Сталь, молот и камень

Взяв в свои руки власть в 1918 году, большевистские вожди сразу же приступили к устранению из российской жизни организованной религии. Они сначала попытались заменить юлианский календарь грегорианским, чтобы людям труднее было следить за чередой праздников Православной церкви. Они также создали такой график рабочих дней, который неизбежно находился в конфликте с религиозными праздниками, а в конечном счете заменили семидневную неделю шестидневной: пять рабочих дней, а шестой выходной. Так они фактически устранили воскресный день, чтобы помешать верующим посещать воскресное богослужение.[382]

В 1920-х годах коммунистическая партия создала Союз воинствующих безбожников, который должен был распространять марксистско-ленинское учение, получившее название «научный атеизм». «В общих чертах научный атеизм соединял в себе веру в социалистическую утопию с нравственной обязанностью проповедовать атеизм и обращать людей в эту веру. Союз воинствующих безбожников был призван распространять этику научного атеизма в качестве альтернативы нравственным учениям популярных богословских систем. Сторонники атеизма утверждали, что религия порождает, если воспользоваться выражением Ницше, «мораль рабов», которая приучает верующего ошибочно считать пассивность нравственным добром.[383] Для этого Союз создал свои атеистические местные «ячейки», систему, которая позволяла сельским жителям узнать об атеизме и обмане религии. Стало выходить и периодическое издание атеистов «Безбожник».

Пятилетний план антирелигиозной пропаганды, принятый в 1932, предусматривал в итоге создание одного миллиона таких ячеек, так что их число превышало число бывших приходов в шестьдесят раз. Количество действующих храмов Русской православной церкви сократилось с 54 тысяч (1914) до 39 тысяч (1928), а затем дошло до 4200 (1941). Под ударом оказалось не только христианство: если в 1922 году насчитывалось 220 мусульманских союзов, то спустя пять лет их осталось уже только семь. Недавно пришедшие к власти коммунисты особенно ненавидели сверхъестественный элемент религии. Марксизм-ленинизм претендовал на исключительное обладание истиной, так что религию сменили «священные» тексты, которые для коммунистов имели статус божественного откровения, поэтому в центре этой системы верований оказались экономические отношения и обмен.

К научному атеизму мы еще вскоре вернемся, но сначала нам следует вспомнить о Ницше, потому что, как показали недавние исследования, в первые годы советской власти влияние немецкого философа в интеллектуальной, социальной и политической сферах было почти так же сильно, как влияние Маркса, Энгельса и Ленина. Выдающаяся исследовательница этого влияния, Бернис Глейзер Розенталь, профессор истории Фордемского университета, утверждает, что, хотя при советской власти на протяжении большинства лет ее существования «имя Ницше не упоминалось или, если упоминалось, то лишь уничижительно», и несмотря на то, что с 1920 года его книги были изъяты из публичных библиотек, кое-где они оставались, а их частные экземпляры передавались из рук в руки, что позже, ближе к концу столетия, стало традицией в Восточной Европе.[384]

Несмотря на все это, считает она, «философ с молотом», как Ницше звали в России, задевал глубокие струны культуры. В какой-то степени дорогу для Ницше проложил Достоевский, а немецкие идеи во многом были совместимы с марксизмом либо развивали темы, которыми пренебрегали Маркс и Энгельс. Представления Ницше о гибкости языка, его презрение к так называемым «старым словам» и его стремление к «новому миру» с соответствующими библейскими нюансами впечатляло «ницшеанских марксистов» (термин Розенталь), таких как Александр Богданов, Анатолий Луначарский и Максим Горький. Кроме того, Ницше и марксисты были единодушны в осуждении индивидуализма: по словам философа, мир был «разорван на клочки и расколот на отдельные части», что для него было источником всех зол. Ницше прославлял иную форму индивидуализма – «самореализацию внутри сообщества».[385] Большевикам также нравилось его представление о вселенной как об иррациональном месте, “где все сдерживает только слепая воля», и его идея, что наука, особенно дарвинизм, унижает человека, поскольку ставит акцент «просто на выживании», а не на творчестве.

Приход Ницше в Россию подготовил не только Достоевский, но и, как считает Розенталь, русская интеллигенция. Она представляла собой движение, зародившееся в середине XIX века, объединявшее преимущественно выходцев из благородных сословий, которые стремились преобразовать Россию, бывшую на тот момент крайне отсталой в плане индустриализации и урбанизации страны. Хотя многие из них были атеистами, они ценили такие кенотические добродетели, как самопожертвование, смирение и любовь, а также верили в то, что идеи более «передовых» стран Западной Европы могут изменить их страну. По мнению Розенталь, фактически это была суррогатная религия, идеология спасения.[386] Присутствие Ницше, предполагает она, отражают псевдонимы некоторых большевиков, в частности, Сталин (Иосиф Джугашвили), Молотов (Вячеслав Скрябин) и Каменев (Лев Розенфельд). «Сталь», «молот» и «камень» напоминают о призыве Ницше: «Будьте тверды!»[387]

К другим более узким культурным феноменам, которые, согласно Розенталь, представляют собой суррогатные религии и отражают постхристианскую ориентацию, относятся русский символизм, футуризм и Пролеткульт – в частности, она говорит о таких людях, как Дмитрий Мережковский, Вячеслав Иванов, Лев Шестов, Анатолий Луначарский, Максим Горький, Александр Богданов и Сергей Эйзенштейн. «Русский символизм, – пишет она, – начинался как религиозное искусство… Эстетическое творчество придает жизни смысл… искусство ведет к познанию высших истин».

Отчасти символизм начинался как отвержение вульгарной массовой культуры. «Произведения символистов обращаются к душе напрямую, помимо интеллекта, они должны были пробуждать цепь тонких ассоциаций и вызывать ощущение тайны и иного мира. Это поэзия, которая скорее внушает, чем утверждает, порой с помощью загадочных выражений или пророческих речей». По мнению Мережковского, «историческое христианство» устарело, но одновременно он утверждал, что религиозная вера так же необходима человеку, как пища. Он искал «новое религиозное сознание», обращаясь к таким людям, как Гете, Пушкин и Толстой, с которыми он расходился по многим отдельным вопросам, но с кем он чувствовал себя союзником – скажем, он стоял за Толстого в момент отлучения последнего от церкви. Мережковский участвовал в создании Религиозно-философского общества в Санкт-Петербурге, которое в итоге было закрыто, поскольку это собрание священнослужителей и мирян, которые общались друг с другом на равных, а также могли открыто обсуждать значение сексуальности, шокировало многих людей, которые приходили на публичные дебаты.[388]