ИЗ КОММЕНТАРИЕВ К «ОДИССЕЕ»  [355]

We use cookies. Read the Privacy and Cookie Policy

ИЗ КОММЕНТАРИЕВ К «ОДИССЕЕ» [355]

Придирчивые критики получили в распоряжение не только «Илиаду», но и «Одиссею», а между тем первую они терзают больше, чем вторую. А уязвимое место для них — много сказочного, содержащегося в поэме. И видя в этом порок, они вместе со сказкой выбрасывают истину: из–за эпизодов, не соответствующих правде, они подозрительно относятся даже к самой истории.

Но поступать надо не так: надо исследовать поэтическое произведение, помня при этом, что у поэтов есть закон излагать не голую историю, а насыщать описание вымыслами. Одни из этих сказок, уже придуманные другими, поэты повторяют, а другие присочиняют сами. Ведь у тех, кто владеет искусством слова, существует обычай описывать в поэзии чудесное, чтобы вызывать у слушателей не только удовольствие, но и потрясение [356]. Так вот и наш поэт, по мнению древних, следуя за историей, часто вплетает мифы. И к рассказам, соответствующим истине, он прибавляет какие–то небылицы, сам для себя устанавливая пределы невероятного. И мифы он не везде подает как вымысел, но, говоря его же словами, много говорит он лжи, похожей на правду, так что никто не смог бы их различить. Лжет он много, но все же не во всем. Ведь поэзия не называлась бы правдоподобной, если бы она рассказывала все время только о ложном.

Так, например, многое из странствия Одиссея, то, что произошло поблизости от Италии и Сицилии, и ранее, изложено в соответствии с замыслами поэта. В отличие от многого это подтверждают исторически достоверные Латин и Авсон [357], которые, по мнению некоторых ученых, были детьми Одиссея и Кирки; ведь они и страной владели, носящей их имя, и народы получили название от их имен.

С этим согласуется еще и то, что в Иберии есть город Одиссия. И в пословицу вошло имя Темесия — героя поэмы, одного из спутников Одиссея, почитаемого в Темесе [358]. И никто не сомневается, что как раз там и странствовал по большей части Одиссей. А поэт в дальнейшем порядке изложения докажет, что можно описать путешествие Одиссея не только по Океану; при этом он, сохраняя историческую достоверность, прибавит характерные для поэзии эпизоды с чудесами. И по закону поэзии ложь он примешивает к истине: он то учит, то волнует, а иногда даже потрясает. Так, например, взяв из правдивых историй достоверное об Эоле и о киммерийцах, он прибавляет еще какие–то нелепые рассказы. В одних случаях он меняет место действия исторических событий и переносит их в другие страны; в иных случаях он нагромождает мелочи и доводит историю до неправдоподобия. Меняет место он, например, когда киммерийцев — бесспорно, народ северный — он помещает в области западные, ближе к Аиду [359]. И остров Калипсо он помещает в Океан. Нагромождает мелочи, например, в эпизоды с лестригонами, делая их людоедами, хотя они всего лишь дикари. И Эол, по его словам, знаток мореплавания, запирает ветры. Здесь нет лжи целиком, но есть преувеличение событий истинных. Признать, что поэзия Гомера целиком ложна, — совершенно неверно.

Ведь такую ложь, если бы он и мог сказать, он не скажет: он очень разумен. Вот послушай–ка, что Одиссей говорит у Эвмея: «Зачем тебе, такому человеку, необдуманно врать?» [360].

Есть случаи, когда умение лгать по необходимости в людях разумных следует поощрять, а не порицать. Поэт говорит, что таким образом и Автолика украсила клятва. Это означает, что плетение софизмов путем ложных клятв есть искусство.

Да и самого Одиссея Гомер откровенно изображает лгущим и в разговорах с Эвмеем, и в других эпизодах [361]. Значит, надо думать, поэт искажает истину не везде, а также не везде излагает и правду. С истиной он сплетает какую–то часть лжи, то же самое кажется и Полибию [362], который говорит, что поэт мало прибавил вымысла к странствию Одиссея и к Троянской войне. И это так.

«Одиссея», как гласит древняя истина, поэма более нравственная, чем «Илиада», т. е. она приятнее и проще. В то же время она и остроумнее из–за глубины мыслей, содержащейся в незатейливопростой выдумке, как полагают исследователи. Именно в этой бесхитростной простоте и кроется отточенное остроумие и глубина мысли.

Следует заметить, что содержание в этой книге очень скудно, незатейливо и построено на небольшом материале. И если бы поэт не ввел — что он и сделал — в разные места поэмы замысловатые эпизоды, растягивающие действие, как, например, плавание Телемаха, долгую беседу у феакийцев, блестящую маскировку у Эвмея [363] и другое, казалось бы, что у него события поэмы словно вытянулись вдоль узкого ущелья.

Придумывая и другое в таком же роде, поэт тем не менее строго следит за цепью событий в книге и пробует свои силы на поприще логографии: словно бурные реки несутся с горных вершин, — так изобилует он риторикой. Она наводняет и «Илиаду». Поэтому–то некто Тимолай [364], не то лариссец, не то македонянин по происхождению (а возможно — это два человека), порицая и осуждая Гомера за этот поэтический океан, нарушил границы дозволенного, выкинув из поэм, как ему казалось, ненужное. Он подобрал стих за стихом и написал поэму «Троянские события» в сжатом виде.

Например:

Гнев, богиня, воспой Ахиллеса, Пелеева сына,

Гнев, что наслал Аполлон, за дочь рассерженный Хриса.

Грозный, который Ахейцам тысячи бедствий соделал.

Так, говорят, этот пресловутый Тимолай исковеркал, насколько мог, гомеровскую «Илиаду». А Трифиодор [365], рассказывают, пошел вслед за ним и переписал в изуродованном виде «Одиссею», убрав всюду в ней сигму. Но возможно, чтобы не быть бездоказательным, он отказался от бесполезной болтовни о ней. Так люди картавящие отказываются произносить в стихах звук «р», чтобы не выдавать свою картавость. А то, что звук сигмы режет слух по причине какого–то свиста, когда образуется ее скопление, как, например, в известном стихе Еврипида [366]: «Я спасла тебя…» и так далее, он показывает, обращаясь к кому–то, кто пользуется аттическим удвоением «??», говоря: «Хорошо ты сделал, что избавил нас от сигм Еврипида!» Так именно и обстоит дело. А что касается Гомера, он — поэт. И поэт, изобилующий словами. Лучше него сказать никто не может. Он необычайно силен в построении поэм. В рассказах весьма убедителен. Во всяком искусстве слова он наставник. Словно из некоего океана, вытекают из него источники разнообразных способов сочетания слов, хотя и сам он не избежал черновой работы при сочинении поэм.

Так, передают рассказ некоего Навкрата  [367], будто Фантазия, жена Разума, прислужница Мудрости, дочь Никарха, сложила описание войны в «Илиаде» с описанием путешествия в «Одиссее» и отдала книги в святилище Гефеста около Мемфиса. Туда пришел поэт, взял у кого–то из писцов при святилище списанные поэмы и тогда сочинил «Илиаду» и «Одиссею». Некоторые говорят, что поэт этот был египтянин или посетивший Египет и все там изучавший. Будто бы и в самих книгах он показал отчетливо по порядку все свои странствия. Но мудрость этой поэзии является ее самой главной целью. Эта книга воспитывает любовь к законному супругу, предлагая в обеих своих частях Пенелопу как образец. Гомер предписывает воздерживаться от оскорблений, в чем и отличаются ее женихи, совершая дела неправедные; нехорошо и обманывать — говорит он. И все те места, где поэт от случая к случаю учит, как вести себя с близкими, делают всю эту поэзию полезной для жизни, хотя это всего только часть книги. Этим наполнена и вся «Илиада». А что поэт выпустил в ней, то он поместил в «Одиссее». К тому же о некоторых событиях мы узнаем вовсе не из поэм, как, например, о смерти Ахилла, о великом Аянте из Локр, о благородном поступке Неоптолема, о хитрости Одиссея, когда пала Троя, и о деревянном коне, и обо всем другом, чего не содержится в «Илиаде». Поэтому сейчас нам предстоит, отложив «Илиаду»., позаботиться, чтобы написать объяснения к другой поэме и посвятить этому свой досуг. Здесь начинаются комментарии к «Одиссее».