакум еще раз выступил с посланием по этому вопросу.

У нас нет никаких данных относительно переписки между Пустозерском и Доном, за исключением того, что адресат письма к Ионе был как будто тот поп Иона из Соловков, который был обретен либо в Черкассах в 1668 году, либо в Керженце, либо в Стародубье. Но теперь и другая христианская община заставила заговорить о себе, то были сибиряки. Аввакум прекрасно знал попа Дементия, сосланного еще во времена Никона и занимавшего место приходского священника в Тюмени. В 1665 году вместе с Лазарем и Трофимовым он был доставлен в Москву, затем направлен оттуда в Пустозерск. Он был там еще в 1668 году. Был ли он помилован или сбежал оттуда? Во всяком случае, в августе 1670 года его уже в Пустозерске не было. Он достиг Тюмени или ее окрестностей, где у него ранее были ученики. В Сибири в особенности нетрудно было ускользнуть от властей; все жизненные условия способствовали независимой жизни: поэтому-то там было много старообрядцев.

Большая Соловецкая челобитная рано появилась в Тобольске; один из списков ее попал в руки Крижанича. Этот последний, слишком привыкший объединять вопросы религиозные с вопросами экономическими и политическими, был человеком слишком порядколюбивым и рассудочным, чтобы отнестись с симпатией к страстному движению чисто религиозного характера, движению, которое игнорировало как духовную иерархию, так и гражданские власти. В этом движении он усмотрел только невежество и фанатизм и, будучи, кстати сказать, рад, что может выказать властям свое усердие, предложил им свои услуги для защиты православия. Он составил по всем правилам «Обличение» Соловецкой челобитной и даже целый трактат в форме диалога между архиепископом Тобольска и жителями этого города. «Обличение» относится к 1674 году. Этот против ник старой веры признает: «Вижду целые монастыри единою от вас прелестию прелщены (он обращается к соловецким монахам), некиих же себе и руки отсекших, дабы им себе не знаменати треперстным знамением (…), а некие и чудеса и явления себе от ангелов бытии помышляют (…). И из мирских людей мнози тем же мраком отведены и ожесточении обретаются, яко не хотят исповедатися, ни причащатися. Инии же стоят на средине и не ведят, к коей стране пристати». Он пишет, что они просят их просветить. Для него Сибирь и Соловки – это два главнейших центра раскола.

Падение Соловков оставило в Сибири старую веру такой же, какой она была и раньше, или же даже еще больше вдохновило сторонников старой веры. 29 мая 1677 года возникший от молнии пожар уничтожил Тобольск. Огонь небесный! Даже церкви не были пощажены! Разве это не знамение того, что то были не истинные церкви? Это представление распространилось вплоть до Тюмени. Производятся аресты. Постепенно находят много мужчин и женщин, для которых официальные церкви являются «костелами», священники – «псами», а четырехконечный крест – печатью антихриста. По приказу старшего воеводы Петра Шереметева виновники таких мнений наказуются кнутом, однако они не сдаются. 28 октября того же 1677 года в тюменском соборе в самый торжественный момент обедни, то есть во время пения «Херувимской», раздались возгласы: «Православные християне, не кланяйтеся, несут де мертвое тело!» Арестовали четверых: Афанасия из Вологды, Дементия и Варвару из Тотьмы, Порфирия с Мезени. Они заявили, что прибыли в Тюмень «истинныя веры изыскивать». Шереметев, к которому их направили, всех их, за исключением Варвары, отправляет в земляную тюрьму с приказом: предварительно всенародно подвергнуть их наказанию кнутом, а в будущем таким же образом поступать со всеми, кто будет так себя вести ¹²⁹. Митрополит Корнилий умер 23 декабря, опечаленный, как говорят, успехами старой веры. В 1678 году крестьянин Михаил Медведевых отказался от благословения священника и заявил, что в церковь вкралась ересь; на него был сделан донос, он исповедовал свою веру и был бит кнутом. Эти дошедшие до нас случаи исповеданий и наказаний за них, происшедшие в разных местах, иллюстрируют положение дел, описанное Крижаничем. Старая вера была распространена везде.

Поп Дементий принял монашество с именем Даниила и основал скит на Березовке, небольшом притоке Тобола, все в том же Тюменском воеводстве. Там была церковь, где совершалось богослужение без поминания как патриарха, так и митрополита. В этой группе отшельников царил особый подъем, здесь были как женщины, так и девушки: порой они падали ниц и тогда, как говорили, они видели Пресвятую Богородицу и разверстые небеса, а равно и венцы, приносимые ангелами самым праведным. Слух об этих чудесах привлекал массу людей из соседних районов, которые, покинув свои владения и скот, приходили со своими женами и детьми, чтобы принять постриг у Даниила. Одни, «разочаровавшись», возвращались к себе; другие оставались у него, вербуя, в свою очередь, единомышленников. Не раз тюменский воевода доводил до сведения Шереметева об этом ските: наконец, 2 января 1679 года против этих ослушников была направлена экспедиция из двадцати пяти рейтаров, ста казаков и литовцев, а также пятидесяти татар под командованием стрелецкого головы. 20 января все вернулись в Тюмень, рассказав о том, что на указанном месте они нашли только следы большого пожара: ночью с 5 на 6 января скит со всеми своими жителями сгорел. Прежде чем появились «приспешники антихриста», 1700 верующих предпочли спастись в огне.

Этот ужасный способ спасаться от преследователей, получивший начало в 1665 году у Капитона, перешедший затем в Нижегородскую землю, был в то время в большом почете. В начале 1677 года какой-то крестьянин из Терехова, на Олонце, сжег себя в своей избе с большим количеством мужчин, женщин и детей, включая как свою семью, так и своих соседей. Вслед за этим на Шексне какой-то поп Симеон и четыре или пять тысяч людей также сожгли себя; 10 марта 1682 года в двух деревушках Новоторжского уезда подвергло себя огненной смерти около двенадцати семейств, подбадриваемых попом Петром; они заперлись у себя в домах и в двух сушильнях для ржи и подожгли их.

Что касается Тюмени, то ввиду того, что митрополит Павел выражал свое намерение еще более решительным образом, чем его предшественники, уничтожить старую веру, образовалась новая группа людей, собравшихся последовать примеру Даниила и его товарищей. Их было приблизительно около 2500 человек. Однако этими героическими решениями всегда руководил какой-нибудь всеми почитаемый вождь, своего рода пророк, которому повиновались беспрекословно. Таких духовных вождей вскоре уже не стало хватать. Тут в умы некоторых людей закралось сомнение. Решили ничего не предпринимать без благословения пустозерских отцов. Решили послать к ним гонца. Если плыть вниз по Иртышу и Оби, затем по правым притокам Печоры, то путь в Пустозерск не представлял больших трудностей, несмотря на то, что приходилось пересекать Северный Урал: это был проторенный путь: поэтому, очевидно, в 1681 году в Пустозерск и был послан гонец. Он повидался с Аввакумом. Последний задержал его на две недели и передал ему послание к сибирским братьям по вере.

Протопопу еще не представился случай вступить в переписку с этими общинами. Поэтому он составил специально для них полное руководство касательно затронутых вопросов, придав ему более торжественную форму.

В этом руководстве мы снова встречаемся с его нам хорошо известными мнениями: полное осуждение официальной церкви, никониане приносят жертву не Богу, но злому духу; те, кто им повинуются, «в челюсти адовы стремглав поступают»; лучше было бы вовсе не родиться, чем креститься тремя перстами; крещение еретиков – не крещение, но осквернение; и необходимо держаться в стороне от всех их обрядов.

Таковы принципы истинной веры, но вот и правила, применяемые в практической жизни. Если младенец крещен по еретическому обряду, не следует повторять погружения, ни отречения от сатаны, но только необходимо прочесть молитвы, совершить миропомазание и обойти вокруг купели посолонь. Но при отсутствии истинного священника бесполезно обращаться к священнику никонианину: мирянин может крестить; каноны в случае необходимости допускали это всегда, тем более в настоящее время. Что касается причастия, то ни в коем случае не следует принимать никонианского Агнца, это яд, подобный мышьяку или сулеме: он беспощадно убивает. Был у меня, пишет Аввакум, здесь духовный сын из простого народа; после меня он обратился к священнику никонианину и причастился у него: и что же! Он сошел с ума, бедняга, совсем одурел, и уже больше не мог оправиться. Другой, некто Григорий, которого попниконианин напугал будущими мучениями и которого он причастил, был затем, бедняга, одержим дьяволом, и злые духи в конце концов удавили его; нет, лучше уже до самой смерти остаться без причастия. Но если вы сможете раздобыть себе истинного Агнца, не следует ждать священника; пусть каждый, будь то мужчина, женщина или ребенок, сам причастится, но не следует причащать друг друга, за исключением отца, причащающего новорожденного младенца. Мирянин, имеющий святую воду после ее освящения истинным священником, может самостоятельно совершать необходимые очистительные обряды. Относительно тех, кто впал в никонианскую ересь по неведению, или же из-за страха, или из-за перенесенных пыток, нельзя быть неумолимыми; если они скорбят о своем падении и изъявляют добрые намерения исправиться, да будет с ними наше благословение! Христос их примет так же, как и нас!

После всего изложенного Аввакум переходит к самому существенному пункту: нет, не совершили ничего плохого те, кто, не желая осквернить свои ризы, то есть святое крещение, бросились в огонь или в воду, подобно женщинам, о которых повествуется, что они поступали подобным образом, дабы не попасть в руки варваров. Мудро поступили эти две тысячи людей из Нижнего. И Дементий так же хорошо закончил свое житие. Тако да будет! И он по календарю перечисляет всех пострадавших: 1 августа святая мученица Соломония, 22 марта мученица при императоре Трояне, 4 октября Домнина и ее дщери, 13 ноября девица Манефа, и еще мученица, описанная в житии Арефы, и Софрония, пострадавшая во время царствования Максенция, как сказано в 21-й главе «Великого зерцала», и еще рязанская княгиня, бросившаяся с башни, чтобы не попасть в руки Батыя, согласно русским летописям. Все этого касается прошлого: протопоп хвалит содеянное или соглашается с совершившимися фактами. Но он не решается сказать тому, кто его спрашивает: «Сжигайтесь!» Напротив: «Да не всем же то так. Званный на пир ходит. А ты, любезный мой, поплачь преже, ныне живучи, да и меня поминай в молитвах своих, да нарядяся хорошенко во одежду брачную, яко мученик Филипп, медведю в глаза, зашедши, плюнь, да изгрызет, яко мяконкой пирожок. Ну, а то – слава страстем твоим, Господи!»

Посланный вернулся, сказав, что Аввакум выразил свое одобрение. А что сказали другие отцы? – спросили его. Он ответил, что он видел только Аввакума и что он не знает ничего о других. Само письмо носило, впрочем, двойственный характер. 2500 человек остались в нерешительности. Они положили между собой выждать и послать будущим летом новое посольство в Пустозерск.