III Споры на Керженце, Выге и разногласия между старообрядцами

Аввакум был мучеником веры, апостолом, чей пример, чье пламенное и непосредственное вразумительное слово, чья могучая личность, в соединении с необыкновенным умом, воистину достойным первоначальной церкви – снова и снова на протяжении всей его жизни воодушевляли сердца. Но мог ли он преподать правило веры будущим поколениям, мог ли дать им неоспоримое учение, способное завоевать всеобщее признание и сохранить между старообрядческими общинами единство веры и общения?

После надежд, вызванных великим начинанием Досифея и жестоким последующим разочарованием, – время челобитных окончательно прошло. В ответ на костры, возведенные Софьей, вспыхнули костры добровольных самосожжений; в течение девяти лет лишь по 1691 год было зарегистрировано тридцать два случая с более чем двадцатью тысячами жертв. Какое яркое свидетельство глубокой веры этих людей![1862]

Тем, кто колебался, показывались письма «святого протопопа и священномученика». Монаху Сергию, после двух лет проведенных в Ярославле, и еще двух лет, которые он провел закованным в кандалы в Рязани[1863], удалось добраться до Керженца и там размножить в большом количестве списков эти письма. Аввакум, не был ли он вторым апостолом Павлом, послания которого требовали полного повиновения? Он никогда не утверждал, что добровольная смерть была единственной возможностью сохранить чистоту веры, но из отдельных фраз, при лихорадочном возбуждении, царившем в те времена, извлекали это преувеличенное учение. Коллективное самоубийство, совершаемое главным образом огнем, вошло в религиозное сознание русского народа, и больше из него не уйдет. Каждый раз, когда разразится гонение, мы увидим, что найдутся старообрядческие семьи, а иной раз и целые села, которые в огне будут искать спасения от «антихристовой скверны»[1864].

Рождается и суровая восторженная лирика старообрядчества:

Несть избавления в мире, несть!

Лесть одна лишь правит, лесть!

Смерть одна спасти может нас, смерть!

Несть и Бога в мире, несть!

Счесть нельзя безумства, счесть!

Несть и жизни в мире, несть!

Огнь один ждет, один лишь огнь!

Смерть одна спасти нас может, смерть![1865]

Но в то же время жизнь упорствовала. Якобы данный сибирякам совет Аввакума некоторыми порицался. Отражал ли он общее мнение пустозерских отцов? Домна, вдова попа Лазаря, утверждала, что вопрос этот у них не поднимался. Досифей решительно осуждал самосожжение: он отказывал самосожженцам в заупокойных молитвах. Его ученик Евфросин написал в 1691 году очень решительное опровержение новой системы самоуничтожения[1866]. В Поморье, где 4 марта 1687 года в Палеострове, куда был в свое время сослан епископ Павел, сжег себя дьякон Игнатий вместе с 2700 последователями, на Керженце, на Дону и на Куме, в Брянских и Волоколамских лесах – всюду происходили страстные споры.

В русской Фиваиде – на Керженце – разожгло новые споры привезенное Сергием «Евангелие вечное». Онуфриев скит, пользовавшийся некоторым главенством, стоял за Аввакума, другие за Федора. Первый церковный собор, состоявшийся по этому поводу в августе 1693 года, закончился скандалом: положения Аввакума были признаны еретическими! Онуфрий переплел в бархат оклеветанные сочинения подобно Евангелию, положил их под образа и заставлял читать их во время богослужения. Из-за этого между онуфрианами и сторонниками Софония возник раскол, который отразился в Москве, в Стародубье и на Ветке. Он длился до 28 ноября 1708 года: в тот день Онуфрий признал, что многие выражения о Троице и Воплощении и другие не соответствуют Писанию, он и его приверженцы отвергли их и прокляли. Опозоренная книга, переплетенная в бархат, была возвращена иноку Сергию[1867].

Прения, возникшие по поводу богословских вхглядов Аввакума, закончились и больше не возобновлялись, но та же жажда правды и почти вещественной реальности, которые вдохновляли протопопа на его смелое толкование догматов, вызвала к жизни новые тенденции русского народного мышления, главным образом направленного на то, чтобы нередко превращать истины христианства в чистые символы. Добровольная смерть, с другой стороны, могла прельстить лишь души людей, чрезвычайно чувствительных к неминуемому царствованию антихриста; возникал вопрос, нельзя ли его избегнуть другим путем, именно: удалиться в пустыню, как и прежде поступали святые отцы? Пустыней теперь считались огромные леса Севера, Урала, Сибири, а также и незаселенные южные степи, где еще можно было легко избежать двойного налога, паспорта, рекрутского набора, «увещаний» духовенства. Уже Аввакум указывал на пустыню как на возможное пристанище. Ей теперь воспевали хвалу во многих стихах:

Уж как пишет сын Васильев

Преподобный отец наш Ефрем:

Уходите, мои светы,

Вы во темные во леса;

Вы скрывайтесь, мои светы,

Вы во горы, во вертепы.

Вы вселяйтесь, мои светы,

Вы во пропасти земные.

Кто-бы мне поставил в темных лесах келию?

Не на житейском бы месте,

Где бы люди не ходили,

Где бы птицы не летали;

Где Тебе, Христе, угодно,

Где душам нашим на пользу;

Где бы мне не видеть

Всех соблазнов сего мира[1868].

Но как в пустыне, так и в миру неизбежно перед всеми встает вопрос: каким же образом организовать свою духовную жизнь? Неоспоримо правильные священники, крещенные и рукоположенные до Никона или, по крайней мере, до 1666 года, и оставшиеся верными старой церкви, понемногу переводились. Чтобы рукополагать новых, не было епископа. Каким же образом могли продолжать существовать таинства? Этот вопрос вставал уже давно. Аввакум решил его со своей обычной практической рассудительностью, введя принцип непреодолимых обстоятельств: годится всякий иерей, лишь бы он служил по старым обрядам, не нужно дознаваться, кем он был рукоположен и как крещен; не допытываться, впадал ли он когда в заблуждение, не обсуждайте то, что церковь, в которой он служил, возможно, была лишь никонианской, признавайте его священником и принимайте от него все таинства. Таким образом, верующие могли постоянно иметь если и не безукоризненную иерархию, то, по крайней мере, духовенство, необходимое для совершения служб. Что касается таинств крещения и брака, то протопоп дал очень твердые и решительные ответы[1869]. Решение вопроса возникало само собой.

Но сам Аввакум, не говорил ли он в другое время и в другом месте: при отсутствии истинного священника лучше обходиться без него, чем обращаться к никониану. Церковь не в здании, она обитает в самих верующих: исповедывайтесь друг другу; причащайтесь сами; совершайте крещение сами – все это оправдывается необходимостью. В этом не было противоречия, так как учение его должно было применяться лишь в случае отсутствия священника, соблюдающего старые обряды. У Аввакума было совершенно правильное понимание священства, его божественного назначения и непрерывности его пребывания даже и при царствовании антихриста; он не допускал того, чтобы Церковь могла когда-либо обойтись без него. Но писал он изо дня в день, не заботясь о том, чтобы собрать различные аспекты своей мысли в систему, в результате получилось так, что те, кто мыслил себе нормальную жизнь Церкви без священников, также в какой-то мере могли ссылаться на него.

И действительно, даже священники нового рукоположения, совершающие богослужение по старым обрядам, были редки, а если кое-где и встречались, то далеко не всюду. С другой стороны, признавать действительность таинств, совершаемых официальной церковью, было противно духу старой веры. Аввакум, без сомнения, писал и верил, что троеперстное крестное знамение является печатью антихриста, однако в глубине души не чувствовал непосредственного присутствия Зверя. Так, первые христиане, ожидая Второго пришествия, все же старались мудро устраиваться в мире. Но находились и такие старообрядцы, и их было много, которые имели глубокое убеждение в том, что правительственная церковь непосредственно сочетается со Зверем и что нет больше ни действительной церкви, ни подлинного священства. Как же тогда принимать крещение от последователей Никона? И тем более рукоположение? Тех, кто обращался к старой вере от никонианства, нужно было крестить вновь: каждый христианин имел на это право. Что касается таинств, обязательно требующих для своего совершения священника, то можно было обойтись без них. Это учение вытекало из писаний дьякона Федора, инока Авраамия и попа Лазаря – и оно имело то преимущество, что было строго логичным.

В начале возник главным образом вопрос о месте, где обретается истинное священство. Там, где были признанные и уважаемые священники, их никто не отвергал. Верующие из Стародубья, пока среди них были Стефан и Козма, отстранили Иоасафа, рукоположенного когда-то архиепископом Тверским, сторонником Никона, хотя и служившего по старым обрядам; однако, как только исчезли Стефан и Козма, верующие стали умолять его не оставлять их. Каждый раз, как появлялся какой-нибудь странствующий священник с освященными Святыми Дарами, его повсеместно встречали с восторгом. Но все же были ли эти Святые Дары истинными? Литургия, совершаемая на этом, возможно, старом антиминсе, однако принесенном в церковь, для которой он не предназначался, была ли она действительной? Даже этих священников скоро не будет, кем же заменить их? Неужели только перебежчиками, привлеченными алчностью, либо изгнанными из правительственной церкви за недостойное поведение? И как надо было принимать их: допускать после простого отречения, без нового крещения? Но это означало бы признавать никонианское крещение? Крестить ли их вновь? Но это означало бы тем более отрицать их священство! Все эти практические затруднения, равно как и логические рассуждения, должны были привести многие общины к чрезвычайным, крайним решениям.

В Новгороде собрались два церковных собора из старообрядцев всех регионов, которые подтвердили свое полное отречение от священства со всеми вытекающими последствиями. Первый собор, начавшийся 1 июля 1692 года, заклеймил ересь Ивана Коломенского, выдающегося и глубоко преданного вере человека, ушедшего в Швецию, за то, что он признавал рукоположение и крещение никониан и не находил греха в браке. Второй собор, состоявшийся 3 июня 1694 года, ввиду ожидаемого близкого конца света и начала царствования антихриста, уже духовно действующего в официальной церкви, констатировал, что в этой церкви святыня уже не действует, и предписал вновь окрестить всех приверженцев никонианской церкви, жить в безбрачии, отказаться от всякого общения с миром, даже в принятии совместно пищи. Таким образом, создавалась церковь беспоповцев[1870].

Вскоре у этой церкви нашлось и новое святое место на реке Выг, на полпути между Онежским озером и Белым морем, в местности, уже ранее исхоженной монахами Корнилием, Епифанием, Игнатием, Геннадием, Пимином и Досифеем. Один из учеников последних, Даниил Викулин из большого села Шунга, вместе с посадскими людьми из Повенца – юным сыном обедневшего потомка князей Мышецких, Андреем Денисовым и его двоюродным братом Петром Прокопьевым – основал тут скит, который, из года в год расширяясь, стал, без всякой помощи извне, киновией совершенно исключительного значения. Около тысячи христиан, мужчин и женщин, проживали там в двух монастырях без иерархии, соблюдая обеты целомудрия, нищеты и полного послушания. Все они находились под началом у особого киновиарха. Кормились они трудами своих рук, но в годы сильных морозов ходили вдаль за подаянием; занимались они и рыбной ловлей, и торговлей; у них были часовни, где под руководством екклесиарха и певцов, обученных в их школах, они тщательно выполняли богослужение по старым книгам; среди них избирали наилучших, чтобы им могли каяться в своих грехах, что делалось четыре раза в год. Эти же лучшие люди, или наставники, должны были руководить духовной жизнью всех членов общины. Со всех сторон стекались на Выг верующие, дабы получить там наставление и просвещение; чтобы удовлетворить их запросам, Андрей создал особую книгописную мастерскую, где грамотные люди без устали переписывали очень красивым и четким почерком, до сей поры высоко ценимым, богослужебные книги и творения святых отцов, челобитные и иные труды, составляемые в защиту истины. Он обучил особых иконописцев, которые писали образа, следуя старым иконописным подлинникам, канонам Стоглава, отнюдь не допуская фряжских нововведений. Особые литейщики отливали кресты, медные иконы и складни, столь же превосходные по качеству работы, сколь и безукоризненные с точки зрения православия. Он открыл школы для детей и взрос лых. Он собрал большую библиотеку, в которой были представлены книги не только по богословию, но и по истории, грамматике и поэзии, а также учебники философии и литературные труды. Первые киновиархи – Андрей Денисов, умерший в 1730 году, и его брат Семен, заступивший его место, писали сами и обучали учеников. Из Выга вышли такие поучительные и восхитительные произведения, как «История» Ивана Филиппова; красноречивая «История об отцах и страдальцах соловецких»; «Виноград Российский», в котором изложены жития около шестидесяти мучеников за старую веру; риторический характер этой книги не умаляет ее документальной ценности; далее там появились знаменитые «Поморские ответы» синодальному миссионеру Неофиту, которые являются защитительной речью и апологетическим трудом, использующим данные археологии и палеографии, равно как и доводы, почерпнутые из Священного Писания, и литургические и диалектические аргументы. Выг был моральным и духовным центром старой веры. С его монахами, школами, иконами, творениями религиозной, литературной и художественной мысли, со своим длительным влиянием Выг был на Руси неким подобием янсенистского Порт-Рояля во Франции XVIII века[1871].

Однако с первых же лет эта церковь, которая продвинула последовательность своего апокалиптического учения вплоть до отрицания священства, столкнулась с требованиями жизни, шедшей своим чередом, с ситуациями, предвиденными еще Аввакумом.

Сначала они появились в отношении брака. Верующие беспоповцы, связанные с Выгом, не могли все жить монахами. Один из авторов решений, принятых в 1694 году – глава старообрядческой общины в Польше, Феодосий Васильев – сначала отказался разлучать супругов, уже венчанных в официальной церкви, затем стал допускать даже союзы, заключенные вновь обращенными. Выг со всей своей ревностью оставался непримиримым: в 1706 году Феодосий порвал с ним и образовал свою собственную церковь – церковь федосеевцев. Но когда кровавое гонение прекратилось, невероятное нравственное напряжение, оправдываемое ожидаемой близкой гибелью, ослабло. Семен [Денисов] считал, что решение вопроса возможно лишь на путях восстановления иерархии.

В 1730 году начались переговоры с поповцами. Они также, недовольные своими случайными попами, делали тщетные попытки найти себе епископа на Востоке и в Молдавии. Безуспешно посылались также три посланца в Палестину. Тогда пришлось согласиться, как на наименьшее зло, либо на браки, освященные никонианскими священниками, но по старому обряду, либо на союзы, просто благословленные родителями, при условии тех или иных епитимий. От основного принципа не отступали, но из-за невозможности полностью его применить, прибегали к различным лицемерным уверткам.

В 1738 году понадобилось восстановить молитвы за царскую семью. На этот раз отделились от Выга самые непримиримые. Филипп основал независимые общины «твердых христиан» – филипповцев. Перед лицом компромиссов поморцев, федосеевцы, создав свой центр на Преображенском кладбище в Москве, вернулись к строгостям 1694 года. Единственным результатом этого явился полнейший разврат.

Но и эти группы приобретали себе по тому или иному поводу еще более требовательных учеников, которые шли еще дальше учителей и оставляли их, чтобы построить свои собственные часовни. Среди федосеевцев, когда в 1809 году санкт-петербургский Синод разрешил крестить детей «новоженов», не разлучая их родителей, то противники этого соглашения пошли на новый раскол. Московские беспоповцы сторонились своих рижских братьев, которые, чтобы удовлетворить гражданские власти, совершали видимость бракосочетания; равно отчуждались они и от польских своих братьев, которые принимали на исповедь новобрачных. Некие филипповцы, считая, что они станут проповедниками антихриста, если будут платить налоги или вступят в какое бы то ни было общение с гражданскими или религиозными властями, образовали собственное согласие странников, или бегунов, не общающихся с миром. Иные, исключительно последовательные, были возмущены тем, что во всех этих церквах миряне сами совершали крещение и проводили богослужение. И тут некоторые решили обходиться совсем без крещения и богослужения. Другие предпочли обращаться за крещением и совершением брака к священнику никонианину, расплачиваясь затем за свой грех раздачей милостыни и моля, чтобы Бог даровал еретическим деяниям надлежащую силу действия. Так образовались группировки нетовцев[1872].

Таким образом, старая вера распадалась на многочисленные согласия. Достаточно было, чтобы где-нибудь на Руси, у какого-нибудь религиозного человека вдруг появилась своя необыкновенная, особенная мысль, которую он захотел бы распространить, тотчас вокруг него собирались ученики. Такого рода согласия зарождались, некоторое время процветали, затем исчезали или сливались с другими, чтобы, возможно, затем вновь появиться где-нибудь в другом месте: миссионеры, которым было поручено с ними бороться, положительно измучивались в поисках того, как их определить и «каталогизировать». Царство антихриста было очевидным; власть, правящие круги, официальная церковь – все они порвали с христианством; русский народ – народ, который на своем характерном языке сближал два понятия: «крестьянин» и «христианин», – народ этот во что бы то ни стало хотел остаться верным прежней вере, прежним книгам, прежнему учению и прежней христианской нравственности. Он исступленно бился среди неразрешимых противоречий, между требованиями морально-религиозного совершенства и новыми условиями общественной жизни: все эти отделившиеся от церкви согласия, как поповцев, так и беспоповцев, в общем стремились разрешить, в свете представления о пришедшем антихристе, одни и те же трудные вопросы о церкви, о таинствах и о взаимоотношениях с миром. Все они потерпели неудачу: каким же у них оставалось понятие о церкви, что оставалось у них от догматов, у тех, кто обращал догмат в чистый символ? Что оставалось у них от богослужения, если иные отвергали, считая их оскверненными, даже иконы, как старые, так и новые? Иные отвергали воскресенье, иные молитву: что оставалось от нравственности, если распутство предпочитали браку?

Некоторые согласия первоначально, также исходя из положений старой веры, в конечном итоге сохранили лишь очень немногие признаки христианства вообще. Очень немногое отделяло в самом деле бегунов и нетовцев от капитонов. Учитель, доверяя только собственному одинокому аскетизму, отодвинул на второй план помощь видимой церкви; ученики пошли дальше: совершенно от нее отдалились и теперь сами стали создавать себе своих «христов» и «богородиц». Невероятно, чтобы рассеявшиеся повсюду хлысты, столь многочисленные и деятельные, не стояли в какой-то связи с людьми, исходившими из совершенно противоположных понятий, но пришедшими к аналогичным отрицаниям. Кстати, хлысты предпочитали старые книги и двуперстное крестное знамение. Они также претерпели гонения и были вынуждены изображать из себя истинных православных. Все согласия взаимно укрепляли друг друга фактом своего одновременного сосуществования и общим противодействием официальной церкви[1873].

Твердая и нерушимая скала старой веры пребывала в двух видах: то были поповцы и беспоповцы. Те и другие обосновались по случаю чумы 1771 года в Москве и оставались там до последнего времени. Рогожское кладбище было центром первых, а Преображенское – вторых. Кроме того, у поповцев были Иргизские монастыри в заволжских степях, к востоку от Саратова[1874], а у беспоповцев был Выг. Как там, так и здесь и учение, и церковный обиход, и богослужение существовали в строго неизменном виде и ревниво охранялись. Но чем больше прикладывали усилий, чтобы сохранить неповрежденными уставы и обычаи Церкви, тем более трагичным становилось положение.

И сейчас у беспоповцев можно видеть молельные дома без священников, можно присутствовать на их службах. Есть и иконостас, как в настоящей церкви, и строгого, древнего стиля иконы – такие же, какие любил Аввакум, почерневшие от времени и копоти свечей. Верующие разделены: мужчины стоят по одну сторону, женщины – по другую. Все одеты в строгое платье: у мужчин поддевка со складками от талии, надетая поверх русской рубахи, на ногах высокие сапоги; у женщин – сарафан и головной платок, ниспадающий треугольником на спину, причем цветной для девушек и черный для замужних женщин. У каждого своя лестовка и свой подручник, чтобы падать ниц и класть земные поклоны. Вид этих молящихся вызывает мысли о их единении, строгости и равенстве. Чтец, не торопясь, читает поучение, какой-то человек в поддевке, с длинной бородой и длинными волосами кадит: кадило старинное, без цепочек; это своего рода курильница, заканчивающаяся ручкой. Порой какой-нибудь другой почтенный человек направляется к двери: это потому, что какой-то отец вошел с двумя маленькими детьми; они вполголоса разговаривают. Затем все трое кладут перед иконами множество быстрых поклонов. Это епитимья, наложенная за то, что им приходится жить в мире сем и посещать школу. Хор поет: пение без всяких прикрас и далекое от всего житейского, это небесное пение, которое имеет общие черты со строго грегорианским. Богослужение затягивается до поздних вечерних часов. Верующие слушают стоя, иногда выходят на некоторое время отдохнуть, посидеть на скамьях у двери, и снова возвращаются. Каждая христианская душа не может не почувствовать влечения к этому забвению мира, к этому единодушию людей, к этому соответствию места и песнопений, к этой строгости, к этой щепетильной верности традициям, к этому видимому обладанию нетронутой истиной. Вот перед нами подлинно древняя церковь на Руси! Но позади иконостаса нет алтаря – святое место пусто. Однако эти люди не протестанты, здесь стоят те, кто не отрицает пресуществления; они не говорят, что можно вообще обходиться без священников и непосредственно общаться с Богом. Наоборот, они считают, что священство необходимо. Но у них его нет и не может быть: благодать священства отнята. И вот они ожидают, как могут, конца мира, получая с Небес лишь несовершенную помощь. Существует ли еще где-либо подобное отчаяние?

Поповцы, ценой некоторой непоследовательности, сохранили священников, но также долгое время не имели таинства священства. Священниками у них были отступники от господствующей церкви, люди либо привлеченные деньгами, либо опустившиеся, пошедшие на это дело на худой конец; иногда даже обманщики с подложными ставлеными грамотами. Толком не знали, как их принимать: простым ли отречением от никонианских заблуждений или новым миропомазанием. Миропомазание совершалось над священником, облаченным в священнические ризы, дабы он сохранил посвящение, которое ему не могли бы вернуть: жалкая уловка! Но вставал вопрос: где найти миро? Его же может освятить только епископ! В 1777 году священники с Рогожского кладбища задумали было его изготовлять; но было бы оно действительным, они и сами в этом сильно сомневались. Действуя тайно, пропуская наиболее определенные епископские молитвы, они все же его освятили. Иргиз утверждал, что обладает подлинным древним миром: он заручился чуть не монополией на перепомазание никонианских священников. Иргиз и стал за определенную плату направлять в различные общины, на время или постоянно, перепомазанных священников. Священство это никонианского происхождения было подозрительным в смысле каноничности; будучи выброшенным официальной церковью, священник казался, наряду с этим, подозрителен в своем нравственном достоинстве. Какими бы эти священники ни были, когда власть закрывала глаза или вообще не препятствовала делу, в них не было недостатка. Но наступили худшие времена! Николай I создал целый ряд препон для старообрядцев и, наконец, закрыл Иргизские монастыри. Теперь уже больше не знали, к кому обратиться. Собиралось иногда до десяти или двадцати пар брачующихся, чтобы получить благословение на брак; отпевания заказывались письмом и совершались заочно. Иногда отпевание совершалось через несколько недель после фактического погребения; отпущение грехов давалось верующим, собравшимся в церкви, на общей исповеди: кто-нибудь читал предусмотренные в старом Требнике вопросы, и все хором отвечали: «Грешен!» И священник произносил слова отпущения грехов надо всеми. Простые монахи совершали крещение. Пришлось даже санкционировать браки, благословенные одними родителями.

Наконец, иметь священников – это было еще далеко не все: чтобы они могли служить обедни и совершать Евхаристию, нужны были алтари с антиминсами, освященными дониконовскими епископами. Употребление антиминса, предназначенного для другой церкви, уже было некоторым отступлением, обойтись же без древнего антиминса было совершенно невозможно. Хотя Иргиз и был великим духовным центром поповцев, но в нем не служили литургии, а правили лишь другие службы. Там довольствовались Святыми Дарами, освященными в другом месте. Каждому священнику, посылаемому в ту или иную общину, выдавали небольшой запас их.

Так или иначе, трагедия беспоповцев возобновилась и у поповцев. Они понимали всю необходимость сохранения священства; для его сохранения они приносили едва совместимые с их верой жертвы, но и у них также за иконостасом стояли бездействующие престолы!

Эта трагедия не касалась в такой мере групп теоретиков и начетчиков – она поражала прежде всего огромную часть русского народа. И потому в слободах и селах говорили непрестанно о том, что где-то в мире должна же существовать православная иерархия. Дьякон Федор в послании к сыну Максиму утверждал на основании честного слова свидетеля, что патриарх Иерусалимский творит крестное знамение двумя перстами[1875]. Но его уже не было в живых. Но нет ли где-нибудь в другом месте истинной православной веры? Один монах, по имени Марк, беспоповец из Топозера, пошел по Сибири, прошел через пустыню Гоби и нашел на «Белых Водах» в таинственном «Опоньском царстве» истинного патриарха и четырех митрополитов, говоривших на сирийском языке и получивших преемство от Антиохии, равно и сорок русских церквей, которые избежали гонений Никона, с епископами, посвященными этими сирийцами. Рассказ об этих чудесах имел широкое хождение во второй половине XVIII века и переходил из поколения в поколение, все более и более приукрашиваясь: где-то жизнь была спокойной, без гонений, без податей, без рабства, вера содержалась без всяких отступлений, а епископы были настолько святы, что даже зимой ходили босыми[1876]. Спасение было там! Нужно было лишь найти это Опоньское царство и это Беловодье! Верующие только об этом и мечтали. Целые общины отправлялись пешком на Восток. В России этим раем считали Сибирь; в Подолии – Турцию или Египет. Один монах по имени Симеон сорок лет искал его вдоль Нила и дошел до самой Эфиопии. Среди поморцев, обосновавшихся в царствование Екатерины на Алтае, эти экспедиции шли одна за другой; так, были предприняты путешествия в 1825, 1840, 1858, 1861, 1869 и 1888 годах; люди шли в направлении Китая, Индии, Афганистана. Путешественники с женами и детьми, стариками погибали от холода, голода, иной раз их убивали разбойники. Отдельные перенесшие все невзгоды приходили разоренные, дрожащие от страха перед тюрьмой и штрафом, но при этом все же уверенные, что потерпели неудачу как раз накануне желанного успеха. Пускались в путь все новые и новые группы искателей. Еще и теперь многие лелеют мечту о Беловодье[1877]. Авантюристы неоднократно использовали в своих целях эту жажду обрести Град Божий. Так, некий Аркадий около 1890 года выдал себя за епископа, рукоположенного на Белых Водах[1878]. В 1897 году три казака с Урала отправились морем в Индокитай и Китай. Они покинули Японию, увы, так и не обретя на этом свете Небесного Иерусалима[1879].

Это страстное желание подлинно верующих русских оказалось, однако, не безрезультатным. Наступил день, когда легенда претворилась в действительность. Сын уездного писаря Петр Великодворский постригся в монахи в Стародубском монастыре под именем Павла и в 1836 году отправился в путь, но был схвачен в Кутаисе. В 1839 году, он, однако, переправился через австрийскую границу и обнаружил на Буковине старообрядческий монастырь, где заручился ценной поддержкой. Оттуда он направился в Далматию, Черногорию, Сербию и Молдавию, посетил Дамаск, Иерусалим и Александрию. Наконец, в Константинополе в 1846 году ему удалось повидаться с Боснийским митрополитом Амвросием, низложенным турками не за что иное, как за свои добродетели. Он согласился принять старую веру. Когда Амвросия 28 октября привезли в монастырь на Буковине, он отрекся от своих заблуждений и был миропомазан. Затем он посвятил в епископский сан Кирилла и Аркадия. Кирилл посвятил, в свою очередь, в сан Онуфрия, который в миру был крестьянином Ярославской губернии, и Софрония и ими же был возведен в сан митрополита. Однако Амвросий был вскоре посажен в тюрьму и выслан австрийским правительством. Таким образом священство, благодаря рвению Павла, было восстановлено[1880]. Замечательно, что монастырь, откуда оно исходило, назывался «Белой Криницей», то был «Белый Источник», иными словами это были Белые Воды!

Это совпадение во многом содействовало успеху новой церкви. Как радостно было вновь видеть епископов, настоящих епископов, не сидевших за столом у знатных людей, не сиявших золотом и драгоценными каменьями; нет, то были простые крестьяне, ходившие пешком и во время своих поистине апостольских странствий ночевавшие в случайных избах; однако же во время богослужений они надевали митру старинного русского образца. Да, они ничего не знали о лютерском и латинском богословии и посвящали они настоящих священников! Не одни только поповцы увидели в «австрийской» иерархии истинную Церковь: к ним присоединились и многие беспоповцы, и поморцы, и федосеевцы.

Но было ли это разрешением, развязкой драмы? Нет, так как происхождение этой иерархии было все-таки более чем спорно. Достоверным ли было то, что Амвросий был крещен в три погружения? Не запятнало ли его обвинением в симонии данное ему обещание позаботиться о его и его сына содержании? Не были ли учинены сделки с австрийскими властями, то есть слугами антихриста? Трения, возникшие с самого начала между отдельными епископами, а затем и подписанное Онуфрием «Окружное послание», признававшее христианский характер официальной церкви и как-то признававшее принятое ею начертание имени Господа Исуса Христа: «Иисус», и последовавший затем новый раскол – все это только укрепило общие сомнения и колебания. Большая часть беспоповцев продолжала пребывать в своем отчаянии. Какая-то часть поповцев даже предпочла остаться при беглых священниках официальной церкви («беглопоповцы»).

Все эти подразделения существуют и сейчас: поповцы без иерархии; «австрийцы»; беспоповцы, причем они часто живут бок о бок, в одной местности. Если у «австрийцев» есть истинная церковь[1881], полнота религиозной жизни и численность их большая, то они, с другой стороны, должны были сделать уступку духу времени и как-то приблизиться к официальной церкви. Наоборот, тысячи старообрядцев остались гораздо более верными старым традициям. Но одни из них все еще жаждут обрести какую-нибудь невероятную иерархию, другие должны отказаться от огромной части христианской жизни, а третьи, принадлежа к крайним направлениям, почти отказываются от самого христианства.