О гимнах преп. Симеона Нового Богослова

О гимнах преп. Симеона Нового Богослова

Читателям, интересующимся духовною литературой, давно уже известны слова или беседы преп. Симеона Новаго Богослова, переведенныя на русский язык епископом Феофаном и изданныя в двух выпусках Афонским Пантелеимоновым монастырем; между тем гимны преп. Симеона доселе оставались у нас непереведенными и неизвестными. В греческом издании творений Симеона Новаго Богослова слова и главы, которыя именно все сполна и переведены еп. Феофаном, составляют первую часть книги; во второй же значительно меньшей части помещены гимны преп. Симеона, написанные в поэтической, стихотворной форме. Настоящий перевод и имеет целию дать возможность русским читателям ознакомиться с этим, другим родом произведений преп. Симеона Новаго Богослова — его Божественными гимнами, не менее интересными и примечательными, чем изданныя ранее в русском переводе слова св. Отца.

Подлинность гимнов преп. Симеона доказывается из жития его, из древних рукописей и на основании тождества идей, заключающихся в словах Симеона и в гимнах. В житии преп. Симеона Нового Богослова, написанном учеником его Никитою Стифатом, неоднократно говорится, что Симеон, занимаясь писательством, слагал исполненные любви Божественные гимны, составлял экзегетическия, катехизическия и другия слова, писал аскетическия главы, послания и пр. В разных библиотеках существует немало рукописных кодексов 12, 13, 14 и позднейших веков, в которых или особо или на ряду со словами Симеона помещаются и Божественные гимны, надписанные именем преп. Симеона, игумена монастыря св. Маманта, или Новаго Богослова. Сличение содержания гимнов и слов Симеона показывает, что в них развиваются одни и те же как общия или основныя, так и частныя идеи. К первым должно быть отнесено учение Симеона о Боге, как свете, являющемся верующему в непосредственном созерцании, и его учение о том, что для спасения необходимо еще здесь на земле воспринять внутрь царствие Божие — благодать Св. Духа и опытно познать и ощутить ее умом и чувством. Кроме этих главных идей, слова и гимны Симеона совпадают и в некоторых частных пунктах, именно в учении о непостижимости Божества, о человеке, как образе Божием, о будущем суде, о плаче и слезах и пр.

Хотя в словах и гимнах преп. Симеона содержится одно и то же учение, но между ними однако замечается и немалая разница. Слова Симеона представляют собою по преимуществу беседы или поучения, составленныя для народа или для одних монахов и большею частию, вероятно, произнесенныя в храме; тогда как гимны суть не что иное, как келейныя записки или дневники Симеона, в которых он описывал свои видения и созерцания и изливал чувства любви, благоговения и благодарности к Богу. Слова Симеона излагают его учение, его богословские и аскетические взгляды; гимны же изображают нам самую душу Симеона, ея чувства и переживания. Поэтому гимны преп. Симеона наиболее характерны не для его богословской системы, не для его учения, а для личности Симеона, для его настроения, для его мистики. Гимны Симеона Новаго Богослова вскрывают пред нами как бы ту лабораторию, в которой изготовлены и сложились глубокие и оригинальные взгляды этого св. Отца.

Чистосердечное исповедание своих грехопадений и немощей, описание необычайных созерцаний и Откровений, каких сподобился Симеон, и благодарение Богу за воспринятые от Него дары и благодеяния — таково общее содержание гимнов преп. Симеона. Являясь лирическим излиянием религиозных чувств св. Отца, почти всякий гимн Симеона начинается обращением к Богу и имеет форму благоговейнаго размышления или беседы души с Богом, в которой преп. Симеон излагает пред Богом свои тревоги и недоумения и, предлагая вопросы, получает на них ответы от Бога и разъяснения, или же просто форму молитвы, преисполненной глубочайшаго сокрушения, смирения и пламенной любви к Богу, молитвы, в которой Симеон, исповедуя дивныя пути Промысла Божия в своей жизни, возсылает Богу хвалу и благодарение за все Его милости и которую заканчивает обычно прошением или мольбою о спасении и помиловании. Четыре гимна, помещенные в греческом издании в конце (52–й, 53:54 и 55), могут быть названы молитвами в тесном смысле; две последния из них получили у нас и у греков даже обще–церковное употребление, как лишенныя специально биографических черт своего автора и образцовыя по силе и глубине чувства.

Помимо такового общаго характера и содержания, в гимнах преп. Симеона можно различать и некоторые частные элементы: богословско–догматический, нравственно–аскетический и историко–биографический. Так в некоторых гимнах св. Отец затрагивает темы догматическаго или вообще богословскаго характера, трактуя, например, о непостижимости Божества (41 и 42 гимн), о св. Троице (36:45 и др. гимны), о Божественном свете и его действиях (40 и 37 гимн), о творении мира (44 гимн), об образе Божием в человеке (34 и 43 гимн), о крещении, причащении и священстве (3, 9, 30 и 38 гимны), о страшном суде, воскресении и будущей жизни (42, 46 и 27 гимны) и пр. Сравнительно немногие гимны представляют нравственныя предписания общаго характера — для всех верующих, или частнаго — для монахов (таковы гимны: 13:18–20 и 33). Есть гимны, имеющие и историческую ценность: в одном, например, из гимнов (50–м) преп. Симеон дает подробную характеристику разных классов современнаго ему общества, особенно высшаго и низшаго духовенства, в другом гимне (37–м) рисует духовный облик своего старца, Симеона Благовейнаго или Студита. Наконец, есть гимны, в которых заключаются указания на некоторые факты из жизни самого Симеона Новаго Богослова (см. 26–й, 30, 32, 35, 53 и др. гимны). В этом случае особенно примечателен 39 гимн, где преп. Симеон говорит об отношении к нему родителей, братьев и знакомых и о дивном водительстве Промысла Божия в его жизни. Впрочем внешняго, фактическаго материала для биографии преп. Симеона в гимнах сообщается весьма мало, черты же и события, касающияся внутренней жизни Симеона, разсеяны едва ли не по всем гимнам.

Это именно и является, можно сказать, общею основою, общим фоном или канвою для всех гимнов Симеона, т. е. то, что все они изображают внутреннюю жизнь св. Отца, его переживания, мысли, чувства, видения, созерцания и откровения, то, что продумано, прочувствовано, выстрадано, увидено и дознано им на непосредственном, живом и постоянном опыте. В гимнах преп. Симеона нет и тени чего–либо искусственнаго, выдуманнаго, сочиненнаго или сказаннаго для прикрасы; все его слова идут прямо из души, от сердца и вскрывают, насколько возможно, его сокровенную жизнь в Боге, высоту и глубину его мистических переживаний. Гимны Симеона суть плод самаго непосредственнаго духовнаго опыта, плод живейшаго религиознаго чувства и чистаго, святого вдохновения.

Созерцая Бога то вне себя, как пресладкий Божественный свет, то внутри себя, как незаходимое солнце, непосредственно беседуя с Богом, как друг с другом, и получая от Него откровения чрез Духа Святаго, отделяясь от видимаго мира и становясь на грани настоящаго и будущаго, восхищаемый на небеса, в рай и бывая вне тела, горя внутри пламенем Божественной любви и слыша, наконец, в глубине души повелительный голос записать и поведать о своих дивных созерцаниях и откровениях, преп. Симеон невольно брался за перо и в поэтической, вдохновенной форме излагал свои мысли, чувства и высокия переживания. Необычайность созерцаний, сила чувства и полнота счастия и блаженства в Боге не давали Симеону возможности молчать и заставляли писать. «И хотел я, говорит он, молчать (о если бы я мог!), но страшное чудо возбуждает сердце мое и отверзает оскверненныя уста мои. Говорить и писать даже и не хотящаго меня заставляет Тот, Кто возсиял ныне в моем мрачном сердце, Кто показал мне дивныя дела, которых не видели очи, Кто снисшел в меня» и пр. «Внутри меня, пишет Симеон в другом гимне, горит как бы огонь, и я не могу молчать, не вынося великаго бремени даров Твоих. Ты, сотворивший птиц, щебечущих разными голосами, даруй, просит далее св. Отец, и мне недостойному слово, дабы всем письменно и не письменно поведал я о том, что Ты соделал на мне по безпредельной милости и по одному человеколюбию Твоему. Ибо превыше ума, страшно и велико то, что подал Ты мне страннику, неучоному, нищему» и пр. Вообще преп. Симеон неоднократно заявляет в гимнах, что он не может выносить молчания и предать забвению то, что ежедневно и ежечасно в нем видится и совершается. Если так, то на гимны преп. Симеона нельзя смотреть как на одно лишь свободное поэтическое творчество писателя; в них нужно видеть нечто большее. Сам преп. Симеон дар «петь… гимны, новые вместе и древние, Божественные и сокровенные», сознавал в себе, как благодатный дар новых языков, т. е. он видел в этом даре нечто подобное древним первохристианским глоссолалиям. Поэтому Симеон смотря на себя, лишь как на орудие, и свое духовное дарование не считал чем–либо особенным. «Уста мои, Слове, пишет он, говорят то, чему научен я, равно и гимны и молитвы я воспеваю те, которые давно уже написаны приявшими Духа Твоего Святаго».

Преп. Симеон хотел поведать в гимнах о дивных делах милости и благости Божией, явленных в нем и на нем, несмотря на всю его греховность и недостоинство. С полной откровенностию, не щадя своего самолюбия, св. Отец обнажает в гимнах все свои духовныя немощи и страсти, прошлыя и настоящия, грехи делом и мыслию, безпощадно бичуя и окаявая себя за них. С другой стороны, он совершенно неприкровенно описывает и те видения и откровения, каких он сподоблялся от Бога, и ту славу и обожение, которых удостоился по благодати Божией. Представляя зрелище души, то кающейся и сокрушающейся о своих падениях, то возвещающей всем дивныя милости и благодеяния Божии, гимны преп. Симеона являются как бы его автобиографическими записками, и в этом отношении их можно сравнить лишь с «Исповедью» бл. Августина, которая написана последним также с целию исповедания грехов своих и прославления Бога и является, с одной стороны, как бы публичным покаянием Августина, а с другой — гимном хвалы и благодарения Богу за его обращение. Гимны преп. Симеона это тоже исповедь души, только написанная не в такой форме, не в форме последовательной автобиографии, а в форме отрывочных диалогов, молитв и размышлений. То и другое произведение дают историю двух душ, проникнутых глубочайшим сознанием своей греховной испорченности и порочности, воодушевленных благоговейными чувствами любви и благодарности к Богу и исповедующихся как бы пред лицом и в присутствии Самого Бога. «Исповедь» бл. Августина это — неподражаемое и безсмертное произведение по силе веры и необычайной искренности и глубине чувства. Однако, если иметь в виду те идеи и чувства, которыя запечатлены преп. Симеоном в его гимнах, то их должно поставить даже выше «Исповеди» Августина.

Августин — муж великой веры; он живет верою и надеждою и преисполнен любви к Богу, как своему Творцу и благодетелю, как к небесному Отцу, Который озарил его светом Своего познания и, после многолетняго рабства страстям, из тьмы греховной призвал в этот чудный Свой свет. Но преп. Симеон стоит выше Августина: он превзошел не только чин веры и надежды, не только рабский страх, но и сыновнюю любовь к Богу. Не созерцая только пред очами Божественный Свет, но и имя Его внутри своего сердца, как неизреченное сокровище, как всего Творца и Царя мира и самое царство небесное, он недоумевает, во что ему еще верить и на что еще надеяться. Преп. Симеон любит Бога не потому только, что он познал Его и чувствует сыновнюю любовь и благодарность к Нему, но и потому, что он непосредственно созерцает пред собою Его неизъяснимую красоту. «Не видите ли, друзья, восклицает Симеон, каков и сколь прекрасен Владыка! О не смежайте очей ума, взирая на землю!» и пр. Душа преп. Симеона, как невеста, уязвлена любовию к своему Божественному Жениху — Христу и, не будучи в состоянии всецело узреть и удержать Его, истаявает от скорби и любви к Нему и никогда не может успокоиться в поисках Возлюбленнаго своего, насладиться созерцанием красоты Его и насытиться любовию к Нему, любя Его не мерою любви доступной человеку, но превышеестественною любовию. Преп. Симеон стоит гораздо ближе к Богу, нежели Августин: он не только созерцает Бога, но и имеет Его в сердце и собеседует с ним, как друг с другом, и получает от Него откровение неизреченных таинств. Августина поражает величие Творца, Его превосходство над тварями, как неизменяемаго и вечнаго Бытия над бытием условным, временным и смертным, и это сознание неизмеримаго превосходства Творца отделяет Августина от Бога почти непроходимою гранью. И преп. Симеон сознает это превосходство Творца над тварями, но его поражает не столько неизменяемость и вечность Божества, сколько Его непостижимость, неуловимость и неизреченность. Идя в богопознании еще далее Августина, он видит, что Божество превышает представление не только человеческое, но и невещественных умов, что Оно превыше даже самой сущности, как пресущественное, и что самое уже бытие Его непостижимо для тварей, как несозданное. Однако Симеон, несмотря на это и сознавая притом гораздо глубже Августина свою греховность и испорченность, настолько глубоко, что считает себя хуже не только всех людей, но и всех животных и даже бесов, несмотря на все это, преп. Симеон по благодати Божией видит себя превознесенным на высоту величия, созерцает себя в непосредственной близости к Творцу, как бы другим Ангелом, сыном Божиим, другом и братом Христовым и Богом по благодати и усыновлению. Видя всего себя обоженным, украшенным и во всех своих членах блистающим Божественною славою, Симеон исполняется страхом и благоговением к себе самому и с дерзновением говорит: «Мы делаемся членами Христовыми, а Христос нашими членами. И рука у меня несчастнейшаго и нога моя — Христос. Я же жалкий — и рука Христова и нога Христова. Я двигаю рукою, и рука моя весь Христос… двигаю ногою, и вот она блистает, как и Он». Августин далеко не поднялся до такой высоты, и вообще в его «Исповеди» нет и речи о тех высоких созерцаниях и о том обожении, каких сподобился преп. Симеон.

В конце концов об «Исповеди» бл. Августина и о Божественных гимнах преп. Симеона должно сказать, что автобиография западнаго учителя превосходит характеризуемое произведение восточнаго Отца своею стройностию и, пожалуй, литературным изяществом (хотя и гимны преп. Симеона далеко не лишены своего рода поэтической красоты), но силою религиознаго чувства, глубиною смирения и высотою своих созерцаний и обожения, изображенных в гимнах, преп. Симеон далеко превосходит бл. Августина в его «Исповеди». В последнем произведении нарисован, можно сказать, тот идеал святости, до котораго могло когда–либо достигнуть западное христианство; тогда как в Божественных гимнах преп. Симеона Нового Богослова дан еще более высокий идеал святости, свойственный и сродный нашему восточному Православию. Августин, каким он представляется по его «Исповеди», это — человек безспорно святой, мыслящий, говорящий и живущий вполне по–христиански, но все же еще не отрешившийся совершенно от земного мудрования и не свободный от уз плоти. Преп. же Симеон — не только святой, но и во плоти небожитель, едва касающийся стопами земли, умом же и сердцем витающий в небесах; это небесный человек и земной Ангел, не только отрешившийся от всякаго плотского мудрования, но и от земных мыслей и чувств, не удерживаемый по временам даже и узами плоти, не только освятившийся душою, но и обожившийся телом. У Августина, при всей нравственной безупречности его духовнаго облика, мы видим еще весьма много сроднаго нам: земного, вещественнаго, плотянаго, человеческаго; тогда как преп. Симеон поражает нас своею отрешенностию от мира, от всего земного и человеческаго, своею одухотворенностию и недосягаемою, как кажется нам, высотою совершенства.

Об «Исповеди» бл. Августина много написано и сказано одобрительнаго и похвальнаго не только на западе, но и у нас в России. О Божественных же гимнах преп. Симеона Новаго Богослова никто почти ничего не сказал и не написал, и не только у нас, но и на западе. Алляций находит в гимнах преп. Симеона особенное благочестие, пышные цветы, которыми душа–невеста желает украситься, и благоухания, превосходящия всякия ароматы; о Боге в них говорится, по его словам, не только назидательно, но и усладительно, хотя нередко более в изступлении. «Увлекательные гимны (Симеона), в которых он изобразил свои стремления и свое счастье, пишет Голль, по своей непосредственной силе далеко превосходят все, что когда–либо произвела греческая христианская поэзия». Вот почти и все, что можно найти о гимнах преп. Симеона в западной литературе. Но к характеристике их сказать этого было бы слишком мало. Для того, чтобы лучше оттенить содержание и достоинства Божественных гимнов преп. Симеона, мы пытались сравнить их с замечательнейшею во всей мировой литературе автобиографиею — «Исповедию» бл. Августина. Но преп. Симеон дает в гимнах не автобиографию своего земного существования, а скорее описание своих небесных восхищений в рай, в неприступный свет — это обиталище Бога, и повествование о тех Божественных созерцаниях, неизреченных глаголах и сокровенных таинствах, которыя он сподобился там видеть, слышать и познать. В гимнах преп. Симеона слышится не голос смертнаго человека, говорящаго о земном и по–земному, но скорее голос безсмертной и обоженной души, вещающей о жизни сверхземной, равноангельной, небесной и Божественной.

Гимны преп. Симеона это — повесть души, говорящей не совсем обычною человеческою речью, а или покаянными вздохами и стонами или радостными восклицаниями и ликованиями; повесть, написанная не чернилами, а скорее слезами, слезами то скорби и сокрушения, то — радости и блаженства в Боге; повесть, записанная не на свитке только, но глубоко начертанная и запечатленная в уме, сердце и воле ея автора. Гимны преп. Симеона изображают историю души, от тьмы грехов восшедшей к Божественному свету, из глубины падения поднявшейся до высоты обожения. Гимны преп. Симеона это летопись души, повествующей о том, как она очистилась от страстей и пороков, убелилась слезами и покаянием, всецело соединилась с Богом, уневестилась Христу, приобщилась Его Божественной славы и в Нем нашла упокоение и блаженство. В гимнах преп. Симеона описано и запечатлелось как бы дыхание или трепетное биение души чистой, святой, безстрастной, Божественной, души, уязвленной любовию ко Христу и истаявающей от нея, воспламененной Божественным огнем и горящей внутри, непрестанно жаждущей воды живой, ненасытно алчущей хлеба небеснаго, постоянно влекущейся горе, к небу, к Божественному свету и к Богу.

Автор Божественных гимнов — не человек, седящий в юдоли земной и поющий скучныя песни земли, но как бы орел, то высоко парящий над земными высотами, едва касаясь их крыльями, то далеко улетающий в необозримую заоблачную синеву небес и оттуда приносящий небесные мотивы и песни. Как Моисей с горы Синая или как какой–либо небожитель с высоты небес, преп. Симеон вещает в своих гимнах о том, что не видится телесными очами, не слышится чувственными ушами, не обнимается человеческими понятиями и словами и не вмещается разсудочным мышлением; но что превышает всякия представления и понятия, всякий ум и речь и что познается только опытом: созерцается мысленными очами, воспринимается духовными чувствами, познается очистившимся и облагодатствованным умом и выражается в словах только отчасти. Преп. Симеон пытался сказать в гимнах нечто о порядках не земного бытия и земных отношений, а о потустороннем, горнем мире, куда он проникал отчасти, еще живя на земле во плоти, о Бытии безусловном, вечном, Божественном, о жизни безстрастных и равноангельных мужей и безплотных сил, о жизни духоносцев, о вещах небесных, таинственных и неизреченных, о том, чего око не видело, ухо не слышало и что на сердце человеческое не всходило (I Кор. 2:9), и что поэтому совершенно непостижимо для нас, изумительно и странно. Преп. Симеон своими гимнами отрывает нашу мысль от земли, от видимаго мира и возводит ее на небеса, в какой–то иной мир, потусторонний, невидимый; изводит ее из тела, из обыденной обстановки греховной, страстной человеческой жизни и возносит в область Духа, в неведомую нам область каких–то иных явлений, в благодатную атмосферу чистоты, святости, безстрастия и Божественнаго света. В гимнах Симеона раскрываются пред читателем как бы те глубины Божественнаго ведения, которыя испытует лишь Дух Божий и заглянуть в которыя, даже на мгновение, не безопасно для ограниченнаго и слабаго человеческаго мышления. В Божественных гимнах преп. Симеона такая отрешенность от мира, такая одухотворенность, такая глубина духовнаго ведения, такая головокружительная высота совершенства, до которых едва ли когда еще достигал человек.

Если таково содержание гимнов Симеона, если в них так много необычнаго для нас и непонятнаго, то отсюда для читателя гимнов является двоякая опасность: или совершенно не понять преп. Симеона, или худо его понять и перетолковать. Некоторым из читателей многое в гимнах, несомненно, покажется странным и непонятным, невероятным и невозможным, а кое–что — даже соблазном и безумием. Таковым читателям преп. Симеон может представиться по гимнам каким–то обольщенным и изступленным мечтателем. Этим читателям считаем долгом сказать следующее: сфера познания как вообще человеческаго, так и тем более всякаго частнаго лица слишком ограничена и узка; человек может постигнуть лишь то, что доступно его тварной природе, что вмещается в рамки пространственно–временных отношений, т. е. нашего настоящаго земного бытия. Кроме того, для каждого отдельнаго человека ясно и понятно лишь то, что он испытал и познал на своем личном маленьком опыте. Если так, то всякий сомневающийся и неверующий в праве сказать о непонятном и чудесном для него явлении лишь следующее: это непонятно для меня и в настоящее время, и только. Непонятное для частнаго опыта одного лица, быть может, понятно другому в силу его личнаго опыта; и невероятное для нас в настоящую минуту, быть может, станет для нас доступным и возможным когда–либо в будущем. Чтобы не оказаться во власти гнетущаго сомнения и неверия или не остаться с тупым самодовольством мнимаго мудреца–всезнайки, всякий человек должен слишком скромно думать как о себе, так и о сфере человеческаго познания вообще, и своего крохотнаго опыта отнюдь не обобщать до общечеловеческаго и универсальнаго.

Христианство, как благовестие о царствии Божием, о царствии небесном на земле, всегда было и будет соблазном и юродством для плотяного мудрования и для языческой мудрости мира сего. Об этом давно сказано и предсказано еще Самим Христом и Его Апостолами. И преп. Симеон Новый Богослов, который, по его словам, старался лишь обновить в людях евангельское учение и евангельскую жизнь и который в своих гимнах лишь вскрыл те глубокия тайны, которыя сокрыты и таятся в боголюбивой душе и верующем сердце человека, также неоднократно повторяет, что те вещи, о которых он пишет в гимнах, не только неведомы людям грешным, одержимым страстями, но и вообще непостижимы, неизреченны, невыразимы, неописуемы, неизобразимы, превосходят всякий ум и слово и что, будучи отчасти и для него самого непонятны, оне заставляют его трепетать в то время, когда он пишет и говорит о них. Мало того, преп. Симеон как бы сам предупреждает своих читателей, когда заявляет, что без опыта невозможно познать тех вещей, о которых он говорит, и что кто попытался бы вообразить и представить их в уме, тот обольщен был бы своим воображением и собственными фантазиями и далеко удалился бы от истины. Равно и ученик Симеона Никита Стифат в своем предисловии к гимнам, которое в настоящем переводе предпослано гимнам, говоря, что высота богословия Симеона и глубина его духовнаго ведения доступны лишь мужам безстрастным, святым и совершенным, в весьма сильных выражениях предостерегает духовно неопытных читателей от чтения гимнов, дабы вместо пользы они не получили вреда.

Всякий благоразумный читатель, думаем, согласится с нами, что мы либо совершенно чужды духовнаго опыта, либо слишком несовершенны в нем, а признав себя таковыми и все же желая ознакомиться с гимнами преп. Симеона, будем вместе с читателем, помнить, что мы своим разсудочным мышлением не можем понять и представить себе того, что совершенно недомысленно и сверхразсудочно, поэтому не будем и пытаться проникнуть в заповедную и чуждую нам область; но будем крайне осторожны и внимательны, чтобы своими низменными, земными представлениями не опошлить как–либо тех картин и образов, какие рисует преп. Симеон в своих гимнах, чтобы не набросить земной тени на кристальную чистоту души св. Отца, на его святую и безстрастную любовь к Богу, и не понять грубо–чувственно тех выражений и слов, какия он нашел для своих возвышеннейших мыслей и чувств в крайне бедном и несовершенном языке человеческом. Не будем, читатель, по причине своего маловерия и неверия отрицать дивныя чудеса в жизни тех, которым, по словам Христа, своею верою возможно и горы передвигать (Мф. 17:20; 21:21) и творить даже нечто большее того, что совершил Христос (Иоан. 14:12); не будем своею собственною нечистотою и порочностию пятнать ту ослепительную белизну безстрастия, которой достиг преп. Симеон и подобные ему духоносные мужи. Единственным средством к тому, чтобы хотя сколько–нибудь понять высокия созерцания и необычайныя переживания преп. Симеона, является для читателя путь духовнаго опыта или точнейшее соблюдение всех тех предписаний, какия дает сам преп. Симеон как в своих словах, так отчасти и в Божественных гимнах. Доколе все эти предписания самым тщательным образом не выполнены нами, согласимся, читатель, что мы с вами не в праве судить такого великаго мужа, каковым был преп. Симеон Новый Богослов, и по крайней мере не будем отрицать возможности всего того невероятнаго и чудеснаго, что найдем в его гимнах.

Для читателей, не чуждых духовнаго опыта и знакомых с явлениями так называемой духовной прелести, при чтении гимнов преп. Симеона может возникнуть недоумение другого рода. Преп. Симеон так неприкровенно описывает свои видения и созерцания, так дерзновенно поучает решительно всех, так самоуверенно говорит о себе, что он воспринял Духа Святаго и что его устами говорит Сам Бог, так реально изображает свое собственное обожение, что для читателя естественно подумать: не прелесть ли все это? не следует ли считать все эти созерцания и откровения Симеона, все его вдохновенныя слова и речи прелестными, т. е. делом не подлиннаго христианскаго опыта и истинно духовной жизни, но явлениями призрачными, ложными, представляющими собою признаки обольщения и неправильнаго духовнаго делания? И в самом деле не находился ли автор предлагаемых в переводе гимнов в прелести? ведь он сам говорит, что некоторые считали его при жизни гордецом и прельщенным. — Нет, отвечаем, не находился, и по следующим основаниям. В гимнах преп. Симеона поражает не только высота его созерцаний и откровений, но и глубина его смирения и самоуничижения. Преп. Симеон постоянно обличает и укоряет себя за свои прошлыя и настоящия грехи и проступки; особенно безпощадно он бичует себя за грехи юности, с поразительной откровенностью исчисляя все свои пороки и преступления; с такою же откровенностию он сознается в тех мельчайших приражениях тщеславия и гордости, которыя вполне естественны были у Симеона в то время, когда он за свою святую жизнь и учение стал пользоваться всеобщею славою и известностью и своими беседами привлекал к себе весьма многих слушателей. Описывая свои необычайныя созерцания, преп. Симеон в то же время восклицает: «Кто я, о Боже и Творче всего, и что я сделал вообще доброе в жизни…, что Ты прославляешь меня презреннаго такою славою?» и пр. Вообще все гимны Симеона от начала и до конца проникнуты глубочайшим самоукорением и смирением. Постоянно называя себя странником, нищим, неученым, жалким, презренным, мытарем, разбойником, блудным, скверным, мерзким, нечистым и пр. и пр., преп. Симеон говорит, что он совершенно недостоин жизни, что он недостойно взирает на небо, недостойно попирает землю, недостойно смотрит на ближних и беседует с ними. Говоря, что он сделался весь грехом, преп. Симеон обзывает себя последним из всех людей, даже более того — он не считает себя и человеком, но худшим всех тварей: гадов, зверей и всех животных, даже худшим самих бесов. Такая непонятная нам глубина смирения является показателем необычайной высоты совершенства, но она отнюдь немыслима у человека прельщеннаго.

Преп. Симеон, как он сам говорит о себе, никогда не желал и не искал той Божественной славы и тех великих даров, каких сподобился от Бога, но, вспоминая грехи свои, искал лишь отпущения и прощения их. Мало того, еще находясь в мире, преп. Симеон от души возненавидел мирскую славу и бегал всех тех, кто говорил ему о ней. Но когда впоследствии эта слава вопреки желанию его пришла к нему, преп. Симеон молил Бога таким образом: «Не дай мне, Владыко, суетной славы мира сего, ни богатства гибнущаго… ни высокаго престола, ни начальства… соедини меня со смиренными, нищими и кроткими, дабы и я также сделался смиренным и кротким; и… благоволи мне оплакивать одни только грехи свои и иметь попечение об одном праведном суде Твоем…». Жизнеописатель Симеона и ученик его Никита Стифат говорит о преп. Симеоне, что у него была великая забота и постоянное попечение о том, чтобы его подвиги оставались ни для кого неизвестными. Если же Симеон предлагал иногда в беседах ради назидания слушателей уроки и примеры из своей жизни и собственнаго опыта, то никогда не говорил о себе прямо, а в третьем лице, как о ком–то другом. Только в четырех словах, помещенных в греческом издании и русском переводе последними (89–м, 90, 91 и 92), преп. Симеон, возсылая Богу благодарение за все «Его благодеяния к нему, ясно говорит о бывших ему видениях и откровениях. В одном из этих слов он замечает: «Я ничего не писал с тем, чтобы себя показать. Не дай Бог… Но, помня дарования, какия даровал Бог мне недостойному, благодарю и славлю Его, как благоутробнаго Владыку и благодетеля… и, чтобы не скрывать таланта, который Он мне дал, подобно худому и неключимому рабу, проповедую милость Его, исповедую благодать, всем показываю сделанное Им мне добро, чтобы подвигнуть тем и вас словом учения — восподвизаться получить и себе то, что получил я». В последнем же из указанных слов читаем: «Это пожелал я написать вам, братия мои, не для того, чтоб стяжать славу и быть прославленным от людей. Да не будет! Ибо такой человек безумен и чужд славы Божией. Но написал для того, чтоб вы увидели и познали безмерное человеколюбие Божие» и пр. «Се, говорит далее Симеон в самом конце слова, открыл я вам таинства, которыя были сокрыты во мне; ибо вижу, что близок конец жизни моей»… Из этого последняго замечания св. Отца видно, что четыре указанных слова Симеона написаны и сказаны им, очевидно, незадолго до смерти.

Что же касается гимнов преп. Симеона, то едва ли при жизни его они были известны многим, исключая разве только некоторых, весьма немногих гимнов. Гимны преп. Симеона, как выше было замечено, являются не чем иным, как его мемуарами или келейными записками, написанными, вероятно, большею частию в то время, когда преп. Симеон удалился на безмолвие — в затвор. Преп. Симеон писал свои гимны не почему–либо другому (о чем также сказано выше), как потому, что не мог умолчать о своих чудесных видениях и созерцаниях, не мог не излить хотя бы в книге или на свитке волновавших и переполнявших его душу мыслей и чувств. Никита Стифат пишет в житии Симеона, что св. Отец еще при жизни поведал ему, как ближайшему ученику, все свои тайны и передал все свои писания с тем, чтобы он обнародовал их впоследствии. Если Никита, выпуская гимны преп. Симеона, счел нужным написать к ним особое предисловие с предостережением духовно неопытным читателям, то отсюда с несомненностию следует заключить, что гимны преп. Симеона при жизни его оставались неизвестными и впервые опубликованы были лишь по смерти Симеона учеником его.

В Божественных гимнах Симеона описываются такия видения и откровения, какия сравнительно редко встречаются в писаниях других отцов. Но отсюда еще не следует заключать, что их не было и в жизни других св. подвижников; подобных видений и откровений сподоблялись, без сомнения, и другие угодники, только преп. Симеон по данному ему дарованию поведал о своих созерцаниях и переживаниях с необычайной ясностию, откровенностию и подробностию, тогда как другие святые или совсем умолчали о своих духовных переживаниях или поведали только весьма немногое. Однако несомненно и то, что преп. Симеон удостоился некоторых необычайных дарований и созерцаний, каких удостаивались далеко не все подвижники. Если преп. Симеон в своих гимнах так уверенно говорит о себе и так смело обличает всех, то это потому, конечно, что обильно воспринятая им благодать Божия и необычайно реальное чувство необманчивости своих переживаний, подтверждаемое многолетним подвижническим опытом св. Отца, сообщали ему и великое дерзновение и давали право говорить именно таким образом, подобно тому, как говорил о себе и ап. Павел.

Обо всем этом свидетельствуют такия, например, сильныя места из гимнов и слов преп. Симеона: «Хотя и говорят, пишет Симеон, что я, раб Твой, прельщаюсь, но я никогда не поверю, видя Тебя, Бога моего, и созерцая пречистое и Божественное лицо Твое, и воспринимая от него Твои Божественныя озарения, и будучи просвещаем Духом в умных очах своих». Или еще: «я с дерзновением, говорит Симеон, возглашаю, что если я не мудрствую и не говорю, что говорят и мудрствуют Апостолы и св. отцы, если не повторяю только Божиих словес, сказанных во св. Евангелии…, да будет на мне анафема от Господа Бога и Спаса нашего Иисуса Христа чрез Духа Святаго…, и вы не заткните только уши свои, чтоб не слышать слов моих, но побейте меня камнями и убейте, как нечестиваго и безбожнаго». В гимнах преп. Симеона для нас очень много чудеснаго, необычайнаго и даже невероятнаго и страннаго; но это потому, что сами мы далеки от царствия Божия и ни в понятиях своих, ни в жизни не усвоили юродства христианской проповеди, но и мыслим и живем полуязычески.

Наконец, как на последнее доказательство того, что видения и созерцания Симеона не были прелестными, укажем на чудеса его и на прославление. Еще при жизни преп. Симеон делал предсказания и совершил несколько чудесных исцелений, равно как и вскоре же по смерти им совершено немало разнаго рода чудес. Все эти предсказания и чудеса преп. Симеона весьма подробно описаны в житии его, в котором повествуется и об открытии мощей преп. Симеона; это последнее произошло через тридцать лет после смерти Преподобнаго. Все это в совокупности взятое уверяет нас в том, что преп. Симеон отнюдь не находился в прелести, но что его видения и созерцания и все духовныя переживания суть подлинно–благодатная жизнь во Христе, подлинно–христианская мистика, а его речи и учение, содержащияся как в словах, так и в гимнах, естественное выражение и плод истинно–духовной христианской жизни. Преп. Симеон не только сам чужд был духовной прелести, но и других учил и учит распознавать ее и бегать. Умудренный долгим опытом и будучи тонким знатоком духовнаго делания, преп. Симеон в слове «о трех образах внимания и молитвы» указывает правильный и неправильные способы молитвеннаго делания. В этом слове Симеон сам сообщает точные признаки прелести и говорит о разных видах ея. После этого подозревать Симеона Новаго Богослова в прелести теряются всякия основания.

Божественные гимны преп. Симеона написаны, как выше замечено, в поэтической, стихотворной форме, однако не в форме античной, классической поэзии. Древние греки точно наблюдали в стихах количественность, т. е. долготу и краткость слогов; но в позднейшия времена у греков строгое соблюдение количественности стало упускаться из виду. В 10 веке в Византии возникли, очевидно из народной поэзии, так называемые политические стихи, в которых мы и видим пренебрежение количественностию; в этих стихах строка за строкой наблюдается лишь одно и то же число слогов и известное направление ударений. Самым употребительнейшим стихом такого рода является 15–слоговой ямбический, происшедший, вероятно, как думают, из подражания восьмистопному (т. е. 16–слоговому) ямбу или трохею. Менее употребителен 12–слоговой политический стих. Политические стихи получили свое название оттого, что они сделались в Византии гражданскими — общедоступными и общеупотребительными в противоположность классической поэзии, которая и у греков впоследствии стала доступною лишь немногим. Этого рода стихи, употреблявшиеся в греческой литературе в произведениях, разсчитанных на общенародное употребление, до настоящаго времени во всех греческих странах являются почти единственным стихотворным размером народных песен. Преп. Симеон писал свои гимны, за исключением немногих, именно такими, политическими стихами, которые в его время вошли уже во всеобщее употребление. Из 60 данных в настоящем переводе гимнов Симеона огромное большинство написано типичным 15–слоговым политическим стихом, значительное меньшинство — 12–слоговым стихом (всего 14 гимнов) и лишь 8 гимнов написаны восьмистопным ямбом.

Если гимны Симеона написаны в поэтической, стихотворной форме, то в них нельзя искать ни догматической точности в изложении истин веры, ни вообще строго относиться к отдельным словам и выражениям автора. Гимны преп. Симеона это — лирическия излияния его глубокорелигиозных чувств, а не сухое и спокойное изложение христианскаго вероучения и нравоучения. В гимнах преп. Симеон выражается свободно, непринужденно, как лирик–поэт, а не как догматист, преследуя не только ясность и точность мысли, но и красоту формы. Так как Симеону нужно было придать своим мыслям стихотворную форму и постоянно приходилось высчитывать число слогов в стихе и наблюдать известный ритм в ударениях, то поэтому в гимнах мы не везде встречаем полное, ясное и отчетливое изложение мыслей. В словах или беседах Симеон выражается обычно более просто, более ясно и определенно; поэтому гимны преп. Симеона и следует сличать с его словами.

В каталогах и описаниях различных библиотек гимны преп. Симеона Новаго Богослова встречаются в довольно древних рукописях, начиная с 12 века и позднее; такия рукописи имеются в Парижской национальной библиотеке, Венецианской, Патмосской, Баварской и др. Для нас доступны были рукописи Афонских монастырей, наиболее ценныя из которых, мы здесь и укажем. Не говоря о рукописях, содержащих в себе отрывки из гимнов Симеона, каковыя греческия рукописи имеются и в нашей Синодальной библиотеке, назовем те Афонския рукописи, в которых имеются собрания гимнов преп. Симеона. Такова Дионисиатская рукопись № 220 (в каталоге Ламброса т. I, № 3754), заключающая в себе вместе с житием и словами преп. Симеона и 12 гимнов его, преимущественно нравственно–аскетическаго и назидательнаго содержания, и несколько отрывков из других гимнов; но рукопись эта не древняя — 17 века, и помещенные в ней гимны все имеются в печатном греческом издании. Подобное же собрание гимнов числом 11 мы нашли в двух рукописях Афонскаго Пантелеимонова монастыря № 157а и 158 (каталог Ламброса т. II, №№ 5664 и 5665), которыя еще менее ценны, как принадлежащия 18 веку. Весьма ценною оказалась для нас рукопись того же монастыря № 670 (в каталоге Ламброса т. II, № 6177), не сама по себе, так как она совсем позднейшаго времени — 19 века, а как копия Патмосскаго кодекса 14 века № 427:содержащаго в себе почти исключительно одни творения Симеона Новаго Богослова. Эта Патмосская рукопись и названная копия ея содержат в большей части гимны преп. Симеона, которым предпослано предисловие к гимнам ученика Симеонова Никиты Стифата и полное оглавление гимнов числом 58. Указанное число гимнов, надо полагать, является наиболее полным собранием их, так как в тех описаниях рукописей, где показано число гимнов преп. Симеона, оно является значительно меньшим, и так как Алляций, ознакомившийся с гимнами Симеона по западным рукописям, указывает их не более, не менее, как тоже 58:и в том же порядке, что и в Патмосской рукописи. Вот этою–то копиею Патмосскаго кодекса мы и воспользовались для своего перевода, которую постоянно и цитируем в примечаниях к гимнам (для краткости называя ее просто Патмосскою рукописью). К сожалению, в ней, как и в самом Патмосском кодексе, уцелели не все гимны, а лишь первых 35 или даже 34:прочие же не сохранились за утратою конца кодекса. Однако эта утрата не столь существенна и важна, в виду того, что все утраченные гимны Патмосской рукописи, начиная с 35–го и до конца, в подлинном тексте имеются в греческом издании творений Симеона, за исключением лишь одного 53 гимна, который, к сожалению, так и остался для нас неизвестным. Однако следует заметить, что и Патмосская рукопись даже в целом ея виде не дает нам еще полнаго числа всех написанных преп. Симеоном гимнов: один из панегиристов Симеона говорит о нем, что он составил стихов числом 10752:между тем как общая сумма стихов, заключающихся в 60 переведенных нами гимнах равняется, по нашему подсчету, приблизительно десяти тысячам; значит, свыше семисот или около восьмисот стихов Симеона остаются для нас неизвестными.

Переводить гимны преп. Симеона на русский язык нам пришлось первоначально с латинскаго их перевода по Патрологии Миня, перевода, сделаннаго Понтаном и содержащаго в себе 40 глав или гимнов. Печатное греческое издание творений Симеона Новаго Богослова, заключающее в себе во 2–й части подлинный текст 55 гимнов, мы впервые могли увидеть и приобрести лишь на Афоне. Сличив свой перевод с подлинным текстом гимнов и исправив его, мы оставили почти все имеющиеся в латинском переводе гимны в той же внешней форме, в какой перевели их с латинскаго, т. е. в прозаической (так как по–латински они переведены прозою). Те же гимны, которые пришлось переводить прямо с подлинника, мы сочли более удобным перевести постишно; отсюда у нас вполне естественно получилось неоднообразие внешней формы перевода, какового впрочем и нельзя было избежать, так как из латинскаго перевода приходилось делать вставки и добавления к подлинному тексту. Эти вставки и добавления в нашем переводе взяты обычно в скобах и отмечены в примечаниях под строкою, равно как и то, чего нет в латинском переводе по сравнению с нашим греческим текстом, мы также старались отмечать под строкою. Круглыми скобами ( ) отмечены в настоящем переводе не только заимствования из латинскаго перевода, но и те слова и выражения, которых хотя и нет в греческом тексте, но которыя непосредственно в нем подразумеваются или скрыты в значении греческих слов; в прямых же скобах [ ] мы ставили слова, внесенныя по необходимости для ясности и смысла речи и которыя, отсутствуя в подлиннике, могут быть подразумеваемы только с наибольшею вероятностию.

В основу настоящаго русскаго перевода гимнов положен подлинный греческий текст их имеющийся в греческом издании творений Симеона Новаго Богослова. Но так как это издание является весьма несовершенным по множеству опечаток и другим упущениям, то при переводе нам немало помог латинский текст гимнов: но несравненно большую услугу оказала нам копия Патмосской рукописи: сличая имеющийся в ней текст гимнов с печатным греческим текстом, мы, во–первых, исправляли по ней его корректурныя ошибки, нередко делая при этом предпочтение ея тексту пред печатным, а во–вторых, заимствовали из нея отсутствующие в греческом издании стихи, а иногда, и целыя большия вставки, что все также отмечено при переводе в подстрочных примечаниях. Кроме того, из Патмосской рукописи нами переведено предисловие к гимнам преп. Симеона, написанное учеником его Никитою Стифатом, которое в греческом издании творений Симеона напечатано не в подлиннике, а на новогреческом диалекте, и еще три гимна: 57:58 и 59:два из которых имеются в латинском переводе, а один — последний нигде не напечатан. Подлинный текст предисловия Никиты Стифата, трех указанных гимнов и еще одного маленькаго — самаго последняго 60–го гимна, взятого из Афонской Ксенофской рукописи 14 в. № 36 (см. каталог Ламброса т. I, № 738), напечатан при настоящем переводе в приложении I (которое, равно как и приложение II имеются не при всех экземплярах настоящаго издания). Таким образом то, что переведено здесь на русский язык, но доселе не было издано в печати, все это и дано в подлинном тексте, как первое приложение к настоящему изданию.