ГЛАВА 44. О том, что смиренномудрие всегда неприступно для бесов, и о том, как рождается смиренномудрие и в чем его сила. Также и о том, что из всех добродетелей одно лишь смирение скоро спасает человека

ГЛАВА 44. О том, что смиренномудрие всегда неприступно для бесов, и о том, как рождается смиренномудрие и в чем его сила. Также и о том, что из всех добродетелей одно лишь смирение скоро спасает человека

1. Из жития святого Пахомия

Один человек по имени Сильван, из актеров, пришел в монастырь святого Пахомия. Он хотел принять монашество. Когда преподобному доложили о нем, он позвал Сильвана к себе и говорит ему:

— Смотри, брат, это трудно. Чтобы, с помощью Божией, противостать тому, кто нас уязвляет, нужна бдительная душа и трезвый ум, особенно если прежние привычки тянут к тому, что хуже.

Тот согласился делать все по наставлениям Великого, и святой отец принял его.

Когда Сильван уже долгое время подвизался, он вдруг перестал заботиться о своем спасении. Вновь его потянуло к пиршествам, стал он впадать в глупое шутовство, вплоть до того, что не стесняясь распевал среди братии балаганные.

Святой призвал его к себе и, невзирая на те двадцать лет, что Сильван подвизался, в присутствии братьев велел ему снимать монашеские одежды, взять мирское и уходить из монастыря. Но Сильван повалился в ноги святому старцу.

— Отче, — стал он просить его, — прости мне еще один раз. Клянусь Тем, Кто силен спасать немощных, ты увидишь: я раскаюсь за все то время, что я провел в нерадении. Ты сам порадуешься тому, как изменится моя душа, и возблагодаришь Бога.

— Ты знаешь, сколько я тебя терпел, — сказал святой. — И бить мне тебя приходилось не раз, а я никогда ни с одним человеком так не поступал, и даже в мыслях у меня не было поднять на кого — то руку. Ведь, когда я тебя бил, в душе я страдал еще больше, чем ты, — так я тебе сочувствовал. Мне казалось, что я делаю это только для твоего спасения, чтобы хоть так отвратить тебя от греха. А теперь уже столько раз тебя уговаривали, а ты не захотел исправиться; столько раз ты терпел побои — и не обратился к тому, что тебе полезно! Как же я могу допустить, чтобы такая паршивая овца паслась вместе со стадом Христовым? А что, если от струпьев одного заразятся все остальные и много братьев погибнет от этой язвы?

Так настаивал святой Пахомий, но Сильван все упрашивал его и божился, что впредь исправится. Тогда Пахомий потребовал у Сильвана поручителей, что тот опять не возьмется за старое. Тут уж Петроний, человек удивительной святости, поручился за все, что обещал Сильван, и блаженный Пахомий уступил.

А Сильван с тех пор, как его простили, так себя смирил, что для многих, и даже для всей братии, он стал образцом и правилом для подражания во всех делах добродетели, но особенно в духовном плаче. Часто слезы лились у него рекой, даже когда он ел: он не мог сдержаться, и слезы смешивались с насущной пищей, так что на нем исполнялись слова Давида: «Пепел яко хлеб ядях и питие мое с плачем растворях» (Пс 101. 10).

Братья говорили ему, чтобы он не делал так при людях чужих и вообще в присутствии кого бы то ни было, но тот уверял, что как раз из — за этого он и пытался сдерживаться не раз, но был не в силах. Те вновь ему объясняли: он может это делать наедине, в сокрушении и с молитвой, а на трапезе сдерживаться.

— Ведь душа, — говорили они, — может и без внешнего плача пребывать в сокрушении.

А еще братья все выспрашивали, чего ради он так заливается слезами, и даже запрещали ему.

— Многие из наших краснеют, — говорили они, — когда тебя видят, и даже есть не могут.

— Я вижу, как мне прислуживают святые люди, — отвечал тот, — а вы, братья, хотите, чтобы я не плакал? Ведь даже прах с их ног ценнее меня, а уж я сам и вовсе их недостоин — так как мне не плакать? Вы говорили мне, что такие святые люди прислуживают мне, балаганному шуту. Каждый день я рыдаю, братья мои, и мне страшно: не стану ли я таким же святотатцем, как Дафан и Авирон, которые хотели с лукавым произволением и нечистыми помыслами кадить святыне? (Числ.16) Столько я уже знаю, а все небрегу о спасении! Вот почему я не стыжусь своих слез. Я знаю, как много за мной грехов, и даже если бы я умер от скорби, в этом не было бы ничего странного.

После того как он так долго и успешно подвизался, Пахомий сам засвидетельствовал о нем при всех братьях:

— Бог мне свидетель: с тех пор как этот монастырь существует, из всех братьев, кто окормлялся у меня, я знаю лишь одного, кто подражал мне.

Когда братья услышали эти слова, одни подумали на Феодора, другие — на Петрония, третьи — на Орсисия. Тут Феодор стал выспрашивать у Великого, о ком он это сказал, однако Пахомий не хотел говорить. Но Феодор стал настаивать, другие старшие братья тоже начали спрашивать, кто это.

— Если бы я знал, — ответил наконец Великий, — что в том, о ком речь и кого я назову, есть тщеславие, я бы не упоминал его. Но благодатью Христовой я знаю, что, если его похвалить, он только больше смирит себя. Поэтому, чтобы вы подражали его жизни, я без всякого страха при всех вас похвалю его. Конечно же, ты, Феодор, да и все те, кто, как и ты, подвизаются в монастыре, поймали диавола в силки, как воробья. Вы бросили его себе под ноги и каждый день, милостью Божией, попираете его, как прах. Но стоит лишь вам потерять бдительность, как повергнутый диавол поднимется на ноги и восстанет на вас. А вот брата Сильвана еще недавно мы собирались выгнать из обители за его нерадение. Нынче же он связал диавола по рукам и ногам и так его уничижил, что тот не смеет даже показаться перед ним, ибо Сильван победил его глубиной своего смирения. К вам, когда вы стяжаете дела праведности, приходит все больше дерзновения — по мере того, что вы уже сделали. А он, чем больше подвизается, тем менее искушенным всем кажется и всей своей душою и разумом помнит о том, что он ни на что не годен. Потому и плакать ему так легко, что легко уничижать себя и вменять ни во что все, чего он достигнет. Ничто так не лишает сил диавола, как смиренномудрие, если оно искренне и от всей души.

Так Сильван подвизался еще восемь лет помимо прежних двадцати, а после окончил свой путь. При этом преподобный засвидетельствовал то, что видел сам: множество ангелов с великой радостью приняли душу Сильвана, устремились к небу и принесли ее Христу, как благоугодную жертву.

2. Из жития святой Синклитикии

Блаженная Синклитикия говорила:

«Таково величие смирения: диавол может подражать почти всем добродетелям, а об этой даже не знает, что это такое. Апостол Петр знает, как тверда и непоколебима эта добродетель, а потому велит нам «облечься в смиренномудрие» (1 Пет 5. 5), т. е. никогда не расставаться с ним, охватить и удерживать этой добродетелью все остальные. Как невозможно построить корабль без гвоздей, так немыслимо спастись без смиренномудрия. Посмотри на славословие трех отроков: разве они помянули все добродетели? Нет, но к благословящим Господа причислили только смиренных, хотя ничего не сказали о мудрых или нестяжательных (Дан 3. 87). И Господь облачился в смирение, чтобы исполнить Свое о нас домостроительство. «Научитесь от Меня, — говорит Он, — ибо Я кроток и смирен сердцем, и найдете покой душам вашим» (Мф 11. 29). Поэтому пусть смирение будет в начале и в завершении всех твоих добродетелей».

3. Из патерика

Кто — то из Отцов рассказывал: жил в келиях один старец — подвижник. Он носил на себе одежду, плетенную из тростника. Как — то раз он пришел к авве Амону. Старец увидел, что на нем одежда из тростника, и сказал:

— В этом тебе никакого проку.

— Отче, — спросил тот старца, — меня беспокоят три помысла: либо вернуться в пустыню, либо уйти в иные земли, где меня никто не знает, либо закрыться в келии, ни с кем не общаться и есть раз в два дня. Что мне из этого выбрать?

— Нет тебе пользы ни в том, ни в другом, ни в третьем, — ответил авва Амон. — Если послушаешь меня, так лучше оставайся в своей келии, ешь понемногу каждый день, непрестанно держи слова мытаря в своем сердце — и сможешь спастись.

2. Брат пришел на гору Ферма к одному великому старцу и говорит ему:

— Что мне делать, авва? Душа моя погибает!

— А что такое, чадо? — спросил его старец.

— Когда я был в миру, — ответил брат, — я подолгу и охотно соблюдал посты и бдение, было у меня глубокое сокрушение и горячность. А теперь я не вижу в себе ничего хорошего.

— Знаешь, чадо, — сказал ему старец, — все, что ты делал в миру, ты делал по тщеславию и ради похвалы от людей, и Богу это угодно не было. Потому и сатана не боролся с тобой. Да и зачем ему подавлять твое произволение, если тебе от этого произволения не было никакой пользы? А теперь он видит, что ты стал воином Христовым и выступил против него. Тут уж ополчился и он на тебя. И все — таки сейчас один псалом, что ты прочтешь с сокрушением, угодней Богу, чем те тысячи, что ты читал в миру. И Бог примет твой нынешний скромный пост скорее, чем те недели, что ты постился в миру.

— Да я вообще сейчас не пощусь, — сказал ему брат. — Все то доброе, что у меня было в миру, ушло от меня.

— Брат, — сказал старец, — хватит с тебя и того, что у тебя есть. Ты только терпи, и будешь молодцом.

Но брат стоял на своем.

— Нет, авва, правда, — сказал он, — погибает моя душа.

— Знаешь, брат, — ответил ему старец, — не хотел я тебе этого говорить, чтобы помысел не навредил тебе. Но вижу, что диавол увлек тебя в нерадение, и потому скажу. Считать, что в миру ты поступал добродетельно и жил святой жизнью, — это уже само по себе гордость. Так ведь думал и фарисей, а потерял все то хорошее, что сделал. И опять же, если сейчас ты думаешь, что ничего хорошего не делаешь, — этого, брат, тебе хватит для спасения. Потому что это и есть смирение, и так был оправдан мытарь, который ничего хорошего не сделал. И Богу угоднее человек грешный и нерадивый, но с сокрушенным сердцем и смиренный, чем тот, кто делает много хорошего, но при этом думает, что он хоть что — то хорошее, да сделал.

Это так укрепило брата, что он положил поклон старцу.

— Авва, — сказал он, — ты сейчас спас мою душу.

3. Авва Епифаний говорил: «Хананеянка вопияла — и ее услышали. Кровоточивая молчала — и ее похвалили. Мытарь не открывал рта — и ему вняли. А фарисей кричал — и его осудили».

4. Авву Лонгина спросили:

— Какая добродетель больше всех остальных?

— Думается, — ответил тот, — что как гордость больше всех страстей и кое — кого могла даже низвергнуть с неба, так и смирение больше всех добродетелей. Потому как смирение может поднять человека из самой бездны, даже если он грешен, как бес. Поэтому и Господь первыми ублажает нищих духом.

5. Авва Сарматий сказал: «По мне, так лучше человек, который согрешил, но знает, что он грешен и кается, чем человек, который не грешил и считает себя праведником».

6. В одном городе был епископ. По действию сатаны он впал в блуд. Затем, когда в церкви была служба — а никто не знал о его грехе, — он сам исповедовал его перед народом.

— Я впал в блуд, — сказал он и сложил на жертвенник омофор. — Больше я не могу быть вашим епископом.

Народ стал плакать и кричать:

— На нас твой грех, только останься на кафедре!

— Если хотите, чтобы я остался на кафедре, — сказал епископ, — вы сделаете, что я вам скажу?

И он велел закрыть двери церкви, а затем на пороге пал ниц и сказал:

— Не будет части с Господом тому, кто выйдет наружу и не наступит на меня ногой.

И все сделали, как он сказал: каждый, когда выходил, ставил на него ногу. И когда вышел последний человек, с неба был глас:

— За его великое смирение Я простил ему грех.

7. Один старец сказал: «По мне, так лучше смиренное поражение, чем горделивая победа».

8. Старец сказал: «Смирение часто и без труда спасало многих. Свидетели тому — мытарь и блудный сын: сказали всего несколько слов, а спаслись».

9. Старец сказал: «Отцы взошли на небо своей строгостью. А мы, если, по благости Божией, сможем, постараемся взойти смиренномудрием».

10. Авва Исайя сказал: «Прежде всего, нам нужно смирение, чтобы мы на всякое слово и дело были готовы сказать «прости». Ибо смиренномудрие разрушает все козни врага».