3.1.4.1. По отношению к Нему Самому
3.1.4.1. По отношению к Нему Самому
а) Одно и то же Лицо Бога Слова может именоваться и Богом и человеком.
При этом свойства человеческие приписываются Христу как Богу. Например, «Распяли Господа славы» (1 Кор 2, 8). «Внимайте себе и всему стаду, в котором Дух Святый поставил вас блюстителями, пасти Церковь Господа и Бога, которую Он (Бог) приобрел Себе Кровию Своею» (Деян. 20, 28). «Первый человек — из земли, перстный; второй человек — Господь с неба» (1 Кор 15, 47). «Мы примирились с Богом смертью Сына Его» (Рим. 5, 10). И наоборот, свойства Божеские приписываются Христу как человеку.
Например; «Никто не восходил на небо, как только сшедший с небес Сын Человеческий, сущий на небесах» (Ин. 3, 13). В богословии это учение получило наименование «общение свойств», часто в богословской литературе встречается латинское название «communicatio idiomatum» или греческое «?????????????? ??? ????????» (буквально: взаимозамещение свойств). Свт. Григорий Нисский пишет (Письмо Феофилу Александрийскому): «По причине совершенного единения воспринятой плоти и восприемлющего Божества имена взаимно заменяются. Так что и человеческое называется Божиим и Божеское человеческим именем. Посему и Распятый у Павла называется Господом славы. И Поклоняемый от всей твари небесных, земных и преисподних именуется Иисусом». Частный случай «communicatio idiomatum» — это теопасхистские выражения (????, — Бог и ????? — «страдаю»), в которых говорится о Боге как о субъекте страдания и смерти. Во второй четверти VI века имел место так называемый «теопасхистский спор».
После Халкидонского Собора многие православные (в Константинополе это были «неусыпающие» монахи, акимиты), на словах отрицаясь крайностей несторианства, истолковывали орос Халкидонского Собора в близком несторианству смысле. Они отказывались признавать теопасхистские выражения, например, «Бог был распят» или «Бог умер на Кресте» и т.п. в строгом богословском смысле.
В 20-е годы VI века с требованием признания теопасхистских выражений как критерия правой веры выступили скифские монахи — Иоанн Максенций, Леонтий Иерусалимский и др. Их поддержал император — св. Юстиниан. Их мысль сводилась к тому, что только признание теопасхистских формул способно отвести от Халкидонского Собора обвинение в несторианстве и выразить идею ипостасного единения природ во Христе. Не надо думать, что только в VI веке появляется требование теопасхистских выражений. В Предании Церкви эти выражения встречаются фактически с 1-го века: и в Свщ. Писании есть такие выражения, ими пользовались и отцы Церкви.
Например, Игнатий Антиохийский, один из самых ранних христианских авторов, пишет: «Дайте мне быть подражателем страданий Бога моего» (Рим. 6, 3). Св. Ириней Лионский («Против ересей»): «Что Само Слово Божие воплотившееся было повешено на древе, это я не раз показал». В Никео-Цареградском Символе веры тоже имеются теопасхистские выражения:
«Верую во Единого Господа Иисуса Христа Сына Божия, Единородного … единосущна Отцу … и страдавша и погребенна». Страдание и погребение в Символе веры усваиваются Сыну Божию как субъекту этих состояний человеческой природы Спасителя.
Православное богословие никогда не допускало мысли о страдании во Христе Божеского естества. Одним из свойств Божественной природы является ее бесстрастие, поэтому страдательные состояния Господа Иисуса Христа не могут быть отнесены к Его Божественной природе. Введение в православное богословие теопасхистских выражений требует строгого и недвусмысленного различения между Понятиями «природа» и «ипостась».
Теопасхистский спор тесно связан с решениями V Вселенского Собора. Основное догматическое значение V Вселенского Собора состоит в том что, этот Собор ясно указал, что орос IV Вселенского (Халкидонского) Собора должен пониматься и истолковываться в духе учения свт. Кирилла Александрийского. Гимнографическим памятником теопасхистских споров является всем хорошо известный гимн императора Юстиниана, вошедший в чинопоследование Византийской Литургии: «Единородный Сыне и Слове Божий, бессмертен сый».
Различение понятий «природа» и «ипостась» и введение термина «воипостасный» делают возможным в православном богословии теопасхистские выражения. Можно говорить о Боге, как о субъекте смерти и страдания не потому, что подвергалось страданию Божественное естество, но в том смысле, что Бог пострадал плотью, т. е. страданию подвергалась человеческая природа Христа, но эта природа является воипостазированной, т.к. существует в Ипостаси Слова. Поскольку жизнь этой человеческой природы является содержанием жизни Божественной Личности, все то, что претерпевает человеческая природа Спасителя, усвояется, относится к единому Лицу, Второму Лицу Прв. Троицы, Сыну Божию. Поэтому страдания Его человечества — это Его собственные страдания. Божественная природа остается бесстрастной, страдает человеческая, но поскольку это человечество есть собственное человечество Бога Слова, можно, не впадая в ересь, усвоять эти страдательные состояния Самому Богу, Сыну Божию, считая Его субъектом страданий во плоти.
б) Обожение человеческого естества в Иисусе Христе.
Человеческая природа Господа Иисуса Христа через соединение с Божеством приобщилась свойств Божественных и обогатилась ими, т. е. пришла в состояние обожения. Человеческая плоть, соединившись во Христе с огнем Божества, пребывает отныне таинственно обоженной.
С какого момента плоть Христа обожена? Преподобный Максим Исповедник различает два усвоения человечества Словом — природное и домостроительное, или относительное. Первое как бы является сокрытым вторым и до Воскресения проявляется только один раз — во время Преображения.
В. Н. Лосский пишет (стр. 112-113): «Обоженное Божественными энергиями человечество Слова не может после Воскресения и Пятидесятницы представляться сынам Церкви иначе как только в этом прославленном виде. Это человечество являет Божество, которое есть сияние, общее трем Лицам Пресвятой Троицы».
Следует иметь в виду, что когда мы приписываем Христу различные Божеские свойства — такие, как всеведение, всемогущество, вездесущие и т. д., то усвояем их Христу как единому Лицу. Нельзя относить их отдельно к Его человечеству, даже после Воскресения и Вознесения. Как Богочеловек, Христос действительно вездесущ, всемогущ и всеведущ, но это не относится к Его человечеству в отдельности. Само человечество восприняло столько совершенств, сколько оно могло вместить. При этом человечество не превратилось в Божество, поэтому само по себе оно не может быть названо всеведущим, всемогущим, вездесущим и т. п.
в) Господу Иисусу Христу, как единому Лицу, как Богочеловеку, подобает единое нераздельное Божеское поклонение, потому что обе природы соединены в Нем нераздельно.
Девятый анафематизм V Вселенского Собора гласит: «Если кто говорит, что в Иисусе Христе должна быть поклоняема каждая из Его природ, так что этим вводит два поклонения, особое Богу Слову и особое человеку, и не поклоняется единым поклонением Слову, воплощенному в человеческой природе, сделавшейся Ему Своею собственной, как всегда верила и признавала это Церковь на основании непрерывного Предания, тот да будет анафема».
В Ин. (5, 22-23) Сам Господь говорит, что необходимо чтить Сына так же, как чтут Отца, т. е. «Сын» есть наименование не природы, а Личности, Ипостаси. Поклонение всегда относится к лицам, а не к безличной природе. Поскольку во Христе единое Лицо, то этому Лицу и воздается поклонение, а не каждой из природ в отдельности.
Уместно сказать о римо-католической практике, например, о культе «сердца Иисусова», что с точки зрения Православия является весьма сомнительным, потому что поклонение Христу должно быть всецело обращено к Его Лицу, а не относиться к каким-то частям Его существа. Даже если принять католическое толкование, согласно которому культ сердца Иисусова не есть поклонение анатомическому органу, так как под сердцем должно понимать любовь Христову, тем не менее следует отметить, что нигде ни в Ветхом Завете, ни в Новом мы не видим никаких следов практики поклонения Божественным свойствам — любви, премудрости, творческим способностям, промыслительной деятельности и т. п. Всегда поклонение обращено к Лицам Пресвятой Троицы.
г) В Иисусе Христе две воли и два действования.
Учение о двух волях и действованиях во Христе было разработано в православном богословии в VII веке в контексте борьбы с монофелитской ересью (????? — единый и ?????? — воля). В отличие от предыдущих ересей — таких, как несторианство или монофизитство, — монофелитство, по сути являющееся разновидностью монофизитства, было не столько результатом искреннего заблуждения, сколько искусственной ересью, сконструированной в политических целях. Вступившему на престол в начале VII в. императору Ираклию необходимо было противостоять наступлению персов, а затем и арабов, он нуждался в консолидации империи, которая была раздираема внутренними противоречиями: шла борьба между православными и монофизитами. Монофизитство к тому времени стало национальной религией народов, населявших окраины империи — коптов в Египте, сирийцев и армян на Востоке. Необходим был поиск компромисса, который позволил бы этим двум религиозным партиям достичь согласия.
Принять Халкидонский орос монофизитам было очень сложно. Сложности были даже не столько доктринального, сколько психологического характера, поскольку у монофизитов был иной религиозный идеал, который прот. Георгий Флоровский охарактеризовал как «антропологический минимализм», т. е. взгляд на человека как существо низменное и порочное. Отсюда проистекает и своеобразная практика: цель христианского делания, аскезы, не в том, чтобы преобразить и исцелить человечество, а в конечном счете в том, чтобы преодолеть человеческое как таковое, заместить человеческое Божественным.
На VI Вселенском Соборе главный защитник монофелитской ереси, патриарх Антиохийский Анастасий, прямо заявил, что Адам до грехопадения не имел человеческой воли, что человеческая воля — следствие грехопадения.
Халкидонский орос подчеркивает активность, самодвижность человеческой природы во Христе. Монофизитам это казалось неблагочестивым и вызывало подозрение в несторианстве. В качестве компромисса патриархом Константинопольским Сергием было предложено учение о единой воле и единой энергии. Патриарх Сергий — незаурядная личность, друг и сподвижник императора Ираклия, сам происходил из монофизитской семьи, перешел в Православие уже в сознательном возрасте, и его интерес к проблеме воссоединения монофизитов с Православием был очень острым. Согласно предложенному учению, во Христе две реально различных природы, но при этом единое действование и единая воля. Буква Халкидонского ороса при этом сохраняется, в него не нужно вносить никаких изменений, авторитет Собора сохраняется.
Таким образом подчеркивается единство субъекта во Христе и устраняется подозрение в несторианстве. Какие возникают вопросы в связи с учением о единой воле и едином действии? Первый вопрос философского порядка: чему последует воля: природе или ипостаси? Второй вопрос сотериологический. Если мы принимаем учение о единой воле, то каково в таком образе качество человеческой природы во Христе? Действительно ли Христос в таком случае есть истинный человек?
На первый вопрос монофелиты могли бы дать только один ответ. С их точки зрения, воля и действование — атрибуты лица. Во Христе две природы, но одно Лицо и одна воля. Природ две, Лицо одно, воля одна, следовательно, волю надо отнести к единому Лицу, ибо не может одна воля исходить от двух различных природ.
Это учение, во-первых, противоречит традиционной христианской антропологии. Предыдущие отцы, например блж. Августин, подчеркивали, что воля есть атрибут природы. Во-вторых, противоречит учению о Прев. Троице, поскольку в Боге мы различаем три Лица, но тем не менее признаем единую волю как атрибут единой Божественной природы. Именно на эти несообразности и указывали православные полемисты против монофелитства, прежде всего патриарх Иерусалимский Софроний, римский папа Мартин Исповедник и прп. Максим Исповедник, которые показывали, что признание единой воли во Христе логично приводит к троебожию, т. е. различению в Троице трех различных богов.
В контексте этих споров преподобным Максимом было разработано учение о двух волях — воле гномической и воле физической. По словам преподобного Максима, «никто не действует как некто по ипостаси, но как нечто по природе», — т. е. действование, воля берут свое начало в природе. Каждый человек действует именно по-человечески, а не по-павловски или по-петровски. Также и ангелы действуют по-ангельски, а не по-михаиловски или по-гаврииловски. Действование и воля относятся к естеству, а лицу принадлежит принятие решения, свободное самоопределение по отношении к тому или иному желанию природы. Желание пить, потребление жидкости есть действие естества, которое обще всем людям. Но каждый человек на это проявление естественной воли накладывает свое личное решение: пить или отказаться от этого желанья, что пить, в каком количестве. Это зависит от личного самоопределения.
Патриарх Сергий и его единомышленники выдвинули учение о так называемом богомужнем действии или богомужней энергии во Христе, в которой даже теоретически нельзя различать двух составляющих, она совершенно проста.
Какова же эта энергия — Божественная, человеческая или составившаяся из двух? Ответ, который единственно могли дать монофелиты, состоял в том, что эта энергия является Божественной. Сложность ее проявляется лишь в действиях, произведенных энергией, или результатах, которые можно отнести к двум порядкам: Божественному и человеческому. Можно различать во Христе Божественные и человеческие действия, но и те, и другие совершаются единой Божественной энергией. Божественная энергия преломляется в человечестве подобно свету, проходящему сквозь стеклянную призму, и порождает человеческие действия, но совершаются они не человеческой энергией Христа, а Божественной энергией Слова. Таким образом, человечество во Христе оказывается лишенным собственной активности, оно не является фактором, не является самодвижным, представляя собой пассивное орудие Божества. В этом сродство монофелитства во всех его формах с учением Аполлинария: непонимание того, что две совершенные и самодвижные природы могут соединиться воедино.
Очевидно, что существо, которое не обладает человеческой волей и энергией, невозможно назвать совершенным человеком. Если Христос по Своему человечеству не совершенен, то, естественно, Он не может сделать совершенными других.
Х. Яннарас пишет: «Природа вне энергии есть просто абстракция, просто отвлеченная сущность, не существующая реально. Если во Христе действуют только Божественная воля и энергия, значит Его человечество в действительности не ипостазировано, тогда Он всего лишь призрак человека, не обладающий реальным бытием. Тогда человеческая природа не может считаться ни воспринятой, ни исцеленной Божеством».
VI Вселенский Собор следующим образом сформулировал учение о двух волях и действованиях во Христе: «Проповедуем также по учению святых отцов, что в Нем и две естественные воли или хотения, и два естественных действия, нераздельно, неизменно, неразлучно, неслиянно, и два естественных хотения непротивоположны одно другому, как говорили нечестивые еретики — да не будет. Но Его человеческое хотение не противоречит (буквально не стоит в противоположности), и не противоборствует, а следует, или лучше сказать, подчиняется Его Божественному и всемогущему хотению» (В. Болотов. Лекции … т.IV,стр. 498-499).
Свщ. Писание указывает на две воли и два действования во Христе. Например, Ин. (6, 38): «Я сошел с небес не для того, чтобы творить волю Мою, но волю пославшего Меня Отца». Какая может быть во Христе воля, отличная от воли Отца? По Божеству у Отца и Сына одна и та же общая воля, следовательно, речь идет о человеческой воле. Мф. (26, 39): «Впрочем, не как Я хочу, но как Ты». Указание на различие хотения между Отцом и Сыном. По Божеству у Них одно хотение, так как в Троице единая воля, значит, здесь говорится о хотении человеческом. Лк. (22, 42): «Отче! о, если бы Ты благоволил пронести чашу сию мимо Меня. Впрочем, не Моя воля, но Твоя да будет».
Святитель Афанасий Александрийский так комментирует эти слова: «Здесь являет Господь две воли — человеческую, свойственную плоти, и Божескую, свойственную Богу. Человеческая по немощи плоти молит отклонить страдания, а Божеская желает страдания». («О воплощении и против ариан», 24).